Это лишь игра - 2 (СИ) - Шолохова Елена - Страница 45

— Поговорить, — ухмыляется первый. — Всего лишь поговорить. Пока что, а там… как пойдет.

Второй — лицо у него непроницаемое как маска — встревает, перебивая своего дружка.

— Тише, тише, не пугай девушку. — Голос его вкрадчивый и вроде мягкий, но именно от него почему-то вдоль позвоночника ползет липкий страх. — Мы и правда всего лишь поговорим. И, я уверен, быстро достигнем взаимопонимания.

— Ага, чем быстрее, тем тебе же лучше, — вклинивается первый, но этот лишь, поджав губы, поворачивается к нему, и тот сразу замолкает.

— Поговорим в машине? — кивает он на их джип.

Я отступаю на шаг.

— Нет! Ни в какую машину я не сяду. Никуда с вами не поеду. Если хотите что-то сказать, говорите здесь.

— Не нервничай так.

— Я и не нервничаю, — заявляю упрямо, хотя я не то что нервничаю, я на грани паники.

— Разговор серьезный, так что…

Тут мимо нас проходит группа иностранных туристов. Они радостно и шумно галдят на всю улицу, при этом приостанавливаются через каждые пару шагов. Крутят головами, указывая то на одно здание, то на другое, немного спорят, что-то сверяют с картой в телефоне. Странно, но я даже понимаю их речь, хотя обычно улавливаю лишь отдельные английские слова. Видимо, от стресса обострилось восприятие.

Эти двое, глядя на иностранцев с плохо скрываемым раздражением, расступаются, освобождая им путь на тротуаре. Те счастливо улыбаются и им, и мне, словно мы — хорошие знакомые.

Я выдавливаю улыбку в ответ, молча поворачиваюсь и быстро, не оглядываясь, иду к дому. Эти двое, на удивление, не бросаются вдогонку и даже не окликают меня.

Через минуту я захожу в наш двор. Высокий забор отрезает меня от улицы. Защита, конечно, так себе — у нас даже калитка не запирается. Но все равно сразу как-то спокойнее. Однако выдыхаю с облегчением я лишь дома. Нет, все равно от страха сердце скачет и руки трясутся, но дом есть дом.

До позднего вечера я прислушиваюсь ко всяким посторонним звукам и то и дело поглядываю в окно. Даже бабушка замечает мою нервозность, но списывает это на душевный раздрай. А я не спорю. Пусть лучше думает так, чем знает правду и тревожится.

На следующий день иду в школу к обеду и на каждом шагу озираюсь. Выискиваю глазами джип или тех двоих. Но, слава богу, добираюсь без приключений.

Уроков у меня сегодня нет, только классный час. К нему я, к счастью, приготовилась еще задолго. Тему мне заранее дала Олеся Владимировна — Азбука поведения. Снабдила заодно и всякими методичками, чтобы не искать материал. Правда, они показались мне скучноватыми, и я на свой риск решила проявить инициативу. Разбавила теорию конкурсами, которые, в общем-то, можно притянуть к теме классного часа.

На удивление всё проходит на ура. Дети с азартом участвуют в заданиях, никто не отсиживается в сторонке. И когда звенит звонок с урока, я впервые вижу в их глазах досаду. Для меня и самой эти сорок минут пронеслись вообще незаметно.

Олеся Владимировна как обычно просит меня остаться для разбора полетов. Но за самодеятельность меня не ругает — наоборот. А мне ее похвала как бальзам на сердце. Но затем она меняет тему и спрашивает про Юлькино дело.

Я передаю ей все, что рассказала мне Юлька, ну и, конечно, рассказываю про вчерашнюю встречу с двумя неизвестными. Олеся Владимировна пугается похлеще моего.

— Вот же мерзавцы! Вот же подонки! Думают, что если в руках деньги и власть, то все можно? Ну ничего, на всех найдется управа. Во-первых, на всякий случай возьми вот это… — Она роется в сумочке, потом достает оттуда черный пластиковый прибор, формой немного похожий на фонарик.

— Что это? — спрашиваю я.

— Электрошокер. Для безопасности. Работает вот так… Видишь, переключатель? Его сначала надо поставить в режим включено. А потом нажимаешь вот эту кнопку и…

Раздается характерный треск, и из «фонарика» выскакивает ломаная светящаяся линия. Я аж вздрагиваю от неожиданности.

