Эр-три (СИ) - Гельт Адель - Страница 19

- Вы зря агитируете нас за советскую власть, товарищ Бабаева! - сообщил советский американец, внезапно появляясь за нашим уютным столиком. - Я уже довольно давно и успешно сагитирован, и доказательство тому висит у меня на шее, гостя же нашего уговаривать, покамест, рано: он пока только слышал слова…

- …и ощутил приличное финансирование! - Я оторвался от опустевшей миски. - Но для того, чтобы делать серьезные выводы, этого мало.

- Какие же выводы Вы сделать уже готовы? - администратор экспедиции посмотрела на меня с интересом и значением.

Я мог бы сказать очень о многом. Например, о том, что с самого момента приземления своего в воздушном порту живу, как в странной сказке, очень интересной и, видимо, доброй. Что от интересности этой и доброты сама собой приподнимается шерсть на загривке: любой европейский ребенок, выросший в читающей семье, помнил, чем чуть было не закончился для Гензеля и его сестры Гретель пряничный домик. Что уже как взрослый образованный человек, я читал сборники отчетов Великих Инквизиторов, святых отцов Якоба и Вильгельма, и понимал, кто и кем пообедал на самом деле.

Что все эти замечательные преференции, которых я бы никогда не увидел на любом другом контракте, означать могут только одно: платить за них придется очень скоро, и совершенно непонятно, чем и как.

Ничего из этого я, конечно, не сказал.

- Выводы? Выводы простые. Проект ваш куда более важен и сложен, чем кажется на первый взгляд и чем ваша пресс-служба сообщает в пределы красного океана.

- Это Ваше природное феноменальное чутье? - не удержался от запуска шпильки основательно набравшийся инженер.

- Это немного формальной логики, простой аналитики и индукционного восприятия действительности! - я понимал, что меня уже специально провоцируют, и старался не горячиться. Получалось откровенно так себе: больше всего хотелось съездить лапой по лощеной американской морде, хотя желание это я, конечно, сдержал.

Положение ловко спасла Наталья Бабаева.

- Что за красный океан? - осведомилась она, одновременно накладывая какой-то конструкт на вернувшегося собеседника. - Это какая-то метафора, связанная с цветом флага нашего Союза?

- Так может показаться. - Я внезапно успокоился: так же быстро, как перед этим закипел. - На самом деле, этот термин придумал один кореец, относительно недавно, уже в этом веке. Красный океан — это, упрощенно, мир конкуренции, жестко поделенного рынка и основной модели капитализма. Вода изначально прозрачная, океан, на самом деле, голубой, но, когда в нем плавают акулы и другие хищники…

- …они жрут друг друга почем зря, и вода окрашивается кровью, - подхватил инженер. Говорил он уже совершенно нормально и на рожон не лез, видимо, Наталья скастовала что-то природное, русалочье, протрезвляющее: о наличии в нативном арсенале антропогидроидов подобных заклинаний я, конечно, знал.

Я кивнул. Наталья кивнула тоже.

- Вы знаете, идиома понятна, но это не про нас. В советской науке не может быть никакого красного океана, только голубой. - Наталья чуть повернулась в мою сторону, как бы показывая, с кем, в основном, ведется беседа.

Хьюстон уловил и движение, и невербальный посыл, и слегка притушил лощеное свое сияние полностью довольного жизнью человека.

- У нас нет конкуренции, только соревнование, - продолжила моя визави. Это — нечто совершенно другое.

- Так какое же оно, это Ваше другое? - я усомнился, и, конечно, дал явственно понять природу своего сомнения. - Человек всегда и везде человек, низовые инстинкты вполне могут быть побеждены — ненадолго — рассудком, но рано или поздно все равно возьмут верх! Акулы жрут друг друга, а уж каково приходится рыбешке помельче, и представить себе страшно!

Вспомнилось всякое: как правило, неприятное. Я ведь был с такой рыбешкой знаком, точнее, я такой рыбешкой и был: особенно здорово это было заметно при распределении куцего финансирования, когда на Университет, будто манна небесная, падал внезапный грант от очередного отмывочного фонда. Мои темы регулярно оказывались «не имеющими доказанной научной значимости», экспедиции планировались и оплачивались в последнюю очередь, без того редкие бюджетные студенческие места резались по живому, однажды сократившись окончательно и вдруг.

