Ружемант 5 (СИ) - Рок Алекс - Страница 16

Остается пустота, которую ему нечем заполнить кроме жестокости.

Их не спасти: война начала вытряхивать из них женственное. После первого боя — грусть, опущенные глаза, лишь слабая искорка восторга. Радовались, что остались живы.

С каждым новым сражением они матерели. Каждое ранение оставляло в их душах боль, ненависть, озлобленность. Боялся представить, в кого они превратятся после того, как война закончится.

Воистину был прав тот, кто сказал, что клятвы дают лишь за тем, чтобы их нарушать. Избегал этого, думал, что не случится, но, глядя на них, пришел к выводу, что должен.

Открывать аспекты их оружия было непросто. Трижды я стоял на самой грани уничтожения ствола, внося через природный мутаген жизнь.

Четырежды чуть не попался в лапы особого отдела: меня подозревали. Инфо-феи сканировали каждый мой жест: ружемант в армии к погибели! В особенности теперь.

Раньше нами выигрывали войны. Как только мне подобные осознали силу, выместили давно клубившиеся амбиции. Кто бы мог подумать — бесконечно глупая мысль! Мир во всем мире посредством контроля оружия!

Наивно? Глупо? Может быть. В конце концов, все мы чуть выросшие дети

Это станет моей лебединой песнью.

С каждым днем у них получалось все лучше и лучше. Улыбался, хвалил, безбожно лгал. Родина, увидевшая потенциал девчонок, строила на них планы: готовились документы на повышения. Из простых девчат они обращались во всеобщий, могучий символ, движущую силу всей армии. Журналисты прискакивали из разных газет: им было любопытно все. Быт, военные будни, как тут обходятся без мужчин. И не запал ли кто на хорошенького старшину? Гнал их, словно сорок, зная одно: новостники к беде. Им не интересно, кто ты, им любопытно, какой можно вытащить из тебя скандал.

Пили с военкорами: прятал этих ребят от девчат. Жаловался, они лишь кивали и шли на передовую: смотреть, насколько повержен враг? Не готов ли бежать?

Военкоры всегда злы: в отличие от мирняка, они видят войну в истинных цветах. Знали, что девчачий героизм целиком и полностью дутый: наступавший враг был чаще всего слаб, состоял из разбойников. Изредка каталась тяжелая техника — я уничтожал ее прежде, чем она успеет создать мне проблемы. Я жаловался им, они после рюмки-другой плакались мне: начальство заставляет их лгать. Нельзя сказать, что Восемь не на самом краю войны, их требуют превозносить, убаюкивать народ сказками о великом героизме, тысяче солдат, что каждый день штурмуют отважную восьмерку и раз за разом терпят позорное поражение.

Боялся того, что они говорили. Уговаривал их рассказать правду.

Однажды Остроглазая, дождавшись, когда уйдут остальные девчата, спросила у меня напрямую.

— Зачем?

Сразу понял, о чем она. Выдохнул. Остроглазая не зря носила свою кличку: смотрела сквозь толстую оболочку моей защиты прямо в душу.

— Нравится быть героиней?

Она промолчала, но взгляд не отвела. Выдохнул: самая старшая по уму, а такой простоты не понимает.

— Малыш, что ты знаешь о героях?

— Их любят и восхваляют.

— Так считаешь? Тебе не доставало этого в жизни? Ложной славы, ложной любви?

На нее мои слова не подействовали.

— Хотите честности, капитан?

Я удивился: никому и никогда не называл своего звания, везде представлялся лейтенантом. Прищурился, желая спросить: откуда знает?

Она склонила голову набок, словно машина. Требовала ответа прямо здесь, прямо сейчас. Тяжко вздымалась небольшая, красивая грудь.

— Вы не зовете нас по именам. Выдали каждой клички: такие, какие захотели сами. Пытаетесь преуменьшить подвиг каждой из нас: не в своих, в чужих глазах. И каждый день пытаетесь сгноить нас на тренировках. Боитесь сильных женщин?

— Боюсь героинь, — ответил ей тем же взглядом, что она одаривала меня. Уверенность Остроглазой тут же пошатнулась: кажется, не понимала моего ответа. Ухмыльнулся, покачав головой.

— Знаешь, кто такие герои, девочка? Расскажи мне. В общих терминах, своими словами, как видишь.

Девчонка в самом деле задумалась, прежде чем ответить. Боялась ляпнуть глупость.

