Вернуть Боярство 8 (СИ) - Мамаев Максим - Страница 17

Наследие Забытых воплощенное в моей личной мощи не обладало столь громадным резервом энергии — я просто не был в состоянии его ему предоставить. Зато на грубую мощь и недостижимое в обычных чарах качество магии оно ответило куда более высоким порядком пущенной в ход силы — и я понял, что по большому счету случайно сегодня прикоснулся к магии, уровень которой превосходил всё мне доступное даже на пике моих способностей…

Черные трещины в пространстве начали ощущаться продолжением моего собственного тела — но продолжением, обладающим словно бы собственным самосознанием. Которое, надо сказать, успешно смяло и сокрушило чары воплощенного Холода — и действуя по наитию, на том творческом вдохновении, которое впоследствии ни один творец не способен осознанно объяснить, я повелел остаткам Черных Молний вернуться к форме копья.

И пусть изрядно ослабшее и потерявшее в запасах сил, но всё ещё весьма могущественное Черное Копье продолжило полёт. Я ощутил страх монстра, страх хтонического, жуткого существа и его попытку к бегству… Вот только бежать так просто я тебе не дам, тварь!

— Ты у меня, падаль, навеки забудешь дорогу под эти небеса! — зло оскалился я, не обращая внимание на хлынувшую ртом кровь, на слабость, вынудившую меня рухнуть на колени, на чудовищную, выжигающую сознание боль…

Ибо всё это было не важно — ведь если не заставить это существо боятся нашего мира, оно может вернутся. И успеет ли кто-нибудь встать на его пути, что бы не дать ему захватить частичку нашего мира для дальнейшей экспансии? Вряд-ли… А потому ударившая по разуму всех присутствующих ментальная волна, наполненная болью, гневом и какой-то по-детски непосредственной обидой была подобна бальзаму на мою душу.

Бездна схлопнулась, оставив меня и пару Магов Заклятий врага лицом к лицу. Расстояние в километр для таких как мы за расстояние считаться не могло по определению…

Покрытый испариной, исходящий потом и тяжело дышащий скандинав с отвращением отбросил ледяной кристалл, покрывшийся паутинкой трещин. Его чуть менее утомленный коллега-китаец проследил взглядом, как сломанный артефакт падает в бездну и потянулся к клинку. Под нашими ногами зиял многоцветными огнями странный дымок, исходила паром и магией сотворённый нашим столкновением провал — и дна его не могли ощутить ни я, ни они…

Думаю, вздрогнули мы тоже синхронно, когда языки дымки, парящей внизу, оформились в громадную, под сотню метров руку и схватили кристалл, столь неосмотрительно выброшенный скандинавом. И я, и китаец с одинаково укоризненными выражениями лица посмотрели на этого тупоголового недоумка, догадавшегося скормить неведомой аномалии пиз**ец какую опасную хренотень, едва нас троих не прикончившую. Со всем городом и его окрестностями, а то и со всей губерний, упаси Господи, конечно.

— Колдуны-куколдуны, блядь, — выругался, отплёвывая кровь. — Косорукие недоумки, в бога, в душу мать вашу трахнутую… Рукожопые свиньи…

Отвечать мне словами никто не стал — зато в меня ударил сноп ледяного пламени. И сдох бы я, скорее всего, весьма бесславно, ибо сил никаких уже не было — но тут, теряя сознание, я успел увидеть щуплую фигуру в весьма поношенной рясе, что заступила путь вражеской магии. Ну наконец-то хоть какая-то подмога…

Можно и с чистой совестью сознание терять. Мне ещё разбираться с тем, как дальше жить и во что мне встало моё вмешательство во всю эту катавасию…

В витражное стекло, покрытое тонкими, неразличимыми обычным зрением рунами, били яркие лучи солнечного света. Канун Рождества, отмечаемый и католиками, и прихожанами англиканской церкви, выдался на редкость морозным и солнечным, и хозяин кабинета, не столь уж часто имевший возможность вот так вот бездумно полюбоваться видами утреннего Лондона, молча созерцал шумную суету одного из крупнейших и богатейших городов планеты.

