Главред: назад в СССР 3 (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич - Страница 8

Не знаю, откуда я все это знал и помнил, но всплыло вовремя. Впрочем, я же знаю ответ — мой предшественник был ярым партийцем и такие вещи ему были прекрасно известны. Даже в подробностях.

— Казаки атамана Дутова, — вдруг добавил обозреватель Шикин, воспользовавшись паузой, — живьем закопали пленных красноармейцев на Оренбуржье. А перед этим другой отряд казаков совершил набег на горсовет. Ночью. Рубили спящих, даже женщин c детьми… Запишите это, Аркаша. Я, если что, вам помогу. У меня дед из Оренбурга, он многое рассказывал.

Снова повисла гнетущая тишина. Журналисты переваривали услышанное. Конечно же, многое они знали и раньше. Но сейчас, когда мы начали вспоминать и перечислять, еще и Пантелеймон Ермолаевич своего предка в пример привел, добавив трагедиям живости… Страшно это все было, конечно. Кровь лилась c обеих сторон, которые словно бы соревновались в жестокости. И я, Женя Кротов из будущего, прекрасно понимал, что нет в истории черного и белого. Вот только моя задача сейчас — остановить поток однобокой чернухи. Неважно, идет речь o чекистах в Питере или o сражавшихся против интервентов красных комиссарах. И когда люди в Андроповске — хотя бы тут! — научатся слышать и понимать друг друга, принимая чужие ошибки и собственную вину… Вот тогда можно будет поговорить объективно o том же красном терроре.

— У остальных задания прежние, — резюмировал я, разбивая тяжкую печальную муть. — Зоя, c вами мы еще поговорим по статье отдельно. Сейчас пока можете быть свободны. Все, кто готовит опровержения, при необходимости советуйтесь c Кларой Викентьевной по партийным вопросам. Расходимся и работаем!

— Вот тут еще есть статья o репрессиях, — все, кроме Бродова, принялись вставать и собираться. — Разве не стоит выпустить опровержение?

— Очень хороший вопрос, Арсений Степанович, — похвалил я одного из своих замов. — И очень сложный. Мы обязательно этим займемся, но не сразу. У нас и так на ближайший номер три сильных темы.

— Я думал, это наиболее важная тема, — настаивал Арсений Степанович. — Может, дадим четвертый материал?

— Это будет выглядеть как сплошное оправдание, — мягко, но уверенно ответил я. — Мы еще вернемся к этой теме, спасибо, что обратили на нее внимание.

Мой толстый заместитель вздохнул, помялся, хотел было что-то возразить, но передумал. Встал из-за стола, поправил сбившиеся подтяжки и побрел в сторону выхода. Нет, что-то я, пожалуй, перегнул.

— Арсений Степанович! — окликнул я толстяка.

— Я! — он тут же обернулся, c надеждой глядя на меня.

— Послушайте, — начал я. — Я предлагаю не спешить c темой репрессий по одной простой причине. Вернее, наоборот, по сложной… Здесь самая высокая вероятность наделать ошибок, дав оппонентам карт-бланш. Это уже политика, причем глубокая. Но! — я многозначительно поднял указательный палец. — Вы можете, если близка эта тема, начать готовиться. Зайдите ко мне попозже, мы обсудим текст «Правдоруба». А пока работайте над основным материалом.

— Хорошо, — Бродов расплылся в улыбке и вышел из кабинета.

В кабинете остались только мы c Кларой Викентьевной. Она-то явно не спешила уйти. Странно только, почему во время нашего разговора она ни разу не вступила в дискуссию. Все-таки партийные темы обсуждались… С другой стороны, она человек грамотный в таких делах, понимает, что партия пока дала мне добро.

— Разрешите на пару слов, Евгений Семенович? — Громыхина подсела поближе, когда я кивнул, соглашаясь. — Я не хотела это озвучивать при всех… Мне кажется, одним из авторов «Любгородского правдоруба» может оказаться кто-то из наших сотрудников.

[1]«Баржи смерти» — плавучие тюрьмы, которые использовались во времена гражданской войны в России обеими сторонами.

Глава 4

Честно говоря, у меня самого мелькали мысли, что кто-то из наших причастен, но я гнал их от себя. Спасибо нашей парторгше — сама того не подозревая, прочистила мне мозги. В конце концов, зачем бежать от очевидного? Город у нас маленький, пишущих не так много. Я имею в виду, конечно же, профессионалов. Так что шанс обнаружить подпольщика в редакции «Андроповских известий» очень даже высок.

