Цена весны (ЛП) - Абрахам Дэниел "М. Л. Н. Гановер" - Страница 11

Наполовину читая, он стал перевертывать страницы, случайно выхватывая особый поворот фразы, который ему нравился, или спотыкаясь о диаграмму или метафору, которая ему не удалась. Напрягая глаза, он все еще мог прочитать то, что написал, а когда чернила расплывались, он помнил, что там должно быть. Он достиг пустой страницы быстрее, чем ожидал, и уселся поудобнее на ступеньках; кончики пальцев пробежали по гладкой бумаге с таким звуком, словно кожа потерлась о кожу. Так много надо рассказать, так много вещей, о которых он думал и размышлял. Часто, возвращаясь с особенно хорошей лекции, полной огня и изобретений, он был готов записать новую главу. И иногда у него даже оставалась энергия, чтобы это сделать. Иногда нет.

Будет очень печально умереть, только наполовину закончив ее, подумал он и захлопнул книгу.

Ему нужна настоящая школа, школе нужен учитель, а ему самому приходится заниматься слишком многим. Нет времени читать лекции студенткам, писать учебник и, одновременно, красться, как преступник, по темным уголкам империи. Если бы он был моложе — скажем пятьдесят или, еще лучше, сорок зим — он мог бы сделать попытку, но не сейчас. А с этой безумной схемой Оты время стало еще драгоценнее.

— Маати-тя?

Маати моргнул. К нему, осторожно ступая, шла Ванджит. Он сунул книгу в ящик и принял позу приветствия.

— Дверь была не заперта на засов, — сказала она. — Я испугалась, что случилось что-то ужасное, да?

— Нет, — сказал Маати, вставая и взбираясь по лестнице. — Прошлой ночью я забыл ее закрыть. Старый человек стареет во всем.

Девушка приняла позу принятия и, одновременно, отрицания. Она выглядела истощенной, и Маати подозревал, что темные пятна под его глазами не меньше ее. Его внимание привлек запах яиц и говядины. На боку у нее висел маленький лакированный ящичек.

— А, — сказал Маати. — Это то, на что я надеюсь?

Она улыбнулась. У девушки была приятная улыбка, когда она ею пользовалась. Яйца оказались свежими, их сварили и нарезали блестящими оранжевыми четвертинками. Говядина была сочной и жирной. Ванджит сидела рядом с ним на гулком и пустом складе, пока утренний свет лился в высокие узкие окна — сначала голубой, потом желтый и, наконец, золотой. Они поговорили о пустяках: о постоялом дворе, на котором она остановилась, о его раздражающе- ухудшившимся зрении, о достоинствах их нынешнего склада по сравнению с полудюжиной других мест, где Маати брал мелок. Ванджит задала ему вопросы, связанные с темой, которую они обсуждали прошлым вечером: Как различные формы бытия связаны со временем? Почему число существует по-другому, чем яблоко или человек? Или ребенок?

Маати обнаружил, что рассказывает об андате и поэтах, о своем времени с дай-кво, и даже о том, что было до школы. Ванджит сидела неподвижно, уставясь на него, и впитывала его слова, как воду.

Она потеряла семью когда ей было шесть зим. Мать, отец, младшая сестра, два старших брата, все погибли в буре гальтских мечей. Боль уже притупилась, возможно. Она никогда не исчезнет полностью. Маати чувствовал, сидя рядом, что она начала, хотя и несовершенно, строить новую семью. Возможно она бы сидела у колена своего настоящего отца, слушая его так же интенсивно. Возможно Найит слушал бы его так же внимательно, как она. Или, возможно, их общий голод принадлежал людям, которые потеряли первую любовь.

Эя и остальные подошли поздно утром, и к этому времени Маати принял решение, против которого сражался всю ночь. Как только Эя пришла, он отозвал ее в сторону.

— Ты мне нужна, — сказал Маати. — Как много ты сможешь незаметно украсть? Нам нужна еда, одежда и инструменты. Много инструментов. И, если есть слуга или раб, которому ты можешь доверять…

— Нет, — сказала Эя. — Но сейчас везде царит полный беспорядок. Половина двора в Нантани скорее сжует себе язык, чем предложит гостеприимство гальтам. Другая половина взбивает пену, пытаясь добраться до Сарайкета раньше остальных. Несколько груженых фургонов, здесь и там, легко не заметить.

