Шофёр - Никонов Андрей - Страница 2

– С уловом, чай? – произнёс голос из темноты. – Что-то вид у добычи скромный.

– Всё, что смог, – сказал Савельев, – точнее, сколько влезло, они, зараза такая, тяжеленные, грузовик надо было искать, а не этот тарантас. Остальной караван в Арск поехал, в банке много осталось, но отряды учредительного собрания будут там через час-полтора, и с нами не поделятся.

– Конвой мы видели, – в свете фонарей показалась бородатая физиономия, – уж больно охрана у них сурьёзная, маловато нас для такого веселья.

Шофёр меж тем достал из-под сиденья ломик, поддел крышку ящика, подсветил ручным фонарём. Внутри, завёрнутые в пергамент, лежали царские монеты. Он довольно крякнул, вернулся за руль. Место латышского стрелка занял бородатый, ещё двое встали на подножки, и машина тронулась. Весу немного прибавилось, Савельев вёл осторожно, километров через пять после деревни он свернул направо и по разъезженной телегами дороге через поле добрался до заброшенного хутора.

– Здесь нас никто не потревожит. Отдохнём до утра, – сказал один из стоящих на подножке, – а там тронемся. Выгружайте.

Тяжелые, по три с лишним пуда, ящики занесли в комнату, запалили лучины и свечи. Подручных у Савельева было трое, один, который с бородой – в унтер-офицерской форме, и двое в крестьянских армяках. Несмотря на одежду, держались они прямо и с достоинством и выглядели совсем не крестьянами.

– Пересчитать бы надо, – сказал бородатый.

– Мне банковский служащий бумагу дал, – Савельев достал расписку из кармана, поднёс к огню. – Четыреста восемьдесят тысяч золотых рублей в империалах. Это…

– Тридцать две тысячи монет по два золотника и почти семьдесят долей, – без запинки сказал один из налётчиков, с чёрной повязкой на левом глазу, – триста семьдесят два килограмма, как говорят французы, чистого золота. Или двадцать три с небольшим пуда.

– Благодарю, граф, вы как всегда точны. Отличная добыча, господа, каждому достанется по восемь тысяч монет. Завтра надо двинуться дальше, без транспорта нам до Харбина не добраться, машина груз вместе с людьми не потянет, и так на пределе ехал. Придётся часть зарыть здесь или найти второй экипаж, что в нынешних поганых условиях затруднительно.

– Ты хочешь рой, хочешь не рой, а я как-нибудь сам разберусь, с золотишком и в России неплохо можно прожить, особливо когда настоящая власть возвернётся, – сказал среднего роста мужчина с уродливым шрамом на левой щеке, тянущимся от уголка глаза до подбородка. – Как до Ново-Никольской слободы доберёмся, там разделимся, до этого вместе будем держаться. Сделаем две ходки, раз груз тяжёлый. Так?

Грабитель с повязкой и бородатый кивнули.

– Возражений не имею, Герман. Раз учредительное собрание проголосовало, так тому и быть, – рассмеялся Савельев, – а теперь, друзья мои, это дело надо вспрыснуть, я мимо лавки винной проезжал, так туда, представьте, бомба попала, дверь вышибла, приказчики разбежались как тараканы. И подумалось мне, чего бы это стесняться, представляете, зашёл на удачу, а там шлосс рислинг стоит с медалью. К нему ещё сыра взял головку и пакет орехов в меду, остальным побрезговал, уж больно пыльное.

Сказав это, он сходил к машине, достал из-под пассажирского сиденья котомку, а оттуда, вернувшись, вино и закуску. Бородатый довольно кивнул, отковырял сургуч, сделал несколько мощных глотков, протянул бутылку товарищу, тот, отпив – другому, и под конец вино, которого оставалось совсем немного, дошло до Савельева.

– Вы как знаете, а я без закуски не могу, – заявил тот, нарезая перочинным ножом круг пряно пахнущего сыра на толстые ломти, – да и вы, господа, ешьте. Тут по-простому, без политесов.

Бородатый потянулся за куском, пошатнулся и свалился на пол, в уголке рта появилась пена, лицо его исказила судорога, пальцы скребли по полу, обдираясь в кровь. Двое его товарищей недоумённо переглянулись, наконец один из них, который со шрамом, что-то сообразил, полез за пистолетом, но не дотянулся. Не успел, тоже упал, а за ним и третий.

