Машина мышления. Заставь себя думать - Курпатов Андрей Владимирович - Страница 35

Мы хотим, чтобы собеседник понял не наши слова, а то, что мы ему пытаемся ими сказать, что донести.

То есть слова служат нам своего рода контейнерами для передачи этих смыслов.

Например, когда я говорю своему знакомому, что на улице идёт дождь, я на самом деле, кроме указания на этот факт, говорю это в определённом контексте…

Допустим, он пригласил меня прогуляться. Каким может быть «смысл» моей фразы «на улице идёт дождь»?

Возможно, я пытаюсь его отговорить от этой затеи, указывая на то, что погода явно не для гуляний.

А может быть, дело в другом? Что если я говорю о дожде на улице, чтобы, собираясь, мы не забыли захватить с собой зонт, или даже подумали о непромокаемом плаще и резиновых сапогах?

Поскольку мой собеседник, как предполагается, находится со мной в одном контексте, он потенциально способен уловить тот «смысл», который я вкладываю в свои слова. По крайней мере, я на это рассчитываю.

Но для этого ему нужен будет тот самый «контекст» — картина, модель мира. А ещё ему нужно будет учесть тон моего голоса, сравнить его с тем, как я обычно говорю те или иные вещи.

Что я сейчас делаю — деликатно отказываю, сообщаю ему, что он не в своём уме, если собрался гулять в такую погоду, или же проявляю заботу?

Кроме того, моему собеседнику нужно, наверное, понимать (то есть вспомнить и проанализировать), как я отношусь к дождю, к риску промокнуть, да и вообще что в моём понимании «прогулка», на которую он меня пригласил.

Вот такой фокус: вроде бы речь об элементарном факте — «идёт дождь», а для того, чтобы понять «смысл» сказанного, нужно создать целый мир в своей голове.

Для этого же мне, конечно, потребуется активность не какой-то пары извилин, а целого — целостного — мозга. Всё это, думаю, понятно.

А теперь давайте представим себе нечто невообразимое — проведём небольшой мысленный эксперимент, который в принципе невозможен ни на живом, ни даже на мёртвом мозге.

Представим себе, что мы можем полностью и с предельной аккуратностью отделить кору головного мозга (сохранив при этом все внутренние связи между нейронами коры) от подкорковых областей, от, больше того, всей лимбической системы — с её потребностями и «эмоциями», проявляющимися игрой соответствующих веществ (нейромедиаторов, нейромодуляторов, нейротропных гормонов и т. д.).

Ещё раз подчеркну, что сделать это абсолютно невозможно по анатомо-гистологическим причинам. Но мы просто представим себе это…

Даром, что ли, Дэниел Деннет учит нас своим «насосам интуиции» — опыту изобретения тех самых «мысленных экспериментов».

Итак, представим себе эту картину:

• на одной стороне нашего воображаемого препарационного стола лежит кора головного мозга, отделённая от его белого вещества (отростков нейронов, завернутых в светлый миелин), но сохранившая, как мы с вами договаривались, все внутренние связи между нейронами кортикальных колонок,

• на другой стороне стола располагается точно так же, весьма качественно и аккуратно, отсепарованный лимбический мозг с рептильным «хвостиком».

Белое вещество, соединявшее до этого момента кору с подкоркой, мы выбросим в характерный хирургический почкообразный лоток — просто чтобы не путаться.

Теперь осталось представить, что и тот и другой анатомический препарат на нашем столе жив и прекрасно себя чувствует… Поговорим с ним о дожде.

Думаю, очевидно, что лимбический мозг воспримет только интонационную составляющую — как сказано, точнее — как это звучит: грозно, нежно, тоскливо, протяжно-напряжённо, бесстрастно или ещё как-то — рычаще, мурлыкающе, скуляще, шипяще, жужжаще.

В зависимости от того, что значат для лимбической системы эти сигналы, она войдёт в то или иное «эмоциональное» состояние:

• если сигналы будут свидетельствовать о грядущем удовлетворении актуальных на этот момент её потребностей, то её зальёт дофамином,

• если нет, то норадреналином с поиском вариантов решения этой проблемы.