Маати кивнул, наполовину себе. Эя приняла позу вопроса.

— Тебе придется построить мне школу. Я знаю, где она должна быть, и, с помощью других, не потребуется слишком много времени, чтобы привести ее в порядок. И нам нужен учитель.

— У нас есть учитель, Маати-кя, — сказала Эя.

Маати не ответил, и, спустя мгновение, Эя посмотрела в пол.

— Семай? — спросила она.

— Единственный живущий поэт. Единственный, кто на самом деле держал андата. И, я подозреваю, он может сделать больше меня.

— Мне кажется, вы оба потерпели поражение?

— Я терпеть не могу его жену, — кисло сказал Маати. — Но я должен попытаться. Мы оба согласовали способ, при помощи которого сможем найти друг друга, если возникнет необходимость. Я могу только надеяться, что он держится его лучше, чем я.

— Я поеду с тобой.

— Нет, — сказал Маати, кладя руку на плечо Эи. — Мне нужно, чтобы ты приготовила все для нас. Есть одно место — я нарисую тебе карту, как добраться туда. Во время войны гальты атаковали его, убили всех, но даже если они кинули все тела в колодец, сейчас вода уже очистилась. Это в стороне от дороги между Нантани и Патаем…

— Школа? — удивилась Эя. — То самое место, куда посылали мальчиков, чтобы делать из них поэтов? Так ты собрался туда?

— Да, — сказал Маати. — Она находится в стороне от дороги и построена для бродячих поэтов; не исключено, что там сохранились какие-нибудь книги, свитки или надписи на стенах, которые не заметили эти дважды проклятые гальты. Так или иначе, все началось именно там. И именно там мы должны восстановить мир.

Подготовка к возвращению Оты в города Хайема заняла несколько недель. И если, выходя из Сарайкета, корабли выглядели как флот вторжения, то обратно возвращался город на воде. Море бороздили дюжины гальтских кораблей с высокими мачтами, на которые были натянуты красные, синие и золотые паруса. Каждая знатная гальтская семья стремилась послать судно большего размера, чем другие. Корабли утхайемцев — лакированные, изящные и низкие — казались маленькими и неуклюжими по сравнению со своими новейшими океанскими кузинами. Над ними кружились птицы, в замешательстве крича, словно удивляясь, что часть побережья отправилась в иностранные земли. Деревья и холмы бывших врагов Оты исчезли за ними. В первую ночь море, наполненное светом факелов и фонарей, казалось таким же звездным, как и небо.

Одним из маленьких даров богов Оте была любовь к путешествию на корабле. Качающаяся палуба под ногами, сильный запах океана, крики чаек — он словно вернулся туда, где когда-то жил. Он стоял на носу огромного гальтского корабля, данного ему Верховным Советом для путешествия домой, и глядел на поднимающееся солнце.

В молодости он провел много лет на восточных островах. Он был посредственным рыбаком, уже лучшим помощником акушерки и вполне хорошим моряком. Он был близок к женитьбе на островитянке и все еще носил на груди половину свадебной татуировки. За долгие годы чернила выцвели и расплылись, словно он был пергаментом, опущенным в воду. Он помнил те дни, помнил волны, бьющиеся о деревянный корпус, насыщенный солью воздух и утренний свет, золотой и розовый, танцующий по воде.

Так поздно утром он бы уже закинул сети, а пальцы окоченели бы от холода. Он бы уже съел традиционный завтрак из рыбной пасты и орехов из глиняного кувшина. Те мужчины, которых он знал тогда, сделали все это сегодня, те, кто остались живы. В другой жизни, в другом мире, он тоже мог бы заниматься этим.

Он прожил так много жизней: полуголодным уличным мальчишкой; хорошеньким вором; рабочим на набережной; рыбаком; помощником повитухи; посыльным; хаем; мужем; отцом; военным предводителем; императором. Глядя на них, расставленных по порядку, другой человек мог бы подумать, что его жизнь — бесконечная, поднимающаяся вверх спираль. Но он этого не чувствовал, просто все время делал то, что был должен. Один поступок вел за собой другой. Человек без особого честолюбия оказался над миром, и, точно так же, мир оказался над ним. И вот, вопреки всем вероятностям, он стоит здесь, одетый в самое богатое платье; его личная каюта больше, чем некоторые из лодок, на которых он работал, и он с любовью думает о рыбной пасте и орехах.