— Только будь осторожна. На себе проверять не нужно. Он работает как надо. Будешь где-то идти — держи его в кармане, под рукой, и чуть что… ну ты поняла.

Пока я с интересом верчу в руках электрошокер, Олеся Владимировна продолжает развивать свою мысль:

— Нам надо дать огласку этому делу. Медлить нельзя, раз они ведут себя так нагло. Во всяком случае, если будет огласка — они побоятся вас по-тихому убрать. То есть… Я не то хотела сказать… В смысле, не то что так и будет… В общем, я не хочу тебя пугать, Лена, но надо быть реалистами. Раз уж тут замешаны такие люди, наивно думать, что они так просто дадут посадить своих… выродков. Прости, язык не поворачивается назвать это детьми. И они пойдут на всё, чтобы их сынки выкрутились и спасли свои шкуры. Заткнут всем рты не по-хорошему, так по-плохому. А если дело будет резонансным, то, по крайней мере, вам они не смогут причинить явный вред. Ведь это будет слишком подозрительным. Понимаешь? Так что я договорюсь с редактором местного новостного канала, мы с ним знакомы немного. В двух словах обрисую, что и как. И потом пригласим Юлю. Или даже лучше журналист к ней приедет сам. Возьмет интервью. И с тобой тоже переговорит. Ну и всё это уйдет в массы, и тогда… тогда будет реальный шанс добиться хоть какой-то справедливости, ну и самим не пострадать от этих…

Вдохновленная речью Олеси Владимировны, иду домой. Да, она сто раз права! Обязательно надо сделать так, чтобы об этой истории узнало как можно больше народу.

Но сама руку держу в кармане, сжимаю шокер, как она и советовала. И чувствую себя как пресловутая обезьяна с гранатой. Немного побаиваюсь, как бы себя не прошить током случайно. Но все равно с этим прибором как-то спокойнее.

Однако по пути никого подозрительного не встречаю. Влетаю домой, снимаю куртку, разуваюсь и тут только замечаю посторонний запах. Прохожу на кухню, а там за столом сидят те двое вместе с бабушкой. Чай пьют!

Правда, у бабушки такой вид, будто она сидит под дулом пистолета.

— Вы? — я даже не столько пугаюсь, сколько поражаюсь такой наглости. — Что вы здесь делаете?

— Не договорили вчера… — произносит тот, что в темных очках. Он и сейчас в них. — Но мы — люди терпеливые… до поры до времени.

— Лена, что происходит? — тихо спрашивает бабушка. Она ничего не понимает, но догадывается, что ничего хорошего визит этих двоих не сулит, и ей страшно.

— Лена, — подхватывает другой, с бледными глазами. — Смотри, как твоя бабушка волнуется. А здоровье уже не то, возраст… Нельзя ей волноваться. Как бы с ней чего не случилось. Жалко ведь будет, хорошая у тебя бабушка, такую беречь надо… Она же у тебя одна, нет больше никого, так, Лена?

Я смотрю на них во все глаза и не могу даже слова вымолвить от ужаса. Это что, они сейчас угрожают расправиться с бабушкой? Вот так открыто?

— Погоди немного, — вмешивается в очках. — Ну чего ты? Лена у нас девочка умная, хорошая. Она и так все понимает, да? Разве станет она из-за какой-то дешевой потаскушки создавать проблемы себе и своим близким?

Затем, вальяжно откинувшись на стуле, обращается уже ко мне и деловито говорит:

— Завтра сходишь к тому же следователю, у которого писали заявление. Он в курсе. Будет ждать. В общем, слегка изменишь показания. Скажешь, что напутала тогда. Скажешь, что Орлова сама ребят пригласила, сама с ними тра… — Он бросает быстрый взгляд на бабушку. — Сама добровольно вступила в сексуальный контакт.

Бледноглазого эта формулировка смешит так, что он аж затрясся от хохота.

— А после этого захотела срубить бабла и придумала всю эту историю с изнасилованием. А ты… ты слышала, что… кхм… весь этот процесс проходил с ее полного согласия. И даже по ее инициативе.

— А лицо она себе разбила тоже по своей инициативе? — спрашиваю я глухо.

— Пьяная была, — равнодушно пожимает он плечами. — Шла по коридору, шаталась и упала. Это даже кто-то видел, да?

Он поворачивается к бледноглазому.

— Угу, — подтверждает тот. — И не один.