Наедине с футболом - Филатов Лев Иванович - Страница 34
- Предыдущая
- 34/48
- Следующая
Одной из черт футбола как великой игры я считаю удаленность тренера от места события, невозможность его вмешательства. Хоккейные тренеры постоянно среди своих игроков, подсказывают, покрикивают, тасуют звенья, даже общаются с судьями, что и вовсе странно. Баскетбольные и волейбольные тренеры рядом с площадкой, останавливают матч то заменой игрока, то минутным перерывом, то кидаются к столу судейской коллегии. Они в действии, заодно с командой и как-то влияют на игру. Тренер футбольный взирает на поле, как и мы с вами, издали. Он вскрикивает:
«Что Володька делает?! Ну куда его понесло? Кто держит „девятого“? Налево же надо было отдать!..», но слышат его лишь запасные да врач… Игра идет сама по себе, и тренеру дано только наматывать ее на ленту памяти. Потому и хочется ему на установке предусмотреть решительно все. Но мне такая удаленность тренера от поля по душе. Если суфлер толчется среди артистов, истинность событий уже под вопросом.
Тренер присмотрел подходящего игрока, и переговоры с ним окружены глухой тайной. Новшества в тренировке, если и обнародованы, то лишь в общем виде. Да и перспективы самого тренера далеко не ясны: глядишь, за его спиной готовят преемника, и он узнает об этом последним. Словом, дышит он кислой пороховой дымкой, ухо держит востро, зная, что доверчивость и простодушие караются. Глубоко мирная и с виду и по смыслу своему профессия, призванная обеспечивать людям футбольные радости, она для самих тренеров оборачивается фронтовым существованием. Каждый проявляет себя по-разному, но воином остается обязательно. И это, видимо, тоже одна из странностей профессии.
Впрочем, пора уже к слову «тренер» начать приставлять фамилии. Мне хочется рассказать о своем знакомстве с тремя представителями старшего поколения этой профессии, своего рода ее основоположниками.
Виктор Чистохвалов, защитник знаменитого послевоенного ЦДКА, одну из историй, на которые так щедры ветераны, начал словами: «Приехали мы играть в Ленинград, все – в гостиницу, а Аркадьев, как обычно, – в Эрмитаж…» Признаться, историю я позабыл, а вступление, как видите, запомнил.
В 1959 году вместе с олимпийской сборной был я в Софии. Матч предстоял важный, и вдруг, за несколько часов до его начала, Борис Андреевич тихонечко, по-старомодному деликатно обратился ко мне: «Как вы смотрите на то, чтобы нам забежать в художественный музей?» Мы бродили с ним по тихим залам, то расходились, то сходились, и вот возле одного полотна, не нарушая созерцательной позы, он вполголоса вымолвил: «Страх как боюсь за левого защитника…» – и тут же, на том же выдохе: «А недурен, правда, этот голубой тон…»
Он нередко меня обескураживал. Вошел как-то в мою комнату в редакции и на пороге продекламировал четверостишие, содержание которого состояло в том, что дом уже воздвигнут, а конька на крыше еще нет.
– Моя статья в таком же состоянии: не хватает конька… А кстати говоря, вам не знакомы эти стихи? И кто их написал, не догадываетесь?
Мне, обучавшемуся на литературном факультете, с отрочества Неравнодушному к поэзии, было досадно сдаваться. Но пришлось: играть в отгадку с этим человеком я не считал возможным.
– Это Михаил Кузмин. Теперь его не знают…
В футбольном обществе он держится особняком. Я не встречал людей, которые не испытывали бы к нему уважения. Толкуя однажды с тренерами киевского «Динамо» О. Базилевичем и В. Лобановским в самом разгаре их быстро вспыхнувшей славы, я спросил: «Есть ли тренер, которого бы вы признавали и уважали?», и они, чуть ли не в один голос, как-то сразу заерзав по-школьнически, быстро выговорили: «А как же! Аркадьев, Борис Андреевич!» Бывало, кто-то скопирует аркадьевское легкое заикание, гримасу, словечко, но и в этом обязательно проглядывала бережность и почтительность. Каждый, кто состоял под его началом, кто слушал его доклады на конференциях или просто бывал его собеседником, зазубривал на всю жизнь аркадьевские афоризмы и при удобном случае, словно бы даже хвастаясь, что узнал их, так сказать, из первых уст, пересказывал другим. Вячеслава Дмитриевича Соловьева я как-то спросил, как он сделался тренером. «Пока играл, вел дневник, где записывал все упражнения Аркадьева, все, что он говорил нам. Это и стало моим первым учебником».
