Грифон торжествует (ЛП) - Нортон Андрэ - Страница 17

Он нахмурился. Впервые за все время на его невозмутимом лице появилась тень какого-то выражения. И не проглянул ли на мгновение в нем едва заметный след удивления?

Он ответил на наречии Долин, с акцентом, правда, вполне разборчивым:

— Куда ты направляешься, человек? — то, как он произнес слово «человек», несло в себе оттенок плохой репутации.

— Я ищу… — снова я остановился. Было глупо сообщать первому встречному о причинах, по которым я отправился в Пустыню.

— Ты ищешь… — подсказал он, и теперь уж точно стало ясно, что он ухмыляется, — древние драгоценности, в больших количествах запрятанные в каких-нибудь пещерах?

Он опустил руки, но не чтобы выхватить меч, как я сперва подумал, а чтобы натянуть поводья. Я понимал, что он собирается отправиться туда, куда мои лошади не последуют. В этот момент я ощутил страх. Потому что у меня появилось сильное чувство; если он уйдет, я больше не увижу не только его, но и никого из его народа, а ведь вполне может быть, что именно он — представитель «тех», к кому я был послан.

— Я не охотник за древним металлом… — я все еще не решался продолжить. — Я только посланец.

— Что за послание ты везешь и кому? — он явно проявлял нетерпение.

— Послание мне известно, но кому я должен его передать — вот это мне неведомо.

— Сплошные загадки! — презрительно бросил он.

— Не загадки, а невежество. Я — из Долин, где уже больше двух лет ведется война…

Он собирался уже было повернуть своего коня, но тут остановился.

— Война, — и снова в его голосе прозвучало презрение. — Какой-то один мелкий лорд против другого, распри по поводу неподеленной холмистой земли, где почти нет людей.

Он не скрывал презрения к людям Долин. Внутри себя я был наполовину с ним согласен в этом. В том, что были войны, тянувшиеся годами — жаркие родовые стычки, в которых гибли люди; и, конечно же, в тех краях не особенно-то и была чем поживиться.

— Это настоящая война, — поторопился объяснить я. — Захватчики из-за моря, подобных которым мы никогда не видели, использующие новое и ужасное оружие, — я решил, что нет необходимости объяснять, что большая часть этого оружия уже пришла в негодность из-за каких-то неполадок, которых мы не понимали. — У них в руках уже все побережье, и теперь они продвигаются все дальше в глубь страны. И к ним постоянно прибывает подкрепление. Мы гибнем, и немного уже остается тех, кто может взобраться в опустевшие седла, как и самих коней, которые бы могли нести эти седла.

Он слегка наклонился вперед, сузив глаза. От какого-то оптического обмана в глубине их поблескивали смутные искорки пламени, какие я видел в кошачьих глазах фигурки на гребне его шлема.

— Итак… Зачем ты явился в Пустыню… в кольчуге воина? Ты беглец?

Гнев, вызванный намеренно или случайно, как я давно уже понял, можно использовать в качестве оружия. Мне не нужно было показывать какой-либо внутренний огонь, отвечая на эту насмешку.

— Я несу послание, как уже было сказано, — я решил, что в конце концов существует лишь один-единственный путь благодаря которому можно достичь намеченной цели — говорить правду. — Мы захватили пленных, и те признались, что ищут источник Могущества, и находится он на западе. Мы считаем: они верят в это. Поэтому вовсе не наши Долины являются их окончательной целью завоевания, а скорее… эта… — я сделал жест рукой, указывая на луг, где мы стояли, и мой браслет вновь вспыхнул ярким светом, — эта ваша земля… и, наверное, земля тех, кого ты называешь своими родичами.

В его горле раздался глубокий клокочущий звук, рычание, которое могла бы издать снежная кошка. Теперь он указывал на мой браслет.

— Где ты его взял? — потребовал он ответа.

— Благодаря случаю — я нашел его в ручье в Долинах.

Он улыбнулся, показывая зубы, напоминающие кошачьи клыки… хотя они мало чем отличались от моих.

— А откуда у тебя вот это? — теперь он показал на мои копыта.

Я ответил с достаточной твердостью:

— Досталось по праву наследства… или в силу проклятия. Мне говорили и то, и другое в свое время.

И снова эти узкие глаза внимательно изучали меня. Но когда он начал говорить, голос его чуть смягчился.

