Рысюхин, надо выпить! (СИ) - "Котус" - Страница 50

— Это Юра новый вальс сочинил, мы немного порепетировали перед тем, как показать его профессору. Можем и вам сыграть, — ответила, как и договаривались Маша.

Семейство Мурлыкиных оживилось, нам быстро организовали свободное пространство около фортепиано, но мы не стали открывать этот инструмент, принеся из комнаты свои. Я сел на стул лицом к публике, Маша с саксофоном пристроилась за левым плечом в готовности подхватить мелодию. Недлинный проигрыш и первая строка великолепного и знаменитого, но пока не в этом мире произведения зазвучала в гостиной:

На ковре из жёлтых листьев, в платьице простом[1]…

Когда песня отзвучала, маша подошла сзади и обняла меня, прижавшись грудью к затылку, впервые позволив себе такое открытое выражение чувств и близости в присутствии родителей. Но те не обратили на демарш никакого внимания — ну, или не показали вида.

— Удивительно… — протянула в задумчивости будущая тёща. — Вот так вот, сами придумали⁈

— Скорее, сам, — поправила Маша. — Я только ноты записала и добавила саксофон.

— Есть ноты⁈ Так, несите их сюда — отклейся уже от своего кавалера, никто на него не покушается здесь. Захотелось тряхнуть стариной — добавим вам ещё и партию фортепиано.

Маша тяжко вздохнула, но достала припасённые заранее ноты.

— Ты, мама, пока порепетируй, я сейчас вернусь.

Когда Маша вышла, её мама пояснила:

— У Маши личный дар — абсолютный слух. А я давно не играла, так что поначалу буду фальшивить, тем более — на незнакомой партитуре. Как у меня начнёт более-менее получаться, она вернётся.

Дождавшись, пока супруга и младшие дочери сосредоточатся на инструменте, Мурлыкин малозаметным кивком позвал меня с собой в кабинет. Там, проверив, что дверь закрыта, он спросил:

— Это оттуда? Извне?

— Отчасти. Была каша из слов и куски мелодии. Более-менее в готовом виде получил припев и некоторые строчки с переходами.

— И часто бывают такие вот… Откровения?

— Вообще не бывает. Последний раз «накрыло» в прошлом году, в августе, в поезде, когда ехал поступать. С тех пор ничего нового не было, я только вспоминаю, сортирую и пытаюсь привести в порядок то, что лезло в голову тогда.

Услышав, что новых странностей давно не было, Мурлыкин явно и очевидно расслабился. Даже налил себе какой-то настойки, взглядом спросив у меня, буду ли? Я отказался — не хотелось выходить на совместное с тёщей выступление с запахом.

— Да уж, можно сказать — повезло, запас песен на будущее…

— Если бы так! Во-первых, чем длиннее обрывок — тем, как правило, больше в нём бреда. Многое в принципе непригодно для использования, слишком чуждое и чужое. А некоторые песенки… Одна меня чуть с ума не свела. Не мог понять, что это у меня в ушах звенит такое. Потом уже, через сутки, это оформилось в мелодию. Хорошая такая мелодия, чистая, прозрачная — как ручеёк по камушкам или льдинки в бокале. Я прямо ждал слов. Дождался — в три часа ночи, когда очередная «чешуйка» не то отвалиться, не то раствориться решила. Там слов всего две строчки оказалось: «Люди как дерьмо бывают — я их топлю, они всплывают»[2]. И дальше та же чистая, прозрачная мелодия.

Василий Васильевич аж поперхнулся ликёром.

— И эта дрянь трое суток не вылезала из головы, пока я не спел её не просто так, а с колокольчиком — серебряным, для вызова прислуги. Пришлось ради этого на стрельбище ехать, чтоб точно видеть, что рядом никого.

В гостиную, куда нас позвала Василиса, тесть вернулся задумчивый, но успокоившийся. Домашний концерт растянулся, кроме вальса исполнили ещё и «Надежду» с «Дубовым клёном». Горячее пришлось греть, но никто не был в претензии.

[1] «Вальс Бостон», автор слов и музыки — Александр Розенбаум. Песня написана в 1981 году и в нашем мире впервые исполнена была также в стенах Академии, правда, артиллерийской.

[2] Русскоязычный панк-рок 1990-х — безжалостный и беспощадный.