Интеллигентность не сделала его инфантильным. Ему чужда грубость, он не употребляет крепких слов, без которых некоторые считают невозможным входить «в клетку» к футболистам. Но Аркадьев зорко видит и разгадывает людей, а это, как известно, сильно действующее средство в руках порядочного человека.
Я заговорил с Аркадьевым об одном футболисте, надеясь, что он подтвердит мое впечатление о нем как о подающем надежды.
– Нет, нет, это не фигура. Он безнравствен. Представляете, он поколачивает жену, а она умница, студентка-медичка, он ей в подметки не годится. Босяк…
Или о другом видном футболисте, закончившем играть и назначенном тренером.
– Никогда ему не стать тренером: он же закоренелый лодырь, футболисты ему мигом надоедят! Из-за этого он и голов забил вдвое меньше, чем мог…
В обоих случаях он не ошибся.
Вот уж кто смотрит футбол «по игре», так это Аркадьев. И в каждом мало-мальски стоящем матче он ищет скрытую пружину. В 1969 году «Спартак» в Лужниках обыграл киевское «Динамо», чемпиона трех предшествующих сезонов, команду сильную, классную. Матч был драматический, с приключениями, его обсуждали и перебирали несколько дней. К нам в редакцию зашел Аркадьев и сказал то, что не увидел никто:
– Киевляне за эти годы отвыкли с кем-либо считаться. Они и игрой «Спартака» пренебрегли, а им кое-что полагалось учесть. Вот и попались…
Его слова оказались вещими: самонадеянность киевских динамовцев постепенно сковала, омертвила их игру, кризис стал неминуемым и разразился той же осенью.
Не стану утверждать, что Аркадьев видит в футболе больше, чем другие. Подобные измерения применяются лишь в запальчивых, бестолковых спорах. Но что иначе – это несомненно. Он видит его в сегодняшней сути и в логичном продолжении, в развитии. Футбол для него сфера приложения потребности мыслить. Так же он мог бы себя проявить и в чем-либо другом, – скажем, в искусствоведении, в литературе. Я назвал эти две сферы, потому что хоть и в малой степени, но мог судить о его интересах и способностях именно в них. Я вообще многократно и без исключений убеждался, что футбол воспринимают шире, смелее, острее те люди, у которых за душой есть что-то кроме футбола. Жизнь этой игры своеобразна и необычна хотя бы уже тем, что она объединяет зрелище и борьбу, что в ней от века конкурируют эти две стихии, примирить которые удается (но не так уж часто) командам, играющим красиво и победоносно. Одно это своеобразие уже заставляет размышлять о футболе, исследовать его, проводить параллели, выверять ассоциации, им навеянные.
В свое время я испытал благоговение перед тайнами футбола, с замиранием сердца ловил каждое словечко тренера и футболиста, и оно казалось мне до краев наполненным заповедным смыслом. А с годами короткое знакомство с футбольным миром позволило мне увидеть, что нет семи печатей, а есть все, что и у других людей, объединенных одним занятием: устремленность вперед и чугунная косность, смелость и трусость, романтика и практицизм, ум и глупость, красота и уродство. Мне было интересно влезть с головой в футбол, вопреки предупреждениям некоторых доброхотов по поводу узости темы. И я уверен, что журналистские удачи на поприще футбола будут сопутствовать тем моим собратьям, которые сумеют взглянуть на игру безбоязненно. Точно так же все меры и решения по «вопросам подъема футбола» должны преломлять специфический материал через призму разумности, общественной и человеческой.
Благодаря своему нешаблонному, свободному взгляду на футбол Аркадьев и в семьдесят лет обгонял многих молодых тренеров. Его «универсальный игрок», его «энергетика современного футбола» – это то, что он угадал, предвидел и обосновал задолго до того, как вокруг этих понятий разгорелись дискуссии, до того, как они пошли в ход. Он удивительно скромен: изрек – и умолк, и, можете быть уверенны, не напомнит, что когда-то первым об этом говорил. Впрочем, в скромности ли дело? Ему естественно думать о футболе, предвосхищать его будущее – он этим живет. Таких людей обычно не волнуют патенты, приоритеты, звания, диссертации…
- Предыдущая
- 34/48
- Следующая