Савельев некоторое время смотрел на валяющиеся тела, убедившись, что его приятели перестали дёргаться, поднял с пола револьвер, прицелился, вздохнул.

– Не буду грех на душу брать, может, очнутся или сами помрут, кто знает, что там аптекарь подложил, – сказал он и пнул ближайший ящик, – дьявольщина, мне же всё это обратно укладывать.

Ящики Савельев поднимал с трудом, на второй ходке на лбу выступила испарина, а когда нёс пятый – пот струился по лицу. Перед тем, как забрать последнюю упаковку золотых монет, он проверил пульс у подельников, те были живы.

– Я же не совсем сволочь, – произнёс грабитель с сомнением, – да и не найти им меня. А всё маман виновата, воспитала хорошего честного мальчика.

Он оставил последний ящик открытым рядом с телами, через пять минут машина отъехала от ворот и, раскачиваясь, направилась в сторону мощёной дороги.

Первым очнулся мужчина со шрамом, уже светало, через запылённые стёкла пытались проникнуть летние лучи солнца, разгоняя висящую в воздухе пыль. Мужчина закашлялся, встал на четвереньки, его вырвало. Мотая головой, он кое-как поднялся, окинул взглядом комнату. Некоторое время пытался понять, что же изменилось, потом отметил пропажу семи ящиков и одного подельника, выругался, дрожащими пальцами развернул пергамент, мимо ящика посыпались империалы. В этот момент заворочался ещё один грабитель, он натужно закашлялся, держась за горло.

Человек со шрамом не стал тратить время на переговоры со своей совестью, подобрался к очнувшемуся одноглазому товарищу, схватил его за волосы и перерезал горло ножом. То же самое он проделал с бородатым, стянул с одного из подельников штаны, завязал внизу узлом, перекидал туда упакованные столбики монет и пошаркал в сторону леса, волоча груз за собой.

Июль 1925 года. Москва

Автомобильный извоз в Москве к середине двадцатых годов оставался делом исключительно частным. По всему городу расплодились прокатные конторы, редко – крупные, гораздо чаще с тремя-четырьмя машинами, растущие потребности жителей в современном транспорте они удовлетворить не могли. Столица по-прежнему была городом извозчиков, которые стекались в город из окрестных губерний.

В 1924 году первые восемнадцать автомобилей австрийской марки «штайр» закупил для проката государственный трест Автопромторг, а в следующем, 1925-м, Московский совет приобрёл во Франции сто двадцать машин «рено». Пятнадцать французских кабриолетов прибыли в столицу в мае 1925 года, следующая партия ожидалась в октябре – декабре. Под их обслуживание выделили гараж номер четыре, который находился в Дьяковских переулках, напротив Домниковских бань, рядом с Каланчёвской площадью, соединявшей три вокзала – Октябрьский, Рязанский и Ярославский.

Гараж занимал целый комплекс зданий, с собственным складом, ремонтной зоной и прокатной конторой в Орликовом переулке. Помещения давали с запасом, молодое советское правительство рассчитывало довести численность государственных таксомоторов в Москве до тысячи, а то и больше.

– Сажаю я у Малого театра женщину, в шляпке и с сумочкой, так эта фифа нате вам пожалуйста, в шарф закуталась и в окно смотрит, слова не говорит. Только адрес назвала, на Воздвиженке, в прокурорском доме, где всяческие артисты живут. Доехали мы, я ей и говорю, значит, барышня, доставил вас без шума и пыли… – невысокий молодой парень в кожаной куртке с комсомольским значком, тощий, с прилизанными назад чёрными волосами, сделал не к месту эффектную паузу. – Выхожу и небрежно так открываю дверцу, мол, пора бы уже и покинуть салон, она мне деньги в руку тычет, а там рупь двадцать всего, точно по счётчику. Я так и эдак, не изволите ли добавить на чай, и она говорит, вы, то есть я, не желаете ли подняться ко мне в квартерку и там уже чаю отведать.

– Ну а ты? – один из слушателей, пожилой мужчина, стряхнул с плеча рассказчика невидимую пылинку.