Это лишь игра - 2 (СИ) - Шолохова Елена - Страница 62

— Ну да… — мнется Лена. — Но я не то что отдалилась. Просто она мне все время про тебя говорит всякую ерунду. Мне это неприятно. Я это не хочу слушать.

— Например, какую?

— Да разное… Ну, глупости, если честно. Она же тебя не знает. Придумывает черт-те что. Я даже не понимаю, за что она так к тебе… Представляешь, она считает, что это ты организовал весь этот ужас с травлей Юльки, — со смешком говорит Лена. И смотрит на меня так, типа, давай посмеемся вместе над таким абсурдом.

Я не свожу с нее взгляда, но чувствую, как каменею. Только внутри щемит, и одна-единственная мысль колотится: «Прости меня, прости…».

— Так, может, она права, — произношу через силу. — Может, действительно я всё это придумал…

Лена еще несколько секунд улыбается, затем улыбка гаснет.

— Что? — произносит она, и лицо ее буквально на глазах сереет, а взгляд просто вопит от боли от ужаса. — Ч-что?

Переспрашивает она. Побелевшие губы дрожат.

— Герман, скажи, что ты пошутил…

В горле встает ком, с трудом его сглатываю и не своим голосом наконец говорю:

— Пошутил… конечно, пошутил…

Лена оживает, но все еще дрожит.

— Не шути так больше, пожалуйста, никогда.

Затем она льнет ко мне. Обвивает шею тонкими руками, утыкается в плечо лицом и горячо шепчет.

— Я так сильно тебя люблю… но иногда мне так страшно…

— Не бойся… со мной тебе нечего бояться… — успокаиваю ее, а у самого будто кол в груди.

Ночью она отдается с каким-то особенным отчаянием. Впрочем, я с тем же отчаянием беру, словно в последний раз хочу насытиться. Но это же ерунда… просто нервы…

А среди ночи — Лена, к счастью, уже крепко спит — мне вдруг звонит Леонтьев. Выхожу из спальни, потом только отвечаю на звонок.

— Герман, — тяжело дышит он в трубку. — Герман, сынок, приезжай… Вика сбежала… где она — неизвестно…

Разбудить Лену я так и не решился. Оставил ей сообщение, что пришлось срочно уехать по делам.

За Вику я особо не волнуюсь — найдут ее наверняка быстро. Скорее всего, она вот-вот объявится дома или у какой-нибудь подруги. Гораздо больше напрягает то, какие сложности вызовет ее возвращение. Не могу избавиться от ощущения, что надвигается апокалипсис. В общем-то, это закономерно, но немного преждевременно.

Лишь бы Лену не задело…

Подъезжаю к дому Леонтьева — а там уже все на ушах. Сам Леонтьев встречает меня во дворе. Подбегает всклокоченный, перепуганный.

— Герман, Вика тебе не звонила? Нет? А ты ей? Тоже не отвечает? Как думаешь, куда она могла отправиться? Почему не сюда? Почему она вообще сбежала? Господи, только бы с ней все было в порядке… И только бы она не начудила…

Понимаю, что надо подключаться как-то к поискам, да хотя бы изобразить беспокойство, но кроме как о Лене ни о чем даже думать не могу. Если про нее узнают, как ее защитить, как оградить от всего…

Вика не Леонтьев, которому без разницы, где я пропадаю сутками. По-моему, за всё это время он всего раз и поинтересовался из вежливости, у отца ли я живу. По большому счету его волновало только одно: чтобы я помогал ему с делами, с проблемами, со Славиком, у которого суд уже на носу. На всё остальное ему хватало ума не посягать.

Вика же — совсем другое дело. Она и прежде изводила меня ревностью, устраивала допросы, требовала постоянного внимания.

Но хуже всего, что при всей своей глупости она сразу же прочувствовала Лену. Уж не знаю, что это — пресловутая женская интуиция или просто наблюдательность. Но ни одна девушка не вызывала у нее такого пристального и жгучего интереса, как Лена. Вика запомнила ее еще с «Маяка». Не раз спрашивала про нее. А потом еще тот звонок…

Сотовый Леонтьева разрывается, только пока никаких новостей о Вике нет. Когда ему звонят из рехаба, не знаю уж, оправдаться или извиниться, он просто звереет:

— Я вашу шарагу к чертям разнесу! Тупицы! Охрана у них называется! Надежная система! Вы все у меня сядете, если с Викой хоть что-то случится…

Он бы орал и дальше, но тут его зовет парень-охранник, дежуривший у ворот.