Челночная дипломатия увенчалась полным успехом. Помотаться пришлось туда-сюда, конечно, от души. Дед выел всю печень (по его же выражению) постоянными напоминаниями о том, насколько проще, быстрее и удобнее было бы «на машине». Я уже устал его поправлять, что у нас так никто не говорит, и вообще, «машина» — это или двигатель, например, на корабле, или сложный механизм. И выражение «ехать на машине» вызовет как минимум оторопь. Стратегия деда «капля камень точит» была более чем прозрачной, и я не собирался поддаваться на провокации. Но уверенность подтачивали периодически встречающиеся в светской хронике фото с подписями вида «Граф и графиня Р. в своём новом кабриолете» и ехидные комментарии деда:

«Графу, значит, нет урона за рулём сидеть, а вот целому шляхтичу Юре, гордому повелителю двух хуторов уже невместно! Юрочка, ты нос себе не поцарапал?»

«Нос? Нет, а что?»

«Ну, это от того, что потолок высокий, нос-то задран знатно!»

Пришлось приложить усилия, уговаривая женщин и девушек из семейства Мурлыкиных не портить сюрприз и не говорить про новую песню до осени. Василиса призналась честно:

— Меня просто порвёт! Давление секрета изнутри превысит прочность тела. Или мне нужно что-то ещё, что можно будет рассказать взамен!

— Могу подарить маленькую бесконечную песенку пока что.

— Так маленькую или бесконечную⁈

— Маленькую. Но, при желании, бесконечную. Вот, слушай.

Море,

На море суша,

На суше пальма,

На пальме кот.

Сидит и видит: море,

На море суша[1]…

— И так — пока не надоест, хоть сутки. В математике это называется рекурсия.

— А, такие я знаю. Это нечестно, это слишком мало для замены.

— Василиса Васильевна, не наглейте, барышня!

— Ну что вы, Екатерина Сергеевна. Нормальная активная девочка, главное — честная. А я постараюсь придумать что-то для того, чтобы ей можно было поделиться с подружками.

Профессор, когда я привёз ему новую песню, немного ревниво поинтересовался:

— А кто, позвольте поинтересоваться, ноты писал?

— Ваша ученица и моя невеста — Маша Мурлыкина, больше известная здесь, в зале, как Мурка. Мы с ней даже немного порепетировали.

— Ну, это зря — если придётся что-то поменять, то нужно будет переучиваться… Ладно, давайте послушаем, что там у вас.

После того, как мы с Машей отыграли, он какое-то время сидел в задумчивости, потом медленно произнёс:

— Не знаю… Не знаю, возьмёт ли «Надежда» свой «золотой диск», но вот этот вальс «золотым» станет точно. С гарантией. И слушать его будут десятилетиями.

— Так вы согласны исполнить его на осеннем балу?

Профессор грустно рассмеялся.

— Юра, Юра. Я постоянно чувствую себя неловко при общении с вами. Это произведение — уже не первое у вас — из числа тех, где исполнители должны выстраиваться в очередь и уговаривать автора отдать первое исполнение именно им. У меня чувство такое, как будто я граблю детский сад…

— Профессор, если бы мой имя знали те самые тучные стада исполнителей — вы были бы правы. Это раз. А помимо этого — кто из гипотетических певцов годится для выступления от имени академии на Осеннем балу?

— Ну, если с такой точки зрения смотреть… Нет, всё равно чувствую себя мошенником.

— Тогда с вас, после бала — запись нового диска!

— Работать с таким материалом — это удовольствие, а не обязанность.

В общем, в итоге всё свелось к обычному для нас обмену комплиментами минут на пятнадцать. Где-то в середине Лебединский отреагировал на открывшуюся дверь. Обернувшись, он громко сказал:

— Всем внимание! Если кто-то где-то что-то вякнет вне этого зала про новую песню — порву. Не просто отчислю, а уничтожу. Всем понятно? Всем понятно.

И в этот момент он совсем не был похож на милого дядю Валеру. Зато вспомнились истории о том, как лебеди уничтожают всех, кого сочтут конкурентами или угрозой для потомства на том водоёме, который считают своим.

На этом моё участие в подготовке к балу закончилось. И какое счастье что я, по настоянию деда, сразу отстранился от подбора участников! Даже не думал, что будет такой ажиотаж. Сперва хотели сделать десять пар, включая наставников. Потом двенадцать. Потом, после кровожадно звучавшего рычания ректора процесс остановился на пятнадцати парах плюс учителя. Я только краем уха слышал отголоски громыхавших гроз, но и того хватило.