— Согласен, Клара Викентьевна, — я кивнул. — Спасибо, что не стали об этом говорить на планерке. И у меня просьба: даже если мы вдруг кого-то на этом поймаем… не будем действовать необдуманно. А пока наблюдаем, фиксируем и — самое главное — боремся c дезинформацией.

— Надеюсь, вы знаете, что делаете, — покачала головой Громыхина. — То есть я понимаю, конечно, что все это согласовано. Но не открываем ли мы тем самым ящик Пандоры?

— Не думаю, — уверенно ответил я. — Наоборот, если мы будем давить и преследовать инакомыслие, сделаем только хуже. А так — не отрицаем очевидное и аргументированно опровергаем очевидную ложь. Это если коротко…

— А если подробно?

— Mea culpa[1], Клара Викентьевна, — я улыбнулся. — Надо было заранее вас поставить в известность…

— Не помешало бы, — кивнув, сухо сказала Громыхина. — Я понимаю, конечно, что вы напрямую общаетесь c Анатолием Петровичем без моего посредничества… Однако я думала, что у нас c вами более доверительные отношения. Профессиональные, разумеется.

Мне стало по-настоящему стыдно. Или как минимум неловко. Клара Викентьевна, за которой ухлестывал мой предшественник, не забыла об этом, a даже наоборот — пристегнула сюда мою рассеянность. Мол, я ей не доверяю из-за не сложившейся личной жизни. А я-то просто закрутился и забыл, что она вообще-то парторг и еще главлит, то есть отвечает за идеологию в нашем издании. Да уж, теперь выкручиваться придется.

— Вы уж меня простите, — я не стал городить огород, a просто признался в собственной невнимательности. — Столько всего произошло, голова просто пухнет. Мы c вами настолько сработались, что мне уже казалось, будто и так на одной волне. Расслабился, извините.

— Понимаю, Евгений Семенович, — строгая парторгша растаяла. — Вы уж будьте собранным… Время сейчас непростое, нельзя распускаться.

— И не говорите, — серьезно кивнул я. — Так, давайте вернемся к «Правдорубу» и вашим соображениям.

— Конкретных соображений пока нет, — пожала плечами Громыхина. — Есть только предположения. В частности, я бы на вашем месте присмотрелась к Никите Добрынину. У него прадед был местным священником. Служил в Успенском соборе, который уничтожили в тридцатые годы.

— И что? — удивился я. — У нас, конечно, светское государство, но иметь родственника-священнослужителя не преступление. Разве это аргумент?

— Это еще не все, Евгений Семенович, — снисходительно улыбнулась Громыхина. — Прадеда Никиты арестовали за антисоветскую деятельность — как раз из-за ситуации c храмом. Звали его Амвросий, в миру Кирилл Голянтов…

Знакомая фамилия, вот прямо сегодня ee слышал. Точно!

— Отец Вадима Голянтова, действующего священника, который считается неблагонадежным, — закончила Громыхина. — Это родной дядя Никиты по матери. Вы не знали?

— Как-то вот не довелось… — от неожиданности у меня язык начал заплетаться. — Наверное, забыл. Но ведь Никита, насколько я знаю, комсомолец?

— Совершенно верно, — кивнула парторгша. — Причем характеристики у него хорошие. Но в связи c открывшимися обстоятельствами… Вы понимаете, — Громыхина выразительно показала глазами на экземпляр «Правдоруба». — Всякое могло случиться в молодой горячей голове. Комсомол комсомолом, знаете ли, но тут семейная память.

— Я учту, Клара Викентьевна, спасибо, — сосредоточенно кивнул я. — И если еще что-то узнаете… Сообщите, пожалуйста, мне. Разумеется, неофициально.

Громыхина кивнула, затем, довольная собой, встала, вышла и закрыла за собой дверь.

Рабочий день подходил к концу, но у меня из головы так и не шел разговор c парторгшей. Ее слова o Никите и его репрессированном прадеде… Мог ли этот факт стать спусковым крючком и заставить парня участвовать в антисоветском самиздате? Теоретически — да. Но, если честно, причина, как любил говорить один мой друг из прошлой жизни, на тоненького. Сильно сомнительно, что юный пламенный комсомолец вдруг начнет мстить за репрессированного прадеда-священника.