Страшные акульи челюсти клацали все ближе и все чаще, гляциология казалась ненужнейшей из дисциплин, и только череда невероятно удачных совпадений позволила мне уйти на глубину, и обратиться там не жирной макрелью, природной добычей акулы, а точно таким же хищником, пусть и не очень крупным. Сожрать профессора Амлетссона оказалось куда сложнее, чем ассистента кафедры, и акулы не справились. Правда, конкретно мой участок красного океана стремительно превращался в океан буро-зеленый, а точнее — того же цвета болото, стоячее и стремительно зарастающее ряской.

Терзало меня смутное сомнение, что в советской науке все должно быть немного не так, но мысли эти я относил на счет совершеннейшего своего очарования коммунистической действительностью.

- И все же… Знаете, профессор, я бы не хотела сейчас обсуждать такие сложные вопросы. Вы и сами все увидите и узнаете, а узнав и увидев, поймете. Давайте сменим тему? - и, дождавшись моего согласия (мнением Хьюстона русалка, кажется, не заинтересовалась в принципе), вдруг указала ладонью куда-то в сторону панорамного окна.

- Мы с вами только что говорили о красном океане, упомянули голубой… Тут же, безо всяких метафор, белый.

За окном, на огромной скорости, но от того не менее величественно, плыли бесконечные арктические льды.

Все началось с того, что остров оказался полуостровом: в этом я убедился, выведя с элофона морок с картой этой, очень интересной, местности.

Мне, конечно, говорили об этом и раньше, но в голове моей мохнатой, утомленной страшным перелетом и массой новых, пусть и позитивных, впечатлений и ощущений, отложился, отчего-то, именно остров.

Экраноплан наш стоял у пристани: именно стоял, не покачиваясь и не вибрируя, будто накрепко прибитый исполинскими гвоздями к недалекому дну. Немного шумели сходящие на берег пассажиры, каковых, и правда, оказалось совсем немного — человек, от силы, тридцать. Громко и противно орали вечно голодные чайки, которых я совершенно не ожидал здесь, на крайнем севере, увидеть — если верить карте, а оснований в ней сомневаться у меня не было, полуостров находился значительно севернее не только Зеленого Острова, но и Острова Ледяного.

Снова подумал о Рыжей-и-Смешливой: ей нравились такие, климатически-парадоксальные места, а мне нравилось, когда что-то нравилось ей.

- Полуостров Rybachiy, - сообщила мне переводчик. - Самое теплое место советского Крайнего Севера.

- Интересное название, - попробовал проявить вежливость уже думающий о своем, почти собачьем, я. - Что оно означает?

- Рыбацкий, - жизнерадостно опередил девушку американский инженер. - Тут во все времена водилась рыба, очень много рыбы, профессор. Море местное не замерзает принципиально, а значит, вместе с рыбой и из-за нее тут всегда были и рыбаки.

- Здесь очень северно и должно быть очень холодно зимой, - решил уточнить я. - Я понимаю, что где-то здесь заканчивается теплое течение, но одной только силы его тепла вряд ли бы хватило на то, чтобы в краю вечной зимы устроить вечное же лето.

- Дело, конечно, не только в течении. Есть гипотезы, есть даже теории. - Проявила знание материала девушка Анна Стогова. - Например, отечественные климатологи давно отмечали, что в округе практически не водятся ледяные спектры — а ведь тысячей километров к востоку от них попросту нет житья! Может, дело в том, что серьезно нарушена нормальная карта стихийных эфирных сил?

Некая мысль, обосновавшаяся в самом дальнем и пыльном углу моей ментосферы — хотя у сферы, даже виртуальной, углов быть не может — сделала пару шагов, первых и от того робких, с периферии в сторону центра внимания. Мысль была как-то связана с аномально теплым северным краем, но додумать ее до конца я не успел — неторопливо, за умной беседой, шествуя по пристани, мы, наконец, добрались до здания морского вокзала.