— Я думаю, ты, может быть, уже нашел тех, кто выслушает твое послание… или же обнаружишь их после моего совета. Твои лошади, — он презрительным взглядом окинул охваченных страхом лошадей пустыни, — не смогут пробраться по нашим тропам. Они обезумевают от ужаса, если кто-либо из моего народа приближается к ним. Сейчас я отправлюсь к своему лорду. Если он пожелает встретиться с тобой, я вернусь… человек Долин.

Теперь он показал рукой на север.

— Там есть вода и неплохой корм. Если хочешь — разбей стоянку и дожидайся.

Незнакомец повернул коня, а затем обернулся.

— Я — Херрел.

Я вздрогнул. Мой народ, лишь немного соприкоснувшийся с Могуществом, твердо верил, что опасно сообщать свое имя незнакомцу, ибо имя является важной частью человека, и с его помощью можно влиять на его носителя. Следовательно, этот незнакомец только что, если исходить из этого, оказал мне великое доверие.

— Я — Керован, — поспешил ответить я, не добавляя ни титула, ни имени своего лорда, поскольку больше не имел их.

Свободной рукой он отдал мне салют, а затем поскакал вперед, больше уже не оборачиваясь, а я, последовав его совету, направил теперь уже более послушных коней в сторону стоянки, куда показал незнакомец.

Мне не пришлось долго ждать. Херрел возвратился вместе с человеком, похожим на него, и который отличался только тем, что на гребне шлема у него был орел со сложенными крыльями, а в седло были вплетены перышки. Он держался несколько в стороне, пока Херрел сообщал, что мне разрешили поговорить с их лордом. Второй всадник занимался тем, что глубоко всаживал в землю жезлы, на каждом из которых сверху имелся пучок меха или перьев. Херрел, указав на них, пояснил, что они удержат в своих границах лошадей так же верно, как и любая ограда, и что мне придется отправиться пешком.

Вот так я и шел между ними, как пленник, в сумрак этого мрачного леса. Я не позволял своей руке опускаться к ножнам меча. Теперь мне требовалось быть вдвойне осторожным, хотя я и не ощущал в них волн ненависти, которые вызывал в людях Долин мой внешний облик, или как это постоянно происходило в лагере Имгри.

Среди деревьев идти пешком оказалось совсем не трудно. По сути дела мы шли по тропе или узкой дороге, достаточно широкой для одного всадника и такой истоптанной, словно этой дорогой пользовались уже много лет. К счастью, мои ноги были теперь свободны от сапог, которые я должен был носить в течение многих лет, чтобы скрывать вид копыт от людей Долин. На самом деле я был даже рад возможности размять ноги. А запахи этого леса буквально опьяняли. Я сделал глубокий вдох и обнаружил, что наконец-то на душе становится легче и усталость куда-то пропала, впервые за то время, как я вошел в Пустыню.

Но что меня действительно поразило — так это тишина леса; единственными его звуками были топот лошадиных копыт; не чирикала ни единая птичка на ветках, не замечал я и каких-либо признаков жизни, следов — вообще никаких следов, даже — звериных. Зелень была чрезвычайно темной окраски, и еще никогда до этого я не видел деревьев со стволами такой толщины. Кора у них была черного цвета и в глубоких трещинах.

Дорога, по которой мы следовали, часто петляла, делая повороты, уклоняясь от встреч с этими стволами.

Сколько времени мы так двигались — не имею ни малейшего понятия. Мои два проводника сдерживали своих коней до скорости пешехода, в то время как вокруг нас царила тишина, а свет становился все более и более сумрачным. Дважды мы проходили мимо камней, вздымавшихся вертикально вверх, и это не были обычные выступы породы — столбы были высечены рукою человека.

Верхние их части несли на себе резьбу прямо-таки дьявольского искусства — я говорю дьявольского, потому что эти скульптуры, целиком высеченные из камня, нагоняли ужас на смотревшего. Одна из них представляла собой голову или, скорее, череп, с огромным клювом, настолько огромным, чтобы устрашить любого проходящего мимо. Клюв был чуть приоткрыт, как будто птица собиралась схватить любого неосторожного. И еще в ней было что-то от мордастой рептилии. Отверстия, оставленные для глаз, имели вкрапления, уходившие внутрь на такую глубину, что я не мог понять, есть ли там внутри драгоценные камни или нет (хотя каким образом здесь, куда совсем не проникал солнечный свет, могло что-нибудь сверкать, оставалось для меня загадкой). Знаю лишь, что эти красные провалы с безграничной свирепостью следили за мной.