Самоучитель по ловле Бен Ладена - Туханин Максим - Страница 22

• Предыдущая
• 22/28
• Следующая

Бернард Шоу, нимало не смутившись, лукаво подмигнул Хиггинсу и мягким баритоном заметил:

– Помогите!

ВЫДАЮЩИЙСЯ английский драматург Бернард Шоу, известный своим остроумием, прогуливался как-то по набережной Темзы в компании полковника Мортимера, полковника Хиггинса и двух полисменов. Тут навстречу им попался оборванный лондонский обо­рванец.

Знаменитый острослов повернулся к своим спутникам и, лукаво указав тростью на оборванца, мягким баритоном заметил:

– Вот он!

ВЫДАЮЩИЙСЯ английский драматург Бернард Шоу, известный своим остроумием, обычно возвращался домой далеко за полночь. Однажды в подворотне к нему подошли несколько почитателей его таланта и поинтересовались, отчего это знаменитый острослов никогда не расстается со своим ондатровым цилиндром?

Пожалуй, впервые Шоу не нашелся сразу и не смог остроумно парировать этот ехидный выпад. Он только развел руками сугроб, а ногами – воздух.

ВЫДАЮЩИЙСЯ английский драматург Бернард, Шоу, известный своим остроумием, обычно возвращался домой рано. По крайней мере, до темноты, избегая при этом назойливых поклонников и подворотен.

Но вот однажды Шоу возвратился домой уж как-то слишком рано. Это заметили и его поклонники, находившиеся в тот момент в его квартире. Они полюбопытствовали, отчего это такому знаменитому острослову не сиделось спокойно в театре?

Второй раз в жизни (и в последний) Шоу не нашелся сразу. Нашелся он только через три дня, где-то в пригороде Ливерпуля.

ВЫДАЮЩИЙСЯ английский драматург Бернард Шоу, известный более своим остроумием, нежели пьесами, всего один раз был на приеме у английской королевы.

– Где же шоу? – нетерпеливо спрашивали всех Ее величество.

Полковник Мортимер подвел королеву к драматургу и представил его:

– Вот – Шоу!

– Тогда можете его начинать! – мягким баритоном лукаво заметили Ее величество.

Музыканты тотчас заиграли, и Шоу понесли в Вестминстерское аббатство к другим, не менее известным драматургам.

Возвращается муж из командировки домой. А в лесу уже темно. А дома ждет холодная постель. То есть это муж надеется, что холодная.

И вот возвращается он, возвращается и вдруг чувствует, что вернуться никак не может. Не из моральных, конечно, соображений, а скорее – из топографических.

Начал тут муж ориентироваться на местности из последних сил. То есть из тех самых сил, что как раз для жены предназначались. «НЗ», короче. Неприкосновенный запас, предназначенный именно для прикосновений, а не для географических изысков.

«Ну вот, – думает муж, – сориентируюсь я сейчас прямо на местности, а для Настасьюшки для моей ни полсилы, ни четверть силы, ни осьмушки не останется! Так, поцелуй один в щеку, да и тот без причмокивания».

Подумал об этом муж, сел на пенек с табличкой «окрашено» и пригорюнился. Занюхал воротником и пригорюнился по второй.

Вдруг, откуда не ждали, вырос перед ним старичок-лесовичок. Ну не то чтобы прямо вырос, а просто с земли поднялся, где, видимо, отдыхал. Отряхнулся старичок-лесовичок с той аккуратностью, какая свойственна английским архивариусам, да хотел было обернуться сразу ясным соколом и улететь, но потерял равновесие и упал, никем не обернувшись. А задумка была неплохая. Знатная была задумка: взять да и обернуться ясным соколом.

Ну, не получилось, так не получилось. Решил тогда старичок-лесовичок для начала просто обернуться. Тут-то он и заметил мужа на пеньке.

Приподнялся тогда старичок на локте и спрашивает:

– Что, добрый молодец, восемь часов уже есть?

– Ох, и не спрашивай меня, старичок-лесовичок, – отвечает муж. – Видишь, кручинюсь я, ибо возвернуться из командировки не в состоянии.

– Это горюшко – не горе, – сплюнул старичок. – Ты вернуться не можешь, потому как в голове у тебя не компас, а каша из образов, страстей и понятий. Но ежели ты выполнишь три моих желания, то и я тебе пособлю.

