Филарет - Патриарх Московский (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 21

Стрелец вошёл внутрь и я увидел, что он подошёл к одному из трёх мужиков и что-то сказал раз, другой, третий, а потом выволок его из кузницы за рукав.

— Говорю тебе, он скажет, что приказал государь. Что-то про уголь.

Слабых кузнецов не бывает. Этот выглядел соответственно. Его голый торс, перекатывался буграми мышц, и, как и руки, и лицо лоснился жирным потом. Едкий запах аммиака саданул в ноздри так, что едва не сшиб с ног.

— Надо собирать его пот, как нашатырь, — подумал я.

— Что надо, отрок?

— Нужен уголь, выжженный из дуба, — сказал я быстро но чётко.

— Уголь? Дуб? Вон куча, — показал он рукой с щипцами в темноту помещения и повернулся уходить.

Стражник посмотрел на меня, я лицом дал понять, что пусть идёт, а сам направился в нужном направлении. К полутьме глаза привыкли быстро и я выбрал несколько кусков древесного угля. Возвращались мы тоже бегом, привлекая внимание местных обитателей и приезжих. Причём некоторые вышли специально посмотреть на то, как восьмилетний отрок и царский рында с бердышем на перевес, бегают по территории Слободского Кремля, туда-сюда.

— Наверное, это, действительно забавно? И не каждый день, это уж точно, — подумал я, мысленно хмыкая.

Войдя в царицыну опочивальню, а это оказалась именно она, так как в углу стояла кровать с высокой периной и подушками едва ли не до потолка, я вошёл переведя дыхание.

— Вот, государь, прикажи принести воду для царицы.

— Покажи! — недоверчиво приказал царь и взял у меня один кусок угля. — Точно — уголь! И что с ним делать?

— Уголь такой сухой и чистый, что впитывает в себя всю грязь. А если его проглотить, он впитает яд, растворённый в кишках и выйдет вместе с… э-э-э… с переваренной пищей.

— С дерьмом? — уточнил царь.

— Да, — согласился я. — Я сам съём хоть целую меру… Хотя, столько не войдёт в меня… Ну вот этот кусок съем. Он совершенно безвреден.

— Как его есть? Кусать, что ли? — удивился государь.

— Разломать надо помельче и растолочь. Плошку пусть принесут и самую маленькую ложку, а ещё, если есть, то ступку и этот, как его… пестик.

Царь позвал рукой сидевшую в углу девку.

— Слышала, что надо?

Та испуганно закивала головой.

— Повтори, — попросил я.

— Плошку, ложку, ступку и пестик. Ступка тяжёлая.

— Поможешь ей, — сказал царь стражнику, который так и стоял в открытых дверях с отурытым ртом слушая на его ум совершеннейшую белиберду. — Да бердыш оставь. Бегом!

Девка сорвалась с места и ринулась из комнаты, рында исчез следом за ней.

— Точно не вредно?

— Да, сам попробуй, — сказал я и надкусив хрупкую чёрную угольную поверхность, передал другой кусок Ивану Васильевичу.

Тот сначала понюхал кусок угля, потом лизнул, брезгливо скривился и, чуть-чуть откусив, захрумкал.

— Ну, как, — спросил я.

— Никак, — ответил царь. — Вот бы кто увидел меня из бояр… Или митрополит…

Я позволил себе улыбнуться.

— Не лыбься! Губы у тебя чёрные.

— И у тебя, государь.

— Да-а-а… — задумчиво протянул он. — Губы чёрные, душа белая.

— Да-а-а… — повторил я вслед за ним. — Философично.

Я куснул ещё раз, царь машинально повторил.

— А ничего так, — хмыкнул он.

— Его можно просто после еды употребить, он всё скверное соберёт. И другие яды, кстати.

— Любые?

— Да. Но если сразу, то спасёт. Есть яды очень быстрые, от тех нет.

— Какие это быстрые? — странным тоном спросил царь.

— Я не разбираюсь в ядах, государь. Так грек-репетитор говорил. Лекарства от всего не бывает.

— Бывает, — вздохнул Иван Васильевич.

— Какое? — удивился я.

— Топор, — криво ухмыльнулся он.

— Не-е-е… Это не лекарство. От лекарства человек живой, а от топора, не очень.

— Не очень? — он рассмеялся и вспомнив про царицу, обернулся к ней, смотрящей на нас, испачканных чёрной сажей, испуганно. — Слышишь, душа моя?

Царь уткнулся взглядом в болезненное лицо жены и сразу помрачнел.

