Вороны вещают о смерти (СИ) - "Darknessia" - Страница 16

Медленно, осторожно, едва поднимая ступни от земли, сдвинулась с места. Руки обшаривали пространство впереди и по бокам, слух сосредоточился на хрусте веток. Нога наткнулась на крупный корень, а чуть позже и пальцы коснулись шершавой коры. Я провела ладонью по дереву, пока медленно огибала его. С лёгким сухим шелестом пальцы скользили по морщинистой коре, покрытой чешуйками лишайника.

Во тьме ощущения будто бы стали ярче. Звуки – чётче. Я слышала, как пауки перебирают крохотными лапками, взбираясь по стволу дерева, как ящерка то ползет шустро по сухим листьям, то замирает. Издалека доносилось едва слышимое кваканье с топей.

Я продвигалась вперёд от одного дерева к другому. Иногда казалось, что иду по кругу или вообще топчусь на месте, настолько одинаковым все было. Однако постепенно звуки леса потеряли четкость, стали приглушенными. Я будто шла по дну озера, опускаясь все глубже и глубже, пока звуки не смазались и окончательно утратили границы. Даже шум крови в ушах и собственное дыхание слились воедино, образуя тихий, переливчатый гул, похожий на далёкое утробное пение.

С трепетом я поняла, что покинула Явь.

Не успела эта мысль как следует прижиться в голове, как вдруг за деревьями мелькнуло что-то белое. Не яркое, как снег, а тусклое, едва видимое. Я пошла к этой частичке цвета посреди бесконечной черноты. Опустилась на колени.

Крохотный белый шарик походил на затерявшийся в траве осколок лунного света. Пальцы коснулись гладких листьев с прожилками и тонкого стебелька.

Белый таленц. Заветное растение, открывающее способность понимать свойства трав.

Я помедлила немного, прежде чем сорвать ягоду. Нет, сомнений не было в душе, а лишь осознание торжественности момента. Сейчас жизнь изменится навсегда. Удивительно, что изменить ее способно даже нечто столь крохотное, как эта ягода.

Затаив дыхание, я осторожно сорвала белый таленц и положила в рот. Раскусила. Ягода оказалась не похожей ни на что. Чуть сладкой, чуть кислой, чуть горькой.

Почему-то я ожидала, что в тот же момент должна ощутить себя по-иному, услышать голоса, наполниться тайными знаниями. Но ничего такого не произошло, лишь звуки стали постепенно возвращаться, будто не двигаясь с места я возвращалась в Явь.

Шелест ветра в высоких кронах, скрипы и далёкое уханье совы наполнили темное пространство. И чем больше отдельных звуков я различала, тем дальше отступали страхи. Стало так спокойно, даже уютно. И нестерпимо захотелось спать. Я опустилась на мягкий мох, прижалась к нему щекой. Пушистые ворсинки щекотали кожу. Пахло землёй и сыростью. Засыпая, я вдруг поняла, что это лучший запах из всех.

Когда вновь открыла глаза, лес окутывал привычный полумрак. Я полежала немного неподвижно, наслаждаясь ощущениями. Втягивала сладкие и терпкие ароматы, коими полнился лес. Слушала шорохи.

Все вокруг звучало: трава, деревья, туман, что неподвижными молочными озерами устроился в низинах. Я не видела его. Чувствовала. И у каждой частички природы собственный голос.

– Огниша? – раздалось совсем близко, прямо за спиной.

Я лениво поднялась и обернулась. Стёрла сон с ресниц и бурую хвою со щек.

Лихо сидел неподалеку, укутавшись в зелёную мантию. На лице отражалось беспокойство вперемешку с облегчением. Я благодарно улыбнулась ему – за то, что оказался рядом.

– Давненько не доводилось мне спать так крепко и спокойно. Теперь понимаю, почему Рябина частенько уходил в леса.

– Зов леса со временем станет лишь сильнее, но не стоит ему поддаваться, – предостерег Лихо.

– Знаешь, когда я засыпала, думала – навсегда. Но мне было все равно.

– Это испытание. Волхв не боится смерти.

– Потому что знает, что душа бессмертна… – тихо заключила я и поняла вдруг, что теперь эта простая истина откликается в душе совсем по-иному.

Лихо серьезно кивнул и добавил:

– Но также волхв ценит эту жизнь и не стремится к следующей.

– Знаю. У меня ещё столько всего впереди. Я рада, что проснулась.

– И я тоже.