Впрочем, всё это вряд ли будет как-то связано с «дождём», с нашей подготовкой к «прогулке» и т. д.

В каком-то смысле лимбическая система будет абсолютна слепа к тому, что происходит между участниками беседы на самом деле. Примерно такое же участие в этой дискуссии может принять и моя собака.

А вот что происходит в коре головного мозга, находящейся с другой стороны стола?

В ней исходно, без влияний лимбической системы, нет потребностей и желаний, даже «эмоции», чем бы они ни являлись, она испытывать не способна.

Кора сама по себе — это, по сути, сервер, хранящий огромное количество информации.

Часть этой информации представлена в виде образов, созданных на основе разных модальностей (то есть собранных на основе данных, полученных ассоциативной корой в теменной доле от разных корковых анализаторов).

Однако оперировать такими образами невозможно. Останься мы с ними один на один, мы бы ощутили их как невнятные сновидения, бессмысленные галлюцинации, как психический онейроид^[15].

Ситуацию спасает то обстоятельство, что кора имеет речевую функцию, позволяющую ей схватить эти образы и обозначить с помощью тех или иных слов.

Однако у этих слов при изолированной лимбической системе (а это соответствует условиям нашего мысленного эксперимента) не будет чувственной, так сказать, подоплёки.

Так что правильнее в данном случае было бы говорить не о «смыслах» или «образах» в коре, а о «понятиях», которые формально определяются в языке, как в хорошем толковом словаре, друг через друга.

Например, «дождь — это вода, падающая с неба», а «вода — это прозрачная безвредная жидкость», при этом «небо — это то, что сверху, когда вы находитесь на свежем воздухе», а «свежий воздух — это воздух с распределением азота, кислорода и углекислого газа в пропорции 78:20:1», а «падать — это…», а «находиться — это…». И так далее, и тому подобное.

Теперь представим себе эту последовательность понятий — «дождь», «прогулка», «зонт», «резиновые сапоги», «знакомый» и т. д.

Всё, согласитесь, выглядит логичным.

Есть, правда, одна проблема: если понятие является чисто формальным и у него нет той самой «эмоциональной оценки» — как им пользоваться?

На что ориентироваться, когда возникают смысловые развилки?

Понятно, что в лобных долях содержится набор разнообразных правил, скажем так, словоупотребления.

Например, «дождь — не время для прогулки», «если промокнуть, то можно заболеть», «знакомый не должен хотеть допустить моей смерти», «если человек готов допустить мою смерть, то он плохо ко мне относится».

Ну и отсюда, например, такой вопрос: «Что значит, если человек, который плохо ко мне относится, предлагает мне резиновые сапоги? Чем может быть плоха резина? Резина — производная от нефти. Нефть токсична. Он хочет меня отравить».

Неожиданно, правда?..

Отсутствие эмоционального воспринятия ситуации, где «эмоции» отражают возможность или невозможность удовлетворения той или иной актуальной потребности, превращает нашу кору в своего рода параноика.

К счастью, достаточно бесчувственного (или, как сказали бы психиатры, «эмоционально сглаженного»), иначе бог знает, что бы он натворил.

Этот «параноик» не понимает контекста, потому что у него нет эмоциональной оценки происходящего, за которую отвечает лимбическая система.

Так что он просто связывает понятия в «логические последовательности», которые, как бы мы сказали, абсолютно бессмысленны.

Напомню, что мы всё ещё имеем дело с мысленным экспериментом, чтобы представить себе то, что какими были бы «верхнее» и «нижнее» зеркала мозга, окажись они сами по себе.

И да, судя по всему, они были бы в некотором роде бессмысленны.

То же, что создаёт здесь смысл, — это игра отражений, которая возникает в отношениях между зеркалами.

Так что нечто по-настоящему ценное и прекрасное лежит в данном случае ровно посередине — то белое вещество, которое мы не так давно небрежно выкинули в хирургический почкообразный лоток.