Набоков: рисунок судьбы - Годинер Эстер - Страница 21

Удалось ли Набокову, пусть ценой искажения образа своей первой возлюбленной и с помощью лоскутного, из разнородных частей, с грубыми швами героя, достичь поставленной цели, ради которой и был написан роман, – «избавиться от самого себя» (а если начистоту – то не от себя, а от Люси-Валюси; от себя, при «могучей сосредоточенности на собственной личности», Набоков избавляться не умел).

По мнению Бойда, после написания романа «ностальгия по Люсе полностью исчезла».²⁹⁹¹ В 1970 г., в предисловии к американскому изданию «Машеньки», Набоков утверждал, что ни разу её не перечитывал и даже не заглядывал в свой первый роман, когда, четверть века спустя после его публикации, писал автобиографию,³⁰⁰² в которой он, впрочем, отметил, что, хотя книгу он считает «неудачной», но ностальгию она «утолила».³⁰¹³ Набоков запамятовал: 24 июня 1926 г. он писал Вере: «…перечитал «Машеньку» (понравилось)».³⁰²⁴ Понравился роман и читателям, едва ли не сказать – зрителям: он очень театрален, автор ещё не вполне отошёл от «Морна», и, местами, покоряюще обаятелен. Периферийные персонажи – Клара, танцоры, Подтягин, хозяйка пансиона – хотя и связаны, иногда даже и напрямую, коротким поводком, с эпицентром важнейших смыслов происходящего с героем, но и сами по себе, как таковые, выписаны автором любовно и живут, в самом деле, каждый на свой лад, призрачной жизнью, с постоянно идущими мимо поездами, с бесплодными разговорами о России. Но как же выдаёт себя, невольно, автор, только в беловике, запоздало, догадавшийся сменить название «Счастье», поменяв его на «Машеньку».

Роман вышел в марте 1926 г. и был тепло принят эмигрантской критикой. Значит, удалось? Что, в таком случае, побудило Набокова в конце того же года вернуться к той же теме, с вариациями тех же коллизий. Героиня его «Университетской поэмы» – некая Виолета (так у автора – с одним «т»), место действия – Кембридж. Виолета сетует на то, что ей уже двадцать семь лет, но она одинока, – студенты ухаживают за ней, а потом бросают, уезжают. Герой поэмы, её новый знакомый, русский студент, в конечном итоге поступает с ней так же. И только в начале его поверхностного и непродолжительного влечения к Виолете, по весне, катая её в лодке по Кему, он вдруг воображает, что:

И может быть, не Виолета, и в смутной тишине ночной

другая, и в другое лето, меня ты полюбила снова,

в другую ночь плывёт со мной… с тобой средь марева речного

Ты здесь, и не было разлуки,

ты здесь , и протянула руки, я счастья наконец достиг…³⁰³⁵

«Звук английской речи, – заключает Бойд, – спасает его в тот самый момент, когда он чуть было не дотронулся до пальцев своей русской возлюбленной»³⁰⁴⁶ (курсив мой – Э.Г.). И что же это, как не момент ностальгии (с которой после «Машеньки», по его мнению, было покончено).

«Университетскую поэму» Набоков в свой последний стихотворный сборник не поместил, но датируемое 1930 годом стихотворение «Первая любовь» там, как ни странно, есть. В этой публикации – пугающе неприязненная и даже адресно угрожающая (Люсе?!) трактовка памяти о своей первой любви. Если в первых двух четверостишиях он вспоминает «твой образ лёгкий и блистающий», которым «благоговейно» дорожит, то в третьем – хоть и «счастливо я прожил без тебя», но «думаю опасливо: жива ли ты и где живёшь». Чего опасается Набоков? Чем может угрожать ему память о первой любви? Объяснению посвящены три последних четверостишия. Для убедительности приведём их полностью:

Но если встретиться нежданная

судьба заставила бы нас,

меня бы, как уродство странное,

твой образ нынешний потряс.

Обиды нет неизъяснимее:

ты чуждой жизнью обросла,

Ни платья синего, ни имени

ты для меня не сберегла.