Мы сидели в полушаге друг от друга. Я могла видеть, как по мантии Лихо медленно ползет паук, как крохотные жуки копошатся в листьях. Как переливаются в тусклом свете всеми оттенками серого его длинные пряди, и как лёгкие потоки ветра шевелят их, открывая неровный шрам, тянущийся ото лба до щеки. А если приглядеться, могла бы даже разглядеть собственное отражение в желтом глазу, обрамленном темными ресницами.

Я протянула к нему руку ладонью вниз и остановила на полпути, давая возможность самому решить. Лихо помедлил мгновение и потянулся черными пальцами к моим. Несмело, с вопросом во взгляде и опаской навлечь беду. Коснулся сначала кончиками – легко, еле ощутимо. Потом пальцы скользнули в мою ладонь. Такие холодные, словно рука мертвеца. Удивительно нежные.

– Теплая… – прошептал Лихо.

Сердце забилось чаще. Захотелось сжать его руку, согреть в своих ладонях. Но я так и не решилась. Просто наблюдала, как черные пальцы робко изучают мои царапины и следы тяжёлой работы. А когда Лихо опустил руку, стало даже немного жаль.

– Дар, – заговорил он после недолгого молчания, – который тебе ещё предстоит развить и укрепить, все же не даёт полной защиты от злой воли. И от моего проклятия тоже.

– Я не боюсь…

– Смерти? Я боюсь. И не хочу, чтобы с тобой случилось плохое. По моей вине или по чужой.

Я собралась было возразить, сказать, что не чувствую рядом с ним никакой опасности, но так и не вымолвила ни слова. Вместо этого тепло улыбнулась собеседнику и понадеялась, что он прочтет в моих глазах благодарность. Так непривычно было ощущать чужую заботу, не требующую ничего взамен, которая не держалась на родственных связях или простом долге. И обесценивать эту заботу я не собиралась.

Лихо улыбнулся в ответ. За теплотой крылась глубокая печаль и беспросветное одиночество. Мне было тоже грустно. Хотела бы я как-то помочь ему, но понимала, что ничего не могу сделать. Может, мое присутствие и скрасит ненадолго одиночество, но что такое короткая человеческая жизнь в сравнении с вечностью, на которую обречен Лихо.

– Снова грустишь, – заметил он. – Должно быть, переживаешь о мальчике. Возвращайся в поселение, пока не пропели первые петухи.

Я опустила глаза. Не о мальчике думала, ведь уже знала, как стану его лечить. Значит, Лихо мог определить лишь отдельные чувства, но не видел их причину. Пока что я не знала, радоваться этому или жалеть. Порой недостаточно слов, чтобы выразить, что на сердце, и умение читать в чужих душах казалось благословением. Нам же, людям, приходится верить друг другу на слово.

– Благодарю за помощь, Лихо, – кивнула я, поднимаясь. С одежды посыпались прилипшие иголки. Только теперь заметила, что рубаха моя сырая от утренней росы и с одного бока густо покрыта следами жухлой листвы. – Что бы ты хотел взамен?

Лихо задумчиво склонил голову к плечу. Протянул ровным голосом, глядя в глаза:

– Думаю, ты и так знаешь, что я хочу. Но этому никогда не бывать. Я останусь нечистью, которую все боятся и ненавидят, которую желают уничтожить, но не знают как. А ты станешь уважаемой волховкой, которая помогает людям, делает их жизни лучше.

Хотелось бы мне подобрать слова, способные его утешить. Заверить, что не позабуду о нем, когда перестану нуждаться в помощи и наставлениях. Но в горле словно ком застрял, а в мыслях настала путаница. Оставалось лишь надеяться, что Лихо сам все прочтет в сердце.

Он продолжал:

– Поэтому давай заключим договор: если когда-нибудь случится такое, что в селе не останется горя и нечем мне будет питаться, ты придёшь в Чернолес и отдашь мне свое.

Его голос не выражал ничего, но почему-то казалось, что слова дались духу непросто.

Справившись с собой, севшим голосом откликнулась:

– Согласна.

Из леса я вышла, когда солнце едва коснулось первым лучом верхушек деревьев. Темно-зеленая хвоя окрасилась золотом, засверкала роса на траве. И ни ветерка, полное безветрие. В застывшем воздухе явственно слышались крики петухов, щебет ласточек и редкие голоса пробуждающихся животных, которые доносились даже с отдаленных окраин. Я слышала, как река с журчанием пробирается между камнями, и как шумят крыльями стрекозы.