— Лондон… Туманная столица, как его называют за рубежом, он никогда не спит, друг мой. Впрочем, полагаю вы и сами прекрасно это знаете, — неспешно и размеренно заговорил он. — Но всё же даже у него есть редкие моменты, когда шумная суета на краткие минуты превышает все допустимые пределы. Утром и вечером, когда ночные и дневные потоки людей со всеми их интересами, заботами, тревогами и надеждами, чаяниями и разочарованиями, сменяют друг друга. Когда одни устало отправляются вкушать в той или иной степени заслуженный отдых, а другие, бодрые, отдохнувшие и готовые к новым свершениям спешат сменить.

Ничто в лице гостя, сидящего на жестком, не слишком удобном стуле с прямой спинкой не выдавало, насколько ему глубоко безразличны поэтичные порывы души хозяина кабинета. Могущественный аристократ, член палаты пэров Британской Империи и Маг Заклятий, тот, перед кем трепетали большинство сильных мира сего, поддерживал на лице маску вежливого интереса и молчал, прекрасно зная, что ответа от него не требуется. Кому-нибудь иному он, возможно, и предложил бы прекратить попусту сотрясать воздух и перейти к делу, однако здесь и сейчас был тот редкий случай, когда ему оставалось лишь молчать и слушать в ожидании разрешения приступить наконец к разговору, ради которого Глава Рода Солсбери лично приехал в Тауэр ни свет ни заря и более часа ожидал аудиенции. А ведь это место, столь долго служившее тюрьмой для самых опасных магов-преступников, плененных демонов и обитателей божественных планов, а так же прочих весьма могущественных существ, просто убить которых по разным причинам не имелось возможности, было последним местом, куда хотелось бы являться с самого утра Магу Заклятий. Слишком много персон, не уступающих, а зачастую и значительно превосходящих его самого личным могуществом, здесь сгинуло… И тот факт, что наследник британской короны возжелал превратить самую надежную тюрьму империи в личную резиденцию, поднятию настроения никак не соответствовал… Ибо несмотря на перенос тюрьмы, многие защитные, сковывающие и атакующие чары, предназначенные для борьбы с существами высших порядков, никуда не делись.

Хозяин кабинета был, фактически, вторым человеком в империи, над которой никогда не заходит солнце. Вернее не так — и формально, и фактически, ибо довольно поздний ребенок королевы Елизаветы Четвертой Генрих Йорк, принц Уэльский и граф Мерсисайд. Не первый и не единственный ребенок королевы, и даже не самый старший — но безусловно самый талантливый и опасный по мнению тех аристократов, что знали истинную натуру этого поддерживающего репутацию беззаботного филантропа, ценителя наук и философии, далекого от гонки и грызни за право унаследовать среди своих многочисленных родичей…

И тот факт, что мужчина на данный момент был лишь Архимагом, причем пока даже далеко не из числа сильнейших, ничего в данном случае не менял. Ибо Архимаг в двадцать девять лет — это сильно. Очень, очень сильно — и лишь немногие знали об этом факте. Официально же молодой человек обладал лишь рангом Младшего Магистра, якобы взятым полгода назад — результат вполне приличный, но не более. Далеко не гений, так сказать…

— Что ж, лорд Солсбери, полагаю, вам не терпится поведать мне о подробностях приключившегося в Александровске провала, — обернулся, наконец, Генрих. — Признаться, мне очень любопытно, как так вышло, что вы и ваши подопечные настолько сильно отклонились от изначального плана, составленного мной лично. Плана, придерживаясь которого вы практически со стопроцентной гарантией убрали бы доски столь докучающую нам фигуру этого закопавшегося в сибирских снегах и упорно мешающего нашим планам Романова.

— Осмелюсь возразить, мой принц — результаты операции провальными считать сложно, — всё же не согласился со своим сюзереном чародей. — Третий по населению и значимости город русских практически лежит в руинах, они потеряли до трети воздушного флота, в тот момент оказавшегося в городе, утеряны множество складов с ценнейшими реагентами, тщательно запасаемыми для дальнейшего использования непосредственно в самой губернии для собственного усиления…