И всё давным-давно просрочено,

и я молюсь, и ты молись,

чтоб на утоптанной обочине

мы в тусклый вечер не сошлись.³⁰⁵¹

Это признание – третье звено в цепочке последовательного нарастания негативного переосмысления образа: от предэкзаменационного стихотворения 1921 г., посвящённого В.Ш., где этому положено начало, через лукавые приёмы «Машеньки» – к откровенно мрачной и озлобленной «Первой любви».

«Но это признание, – комментирует вышеприведённые строки В. Старк, – не противоречило ощущению неразрывной внутренней связи с нею».³⁰⁶² «И всё же, – продолжает он, – она являлась ему в снах, не отягощённая своей биографией. Последний раз это случилось 9 апреля 1967 года, за полгода до смерти В. Шульгиной».³⁰⁷³ Старк приводит три четверостишия без указания источника, в которых Набоков сетует, что «вдруг … посетила ты меня во сне», что ему «претит сегодня каждая подробность жизни той», но что «не терзать взялась ты мукой старой, а лишь сказать, что умерла».³⁰⁸⁴

Демонизация образа первой возлюбленной и самозапугивание им – очевидные признаки того, что ни в романной, ни в поэтической формах творчества писатель не справился с мирным помещением его в анналы памяти и обретением покоя. Повторные приёмы дискредитации не помогали – память о первой возлюбленной упрямо отказывалась узнавать её отражение в кривом зеркале домыслов и намеренных искажений.

Привыкший всегда и всюду властно устанавливать свой контроль, в данном случае Набоков оказался бессилен. И только умудрённому жизнью мемуаристу удалось, наконец, в «строго-правдивом автобиографическом изложении»³⁰⁹¹ поставить всё на свои места, даже и с благодарным, великодушным признанием, что «на самом деле она была и тоньше, и лучше, и умнее меня».³¹⁰²

Первая любовь Набокова только с виду могла показаться банальной интрижкой барчука с заезжей дачницей «из мещаночек». Валентина Шульгина была личностью глубоко незаурядной, с щедрым сердцем и трезвым, не по возрасту, разумом. Ради второго лета в Выре она обещала матери отработать осенью в конторе – «с твёрдой кротостью андерсеновской русалочки». О, как сумел он теперь, оглядываясь назад, оценить этот её поступок, – тем более, что клятвами в вечной любви и обещаниям жениться юного поэта она нисколько не обольщалась: «…ты или очень ошибаешься, или нарочно говоришь глупости».

И совсем не случайно в бегстве семьи на юг, именно она, единственная из семерых детей (и не самая старшая), осталась ухаживать за умирающей от туберкулёза матерью – остальные ринулись дальше и успели прорваться в эмиграцию. И только похоронив мать, в 1919 году, Валентина двинулась в том же направлении, но по пути, в Краснодаре, вместе с другими беженцами от большевиков, была снята с поезда и отправлена под арест. В конце 1920 года, по рассказу её дочери, «в самый драматический момент её судьбы», её каким-то образом «встретил» председатель Кубано-Черноморской Ч.К., а «в феврале 1921 года они стали мужем и женой». В 1924 она родила дочь; всю жизнь проработала стенографисткой. Муж умер в 1936 году, в Краснодаре; она – 6 сентября 1967 года, в Кишинёве, где и похоронена. «На могильном памятнике, – сообщает Старк, – помещена её фотография 1926 года – времени выхода первого издания «Машеньки»».³¹¹³ Когда и почему она с дочерью оказалась в Кишинёве – неизвестно; но – позволим себе домыслы: до 1940 года это был один из маршрутов, которым пользовались, рискуя, желавшие бежать из СССР на Запад. Не исключено, что и у В. Шульгиной (кстати, она и в браке оставила за собой свою девичью фамилию – не без умысла ли?) были подобные намерения – ведь все её родные были уже давно там. Так, в конечном итоге, благородство, великодушие и мужество Валентины Шульгиной обернулись для неё трагедией. По сообщению Э. Филда, Набоков признался ему, что в 1932 году, когда он был в Париже, к нему, через брата Сергея, обратилась с просьбой о встрече старшая сестра Люси, но он уклонился.³¹²⁴

В одиннадцатой главе «Других берегов» Набоков восстановил и своё, и первой своей возлюбленной достоинство, снова высветив подлинный её образ, нисколько не менее поэтичный, чем на лучших страницах «Машеньки».