Град обреченный (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 29

— Мы пойдем до конца — и сила у нас будет прирастать. На что способны мушкеты — вы увидели, это действительно опасное оружие. Через три месяца у меня будет полутысяча стрельцов, еще тысячу выставит боярыня Борецкая — собственными усилиями и казной, — в эту секунду Андрей Владимирович увидел, как понимающе переглянулись посадник и Феофил. Еще бы — посадница считалась богатейшим землевладельцем Новгорода, как и архиепископ, представлявший собой новгородскую церковь. На них приходилась добрая четверть всех новгородских земель, полезных, разумеется — болота, камни, озера, тундру и бескрайнюю дремучую тайгу никто не считал, а ведь владения протянулись до самой Югры.

— Еще две с половиной тысячи стрельцов, а лучше три должно собрать силами всех новгородских земель. Четыре с половиной тысячи воев, умеющих стрелять из мушкета, и знающих как правильно сражаться — великая сила, которая остановит поместную конницу Ивана. Не забывайте — князю Даниилу Холмского хватило четырех тысяч всадников, чтобы разбить новгородское войско шесть лет тому назад.

В доме висельника не говорят о веревке — по тому, как сморщились лица его влиятельных собеседников, он понял, что попал в «яблочко». Посадник воспрянул духом, но глаза тут же потухли. И голос прозвучал язвительно, с неприкрытым сарказмом:

— Легко говорить — побить московитов! Сам бы попробовал…

— Я их уже дважды побил, когда на меня напасть вздумали. Имея всего десять ратных с мушкетами против сорока — истребили почти всех. А второй раз столкнулись уже с сотней — понеся потери, московиты бежали. И не пугайте меня — дерутся они хуже османов, и не столь тугие у них луки. Пуля из моих мушкетов вдвое дальше летит, и намного точнее. И сделать сии ружья не так и сложно — кузнецы боярыни Марфы Семеновны за дни, что я тут пребываю, три десятка мушкетов изготовили.

Воеводин усмехнулся, поглядел на архиепископа — Феофил задумался, что-то высчитывая, глаза сверкали отнюдь не старчески. Прекрасно помнил владыка, как унижали его, и на коленях он вымаливал у Ивана Московского прощения для пленников шесть лет тому назад. Да, боится архиепископ будущих событий, понимает, что возьмет вверх Москва, ему в Новгороде не быть. Может и не казнят прилюдно, на это даже Иван сейсас не способен, в отличие от внука, но вот уморить в темнице запросто. Плечами пожмет только — не выдержал старик заточения и мук совести угрызений, и скончался в горести от своей измены. Так он поступил, хорошо оклеветав князя Михайлу Холмского, что держал Тверь до последнего, давая «игроку на дуде» время для бегства в Литву.

А вот посадник «жидковат» — и нашим, и вашим, и молчит потому, что в загородном тереме Борецких тайная встреча идет, и еще с опозданием в пять дней. Нет, отговорки нашлись, тем более архиепископ болеет и еле ходит, но бодрится, уже с надеждой посматривая на посланника тверского. Да оно и понятно — ничто не придает веры в себя, как вера другого человека в невозможное для свершения. Они долго разговаривали с Марфой — умнейшая женщина этой эпохи, образована хорошо, воли на троих хватит, мужества не занимать — с избытком оно у нее, а ненависть холодная и расчетливая — за годы перекипело «горячее блюдо», теперь «холодным» стало.

— Людей охочих до сечи по земле набрать легко. Боярыня Марфа Семеновна по всем своим вотчинам вестников отправила — всех, кто оружие в руки возьмет за новгородские «вольности» сражаться, она своеземцами сделает. Смердов и «половинников» — всем землю в поместье даст, но не за подати, а за ратную службу. Каждый надел от нее получит, сам право на него с мушкетом в руках отстаивать будет, и до осени в Новгород придет, как урожай соберет. Не все — но храбрые и крепкие духом и телесно могут жизнь свою изменить в лучшую сторону. Тогда на вече орать не за Ивана Московского станут, а супротив сражаться!