— Идиоты безголовые, молитесь! — рявкнув на прощанье, Леонтьев мчится к нему. — Что там? Вика? Вика!

Стоя на крыльце, вижу издалека, как через калитку в воротах заходит Вика, как Леонтьев бросается к ней, обнимает. Но трогательная сцена длится недолго. Вика, наверное, спросила у него про меня. Потому что Леонтьев выпускает ее из объятий, оглядывается, крутит головой, пока не находит меня взглядом, и указывает в мою сторону.

Вика тут же срывается с места и бежит ко мне. Виснет на груди, что-то сбивчиво говорит.

— Герман… я так соскучилась… я не вернусь туда ни за что…

Мы заходим в дом, поднимаемся с ней по лестнице на второй этаж.

— Ты скучал по мне? — спрашивает она, крепко держа меня за руку.

— Вика, зачем ты сбежала? — отвечаю на вопрос вопросом, с трудом сдерживая раздражение. Хотя, наверное, это не раздражение, а что-то близкое к панике.

— Мне до смерти надоела эта богадельня! — злится она. — Строем кушать, строем спать. А эти тупые беседы в кругу! — кривляясь, она гнусавым голосом кого-то, видимо, передразнивает: — Вика, расскажи нам, что тебе мешает быть счастливой. Так охота было крикнуть: вы все мешаете мне, сборище дебилов и дебилок! А эти дурацкие занятия! Это же какой-то сраный дом пионеров! То спектакль ставят, то еще какой-то хренью занимаются. А давайте нарисуем свое настроение. Что, нахрен?! Про пение вообще молчу. Пьяные морды в караоке-баре поют и то лучше… И все, сука, улыбаются как идиоты! И лезут, лезут, лезут ко мне! Ненавижу! Один раз я там бухнула… совсем немного. Пива банку. Ой, даже полбанки. Пиво оказалось дерьмовым. Сука-охранник, прикинь, содрал с меня пять штук, а принес какое-то дешевское дерьмо… я даже допить не смогла. Но эти курицы спалили и давай меня лечить: «Нам так стыдно за тебя, Вика!». Я заржала… ну не могла вообще удержаться…

— Ты там пила?

— Ой, Герман, только ты не начинай! Слушай, ну не смотри так! Давай ты сам там полежишь, а?

— Мне не за чем.

— И мне не за чем! Я вам не наркоманка! Один раз в жизни по ошибке попробовала и что, сразу наркоманка? — вскипает Вика.

— Допустим, не один, — на меня вдруг накатывает тошнота. Настолько всё предсказуемо. Сейчас Вика начнет истерить, пока не устанет. Затем будет просить прощения и липнуть.

И точно — к тому моменту как мы заходим в нашу комнату, Вика визжит во всю глотку.

— Вы специально хотите от меня избавиться! Я вам всем тут мешаю! Зачем тогда ты меня спас? Дал бы сдохнуть, че! А хочешь, раз я такая неудобная для вас, я себе вены вскрою? Или колес наглотаюсь? Вы все тогда вздохнете свободно, да?

Она рыдает в голос, лупит кулаками по моей груди. Перехватываю ее руки. Стиснув запястья, прижимаю ее к себе так, что она может лишь беспомощно трепыхаться. Вика воет в голос:

— Ненавижу вас всех! А тебя больше всех!

— Никто не хочет от тебя избавиться. Все хотят, чтобы ты была здорова и счастлива, — говорю с ней, как с капризным ребенком.

— Я все равно тебя ненавижу! — выкрикивает, но уже без настоящей ярости.

— Ладно, — соглашаюсь я.

Чувствую, как она дергается всё слабее, потом и вовсе затихает. Обмякнув, повисает у меня в руках. И начинается вторая часть Марлезонского балета.

— Вика, нет, — уклоняюсь от поцелуя. Убираю от себя ее руки. — Послушай меня. Ты должна вернуться. Ради самой себя.

— Я хочу тебя… прямо сейчас… ну же… — Она сгибает колено и просовывает мне между ног.

— Вика, прекрати, — слегка повышаю голос.

— Ну, Ге-е-ерма-а-ан… — тянет она плаксиво. — Блин, ты обиделся на меня, что ли? Ну, я же соскучилась! Мы же так давно не виделись…

Глядя в глаза, она потихоньку сползает вниз, цепляясь пальцами за ремень брюк.

— А хочешь…

— Не хочу, — обрываю ее, но Вика меня не слышит.