– Хорошо, – отвечает муж.

– Нет, не хорошо! Отлично выполнишь!

Делать нечего, муж выполнил все три старичковых желания. Вернее, желание-то было одно, только выполнять его пришлось три раза, да еще и на «отлично» вытягивать.

Отдышался муж и говорит:

– Я свое обещание выполнил, теперь и ты свое выполняй. Сдержи слово.

Слово-то старичок-лесовичок сдержал, хотя оно прямо с губ рвалось, короткое такое, ядреное словцо… Но сдержал его старик и уговор все-таки выполнил.

Повернулся он к мужу задом, к лесу передом и зажурчал: «Ты расти, расти, лесок, через Запад на Восток, муж из командировки – скок!»

Грянул тут гром, и муж сразу дома оказался. Конечно, кому охота под дождем с каким-то бомжем трепаться? Это при ясной погоде мужья вернуться из своих командировок никак не могут, а стоит тучкам набежать, как все мужья дорогу отыскивают без проблем.

Вот и наш муж сразу домой пошел. А дома жена Настасьюшка пирогов наделала, да столько, что и пройти невозможно. Ждала, видать, готовилась, хотя муж ее раз пять предупреждал, чтобы она его так больше не ждала.

Поклонился он дорогой супруге Настасьюшке в пояс, ухватил края юбки обеими руками да и задрал ее до самых ушей. И сделалась у них настолько великая любовь, что ни в сказке сказать, ни просто вслух в приличном обществе.

И я там был, мед-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало, потому что в шкафу уж больно темно было.

Один день Ивана Денисовича шел за два для всех его родных и за три для тех, кто пытался украдкой из числа этих самых родных выйти или хотя бы ослабить родственные узы.

И не сказать, что Иван Денисович был человеком тяжелым или нудным. Скорее он был человеком выносливым и терпеливым. Наружно выражалось это в том, что Иван Денисович договаривал до конца хорошо известные всем поговорки и прописные истины.

«Семь раз отмерь», – произносил он хорошо поставленным голосом и замирал, как бы прислушиваясь. Незнакомый человек мог подумать, что Иван Денисович окончательно погрузился в себя и забыл о второй части нетленной поговорки, поэтому, когда спустя минуту над ухом раздавалось громогласное: «И о-дин раз о-трежь!», незнакомый человек, особенно если он был обременен нечистой совестью, обязательно вздрагивал, тем паче, что Иван Денисович в тот момент, иллюстрируя сказанное, проводил по своему горлу тыльной стороной крупного кухонного ножа.

На деле же был Иван Денисович человеком тишайшим, всегда и всюду шел на уступки, будучи тверд лишь в одном – в вопросах фамильной чести. Едва заметив малейшую холодность, явленную по отношению к нему каким-нибудь троюродным племянником, бросался Иван Денисович восстанавливать родственные узы и раздувать огонь крови, что обычно занимало у него от одного месяца до трех. Естественно, с проживанием Ивана Денисовича на площади охладевшего или замыслившего охладеть.

– Ты что же, племяш, – с укоризной выговаривал Иван Денисович, – совсем забыл старика? А ведь нас, Скорохутовых, совсем мало осталось. Мы друг за дружку держаться должны!

Пятидесятилетний племяш, только вчера проводивший Ивана Денисовича на вокзал после месячного восстановительного визита, застывал на пороге квартиры с открытым ртом, пока Иван Денисович степенно проходил на кухню, снимая рюкзачок и объявляя, что здесь он проездом и решил взглянуть на житье-бытье племяша, которого он помнит еще обгаженным третьеклассником в коляске.

– Вот, значит, как устроился, – говорил Иван Денисович, хаотично нажимая кнопки микроволновой печи, – а знаешь, в честь кого мы тебя Алексеем назвали?

– В честь дедушки, – еще не придя в себя и оседая на трюмо, автоматически отвечал племяш урок, заученный за месяц весьма хорошо, поскольку отвечать приходилось часто – и среди ночи, и через дверь ванной, и во многих иных ситуациях, не располагающих к занятиям генеалогией.

• Предыдущая
• 22/28
• Следующая