— Героями зовут тех, кто из последних сил тянул то, что было ему не по зубам.

Мне хотелось рассмеяться. Наивная, но ожидаемая позиция. Хотелось приобнять ее, словно родную дочь, но знал: она не приемлет подобного, скинет руку. Вместо того потрепал по волосам: девчонка насупилась.

— Много ты знаешь живых героев, Остроглазая? Все, о ком ты слышала в своей жизни, сейчас несут память о своих подвигах другим лишь с мраморных изваяний. Слава приезжала к ним верхом на костлявом скакуне.

— Что вы хотите этим сказать?

— Чем громче о вас говорят другие, тем больше вас хотят закопать с другой стороны. Вам повезло в первых боях, вы дожили до сейчас. Сколько там зарубок на твоем прикладе?

Она опустила взгляд, словно пыталась глянуть на винтовку. Покачала головой, прогоняя наваждение, сжала кулаки: слышать то, что говорил, ей не хотелось.

— Хотите сберечь нас? Наши жизни? Каждая здесь оказалась по своей воле! Каждая пришла сюда потому, что по-другому не могла.

— Это повод не беречь вас, бросать в самое горнило? Вы отважны лишь до тех пор, пока Смерть в самом деле не пришла по ваши души.

— А когда придет — обмараем портки?

Покачал головой: нет, она все еще ребенок. Такая же, как остальные.

— Когда придет, вам станет не страшно. Просто жалко. Я хочу после этой войны узреть вас живыми, а не мраморными изваяниями. А ты?

Ей оказалось нечего мне ответить…

Врачи, полиция, особый отдел. Пожарные верхом на шлангах, журналист тычет во всех и каждого микрофоном. Не описать той задницы, в которую его все посылают. Я в том числе.

Улыбчивый мальчишка из «Часа новостей» сник и скис от одного только моего взгляда, поспешил испариться.

Я на носилках. Мягкие, удобные, душный кожзам бил вонью в ноздри. Под ногтями — матовый качественный пластик. Поискал под рукой чего потяжелее — сфера дрона не обещала ничего хорошего. Ириска заверила, что передо мной обычный медбот, не о чем беспокоиться.

Ириска? Коснулся виска в поисках треклятой пластины. Сняли или соскочила сама? Теперь уже неважно.

Попытался встать и разом, что грибы после дождя, выросли медики. Кто там грешил на систему здравоохранения в России? Пусть поглядят в эти суровые, но заботливые лица.

— Вам надо лежать, — мягко шепнула симпатичная медсестра. Врач строго посмотрел на нее поверх защитных очков, прятал нижнюю часть лица за белой маской.

— Я в порядке, — спешил заверить их. Медбот был не согласен, Ириска готова оспорить.

Ну и черти с ними, разве мне до того?

Приподнялся — в спине стрельнуло. Молод, а сыплюсь, словно старик. Поискал глазами Бейку, увидел ее силуэт среди полицейских. Помахал рукой. Примчалась в два прыжка.

— Жив, Потапов? — спрашивала жарко, не без любопытства.

— Надеялась на другое? — зло огрызнулся в ответ. Скверно пошутил: — Не дождетесь.

— Его надо на обследование. — Медики говорили то ли командующей, то ли спорили меж собой.

Бейка их попридержала. Втрое сложенный лист документа лихо отбивал вопросные атаки детективов пару минут назад. Произвел я неизгладимое впечатление и на работников белого халата со стетоскопом.

— Гражданин Потапов под моей защитой и юрисдикцией.

— Но он ранен! Ему нужна помощь! — Медсестричка явно была не прочь заполучить меня на стол.

Это не к добру: в последнее время повышенное внимание к моей персоне не приводило ни к чему хорошему.

— Все в порядке. Видите? Могу сидеть, могу стоять.

Спрыгнул с носилок, ноги чуть не согнулись, задрожали колени. Но устоял.

Влада ночным призраком соткалась из теней. На фоне медиков казалась настоящей великаншей.

— Я им займусь.

Под таким натиском эскулапы отступили. Носферату вела меня под руку.

— Что другие девчата? Живы?

Она обреченно выдохнула.

— Ты не меняешься, сероглазый. Сам едва на ногах, но наперед беспокоишься о других. Милое дитя, ты хоть знаешь, что с тобой случилось? И что ты сделал?