— Сейчас, душа моя. Девка с рындой принесут ступку, мы ражмелим этот… э-э-э… это… лекарство и тебе станет легче.

Он посмотрел на меня.

— Станет ведь?

— Станет, государь, — согласился я. — По крайней мере новый яд он выведет. Мы то точно не знаем, что они там намешали в эти порошки? И спросить не с кого. Лекарь-то умер! Очень удобно!

Иван Васильевич снова скрипнул зубами.

— Лекари, мать их через коромысло! — пробормотал он и перекрестил лицо. — Прости, Господи!

Принесли каменную ступку — размером с небольшое ведро, пестик и деревянную миску. Я бросил в ступку недоеденные мной с царём угли и раздробил их пестиком до кусочков размером с маленькую таблетку, думая о том, как «оно» будет выходить из организма царицы.

Отложив в миску двадцать кусочков, я растолок их ступкой до порошкообразного состояния, положил в миску ложечку и подал это всё своей тётке, состроив извиняющееся лицо.

— Вот, государыня-матушка, возьми ложкой порох, положи в рот, запей водой и проглоти.

Царица недоверчиво взяла миску. Руки у неё дрожали и мне показалось, что она может рассыпать порошок. Видимо об этом же подумал царь, так как быстро сказал.

— Сам ей дай.

Я шагнул ближе вовремя подхватил выпадающую миску и, набрав маленькой деревянной ложечкой порошка, предложил его царице. Анастасия глянула с нескрываемой тоской и брезгливостью на ложку, перевела взгляд на царя, и сразу приоткрыла рот.

Я же ловко сунул в него ложкой, а девка поднесла кружку с водой. Мысленно стукнув себя по лбу той же ложкой, я спросил, с надеждой, у девки:

— Варёная?

— Кто?

— Дед Пихто. Вода, говорю, варёная?

— Колодезная, как царица любит.

Я отнял от царицыных губ посудину.

— Давать только хорошо варёную воду.

Девка выпучила на меня глаза.

— Зачем это?

Я посмотрел на царя. Тот вздохнул.

— Сам проследи, Фёдор. Им говорить, что воду в супе толочь. Хоть всех под топор, никакого сладу нет.

— Это мы о том вчера и говорили, — не удержался я. — Про умных людей у трона в трудную годину.

Царь снова вздохнули искоса глянул на меня.

— Дочка Мстиславского… А кого ставить к царице?

— Понятно. Умных к умным послали, а их к тебе…

— Чего?

— Да, ладно, — я махнул рукой. — Где тут поварня?

— Показать? — спросил стражник.

— Покажи, — распорядился царь, снова вздыхая.

Взяв с собой кружку, я следом за рындой вышел из мастерской. Он направился вниз по лестнице, но не вышел на крыльцо, а открыл ещё одну дверь и мы спустились ещё на пролёт ниже на «цокольный» этаж.

Тут стояла нормальная «запарильня» большого ресторана, ибо варилось, булькая в десятках котлов, и жарилось, шкворча на десятках сковородках, мяса, рыбы и иной снеди несметное множество. Поварня была огромной. Особо не вникая в процесс, а просто найдя «варёную» воду и набрав её в кружку, мы поднялись обратно, причём были «обласканы вниманием» нескольких хитрого и хмурого вида праздно шатающихся хорошо одетых людишек, один из которых подойдя, что-то спросил моего сопровождающего.

— Дворцовые стряпчие1, — сказал тот, когда мы поднимались по лестнице.

В мастерской царицы народу прибавилось. Появились двое ребят: один лет десяти, а другой лет четырнадцати, одетые в сафьяновые сапоги, ферязи, накинутые на кафтаны, и низкие шапки с меховой опушкой, и особа «духовного сана» в рясе и скуфье. А рядом с царём стоял мой дядька по отцовской линии Данила Романович.

Увидев такое количество людей и попав под их пристальные взоры, я мысленно вздрогнул, поняв, что моей спокойной жизни наступил конец.

— Вот, Данила Романович, привёз я твоего племянника, — сказал царь, подозвав меня рукой, — Фёдор, Никиты Романовича сын. Зело грамотен, отрок… Да так грамотен, что награждён мной чином боярским, за то, что наладил счёт казне государевой.

По залу прошёл завистливый и удивлённый вздох.

— Отныне он приставлен к сыну нашему — наследнику Ивану, как наставник по грамоте и воинской справе, — сказал Иван Васильевич. — Он и в этом гораздо рьян. Вместе станут у тебя, Данила Романович, эту самую воинскую справу постигать. Понятно?