Жмурки (СИ) - Зимин Дмитрий - Страница 56

Этого просто не может быть!

— Я же не стала зомби, — наконец сказала она.

— Вероятно, у тебя врождённый иммунитет, — Сашхен пожал плечами и тут же поморщился. — Уникальный, судя по всему, случай, — он помолчал, а потом добавил: — Иммунитет, это…

— Я знаю, что это такое, — буркнула Маша. — Сопротивляемость организма. Я в википедии читала. И про уникальный тоже знаю. Это значит — единственный. Такого больше нет.

Сашхен улыбнулся.

Корочка на его лице пошла трещинами, и Маша закрыла глаза, чтобы этого не видеть.

Она никогда бы себе в этом не призналась, но в глубине души считала Сашхена очень красивым. Почти как Геральт, только не такой надменный. И фигура не похожа на сетку, набитую баскетбольными мячами…

Сейчас он был просто страшным. И больным. И несчастным. Из-за этого Маша ещё больше злилась на Очкастого, ведь нельзя же людей доводить до такого состояния, в конце-то концов!

— Я же говорю: ты умная девочка. И я тебе обещаю: когда ты выберешься отсюда и приведёшь помощь, всё изменится. Мы спасём всех детей. Всех, до единого.

— Врёшь ты всё, — угрюмо сказала Маша. — Ты думаешь, что скоро умрёшь. И не хочешь, чтобы я была рядом.

— Не хочу, — Сашхен хотел кивнуть, но сеть звякнула и он застыл неподвижно, глядя на Машу искоса, уголком глаза. — Потому что только ты можешь нас с Мишкой спасти.

До Маши не сразу дошли его слова.

— Что? — вскочив, она встала напротив Сашхена, напряженно глядя тому в лицо. — Что ты этим хочешь сказать?

— Ты должна выбраться, — повторил он терпеливо. — Отыскать дорогу домой и привести подмогу. Пойдёшь к нам в особняк, увидишь там такую девушку… Рыженькую, с веснушками…

— Знаю, — кивнула Маша. — Антигону.

— Антигону, — с какой-то странной интонацией повторил Сашхен. — Главное, передашь ей мои слова. Только я боюсь, — он сделал крохотную паузу. — Ты не сможешь запомнить. Текст будет довольно трудный.

Маша прищурилась.

— На слабо берёшь, да?

Сашхен поморщился.

— Никогда не умел общаться с детьми, — пробормотал он себе под нос, но Маша услышала.

— Может, попробуешь тогда говорить со мной, как со взрослой? — спросила она, присаживаясь на корточки — чтобы Сашхену не надо было задирать голову, а значит, испытывать дополнительное давление сети.

— Отличная мысль, — улыбнулся тот. — Прости, что сам не догадался, — он замолчал, собираясь с мыслями. — Дело в том, что информация, которую ты должна передать, важнее моей жизни. И твоей, если уж совсем честно. Но ты должна выжить, — тут же строго добавил он. — Иначе, как ты её передашь, а?

— Ладно, — Маша нехотя кивнула. — Давай свою информацию.

— Обещаешь передать всё так, как я скажу?

— Фотографик мемори, — Маша постучала себя по лбу.

Сашхен икнул.

— Ну и дети нынче пошли, — пробормотал он себе под нос. — Тогда запоминай…

— Прости, что спрашиваю, — мыш Терентий сделал нетерпеливый кружок над головой пса. — Но ты не можешь бежать быстрее?

Рамзес тяжело вздохнул, переводя дух.

— Прости, что отвечаю: нет. Не могу.

Нюхая асфальт, пёс поджимал то одну переднюю лапу, то вторую — давал отдых скрипящим суставам.

Больше всего он хотел вернуться в свой домик, рухнуть на подстилку и забыть обо всём на свете.

Но нельзя: долг зовёт.

Да, он изрядно отяжелел за годы бездействия, его мучает одышка и лапы уже не те, что прежде…

Но дух, неукротимый дух пограничника и спасателя горит всё так же ярко, как в молодости, когда он только пришел служить на погранзаставу.

— Мы идём почти всю ночь, — пожаловался мыш. — Рассвет скоро, а я даже не знаю, верное ли у нас направление. Вдруг мы давно заблудились?

Пёс одышливо фыркнул.

— Я не ошибаюсь, — рыкнул он, не отрывая носа от асфальта. — Никогда.

— Но сколько нам ещё идти?

— Сколько надо, столько и пойдём.

Нет, Рамзес не будет злиться. Нельзя злиться на комок меха с крыльями, это недостойно высокого звания пограничника.

Да. На пенсии.

Но как говорил прапорщик Наливайко: можно вывести себя с границы. Но границу из себя вывести невозможно.

Мыш поднялся повыше, над домами, над деревьями — он уже чувствовал рассвет. И понимал: при свете дня двигаться станет проблематично…

Увидев вдалеке яркие огоньки, он прянул вниз, зависнув над головой пса.

— Опять мигалки, — сказал он, устраиваясь на ошейнике.

Пробурчав нечто недовольно-невразумительное, Рамзес поспешил к обочине, и когда полицейская машина приблизилась, независимо задрал лапу на дерево.

Ясно-понятно: пса вывели на утреннюю прогулку, а значит, хозяин с поводком где-то рядом, ведь не может такая псина разгуливать самостоятельно?..

Люди любят давать простые объяснения сложным вещам. И никогда не видят того, что не укладывается в их картину мира.

— Можно, — скомандовал мыш Терентий, зависнув над дорогой и наблюдая, как удаляются огни.

— Щас, щас… — пёс смущенно дёрнул задней лапой, встряхнулся и вновь поспешил на дорогу.

Машин всё ещё было немного. И те, что были — не рисковали остановиться и полюбопытствовать, что делает собака посреди проспекта.

Внушительный вид.

Рамзес знал, что выглядит очень презентабельно: это значительно облегчало задачу. Всегда.

Когда за дальними крышами разгорелась белёсая, как рыбье брюхо, полоска зари, друзья вышли к парку.

След покрышек вёл в его глубину, к высокому забору, и упирался в железные ворота.

— Кажись, пришли.

Рамзес тщательно обнюхал землю под воротами — след уводил туда, где пахло сохлой полынью, бензином, машинным маслом, и… да. Детьми.

Запах был слабым — детей явно держали в доме, запах которого тоже присутствовал: сырая штукатурка, металлические прутья решеток и канализация.

Пёс втянул носом морозный утренний воздух, но тут же фыркнул и потряс головой. Ошейник тихонько звякнул, мыш торопливо взлетел.

— Слишком много запахов, — пожаловался Рамзес. — И не все они хорошие. Как бы нашей девочке не причинили вреда…

— Слетаю на разведку, — объявил мыш Терентий, поднимаясь выше забора и колючей проволоки.

— Я буду здесь, — сев на плотный ковёр из палых листьев, Рамзес почесался.

От ошейника он тоже отвык. Шкура под ним чесалась, а шерсть свалялась в неопрятные колтуны.

На службе приходилось носить не только ошейник, а ещё и специальный жилет для переноски тяжестей — пёс гордился, что мог нести более двадцати килограмм…

Шумно вздохнув, он привалился спиной к стволу дуба и бросил голову на лапы. Смежил тяжелые, с красной каёмкой веки и моментально задремал.

Солдат спит — служба идёт, — говорил прапорщик Наливайко, его бессменный напарник на протяжении десяти лет службы.

Сейчас прапорщика уже нет в живых. Пал смертью храбрых, выполняя опасную миссию.