Эти слова посадница посоветовала ему произнести в самом пиковом моменте разговора, и теперь, глядя на вытянувшиеся лица посадника и архиепископа, в полной мере осознал, что нанес удар страшной силы. Посадница знала что делала, когда с почерневшим лицом принимала это решение. С одной стороны потерпела страшный убыток, но с другой получит несколько тысяч будущих стрельцов, верных ей как псы, получивших от нее уже собственное хозяйство. А такие люди будут яростно сражаться за «место под солнцем», которое обрели благодаря посаднице.

Прагматизм победил корыстолюбие — в отчаянный момент она решила лишиться значительной части прибытка, все равно пожитки и земли Иван Московский отберет, как победит. А тут шанс есть — тысяча преданных лично ей «служивых», пусть «полурегулярных», но хоть что-то. Лучше лишится части, чем потерять все, включая собственную голову. И новгородским боярам теперь некуда деваться — или поступить также как она, либо бежать в Москву немедля, опасаясь, что на вече с ними сведут счеты. Понятно, что посадница посоветовалась со своим окружением, поступая столь демонстративно. Но вняла его доводам, что власть «сотни золотых поясов» следует немедленно ограничить в пользу вече и самоуправления — ведь чем больше людей получат доступ к реальному управлению «республикой», тем охотнее они будут сражаться за полученные права.

«Служилых» выбрать, раньше ушкуйников хватало. «Чернь» останется в «тягле» — кому-то нужно исправно платить подати. Вот только аппетиты боярские будут ограничены, а то совсем оборзели в своей алчности. И «половинников», из тех, кто отдает половину урожая «владельцу» земли, превратить в «четвертаков». И в «Судную грамоту» это внести обязательно, дабы соблазна нарушать закон уже не было. И тут посадница первая о том объявит — и это будет «взрыв бомбы».

Нельзя драть три шкуры — люди ведь прекрасно знают, что на Москве подати куда меньше, чем и пользуется Иван в своей агитации!

— Я такие вам слова великого князя Тверского скажу. Хлеб вы получите, но лишь по зимнику, когда войско московское под стенами Новгорода ущерб потерпит. А до этого нельзя — Иван сразу заподозрит неладное. А мы из Твери войну начнем с нападения на обозы, дабы «пушечный наряд» перенять. И войско выйдет большой ратью — стрельцов тоже готовим и мушкеты делаем. Нужно только пороха много — успеть купить, где только возможно. И мушкеты делать, всех кузнецов и оружейников привлечь. И тех бояр, что в Новгороде руку Ивана держат — побить надо немедля, а имущество и вотчины на Новгород, «Великого Господина» — отписать. Семь бед — один ответ, все равно московиты сюда придут, зато здесь их доброхотов не будет!

Архиепископ только покачал головой, понимая, что это нужно сделать, и очень боязно — а ну как Москва вверх возьмет. И спросил чуть дрогнувшим голосом, с надеждой:

— А справишься ли ты в поле, княже, с одними стрельцами?

— Обязательно победим, владыко, «огненного боя» никто не ожидает. И время есть на подготовку стрельцов — токмо его разумно использовать нужно. Собирать «охочих» людей в «служивые», дня лишнего напрасно не теряя!

Из института демократии к середине 15-го века вече было узурпировано боярами — теперь все решали они по предварительному сговору. Упрочив свою власть они сами вырыли себе «могилу», в которую их и столкнули в 1478 году. Ведь если итог заранее известен — можно ли говорить о доверии новгородцев к такому «вече»?

Не первый раз в истории безудержная алчность и корыстолюбие губили власть предержащих.

— Надо же — вроде древко поставили, и косу иначе отковали, а выкосили вдесятеро больше, чем за день можно. За нами сейчас и дюжина косцов не успела. Да и устал я меньше — токмо плечи болят, будто сабелькой намахался, как новик, кусты вырубая. А раньше разогнуться на покосе не мог — все время согнутым так и машешь, так и машешь…

Боярин отер косу пучком травы, затем прошелся по кромке оселком, подточил немного. И бережно положил на землю, «Мниха» потянулся с довольным лицом, даже глаза светились у княжеского тиуна.