Пять секунд будущего. Морпех Рейха (СИ) - Тепеш Влад - Страница 44

— Вот потому нам и нужен план, — ухмыльнулся Ганс. — Карта дна всего залива с промерами толщины ила. Ил не везде, на каменистом дне корабль бы давно нашли. Следовательно, лежит в иле. Промеряем везде толщину ила, вначале ищем там, где он неглубокий. Если не найдем — дело усложнится и станет уже действительно затратным.

— Вы думаете, что осилите все это вшестером? — спросил я.

Гордана неопределенно пожала плечами:

— Есть определенный объем работ, который нам посилен, и уже на этом этапе есть шанс найти объект. Да, это долго — но большие открытия не делаются легко. Корабль вез кучу античных ценностей — многое из этого все еще ждет того, кто его найдет. Слава и богатства, лежащие на дне — нужны ли дайверу дополнительные стимулы?

Посиделки на пляже закончились к обеду, затем, кроме Горданы, все разошлись по своим делам, а я с удовольствием отметил, что прошел проверку: меня никто не узнает в лицо. Даже если бы вдруг кто-то смотрел новости из Германского дворца — там я был выбрит, а тут запустил легкую небритость. Отличная была идея.

Гордана прозрачно намекнула, что вечером отправляется на другую сторону залива, в лесной парк, с целью написать очередной закат.

— Это, должно быть, очень личный процесс — создание картины, да? — осторожно уточнил я.

— В целом так и есть, но вообще художники, работающие вне личного пространства, привычны к тому, что за спиной кто-то стоит и смотрит. Это даже приятно зачастую: когда кто-то тратит свое время на то, чтобы просто наблюдать за процессом рисования — стало быть, у художника получается неплохо. Кстати, свою самую дорогую картину я продала буквально за шестьдесят секунд с момента завершения, человеку, который стоял и смотрел аж два часа, отлучаясь только за пивом и закусками.

Я приподнял бровь:

— Два часа рисовать закат? Хренасе тут закаты длинные.

— Обычно закат и восход я пишу в два приема, если картина не очень мелкая. У меня море и небо занимает большую часть холста, а берег на переднем плане — меньшую, но там больше деталей. В первый день жду начала, и если небо и море красивые — пишу их, на второй прихожу туда же и дописываю берег. Если так себе погодка — пишу вначале берег, а потом молюсь, чтобы на следующий день было хорошее небо и море.

— Вообще-то, если утром, то вы можете вначале нарисовать рассвет, а берег дорисовать днем. Пардон, дописать.

Гордана улыбнулась:

— Не-а. Днем меняется освещение. Идеальный результат только если два дня подряд одна и та же погода. Это как раз был второй день. Как только закончила и перевела дух — он предложил купить. Я замялась на секунду — он говорит «десять тысяч хватит?». Признаться, я не рассчитывала выручить за нее больше пяти сотен, у меня и сейчас картины редко уходят больше, чем за две тысячи. Но жаловаться грех, в «картинном переулке» — это такая улочка, где художники продают свои картины прямо на улице — средняя цена сопоставимой картины обычно в пределах двух-трех сотен, хотя там выставляются люди, скажем прямо, посильней меня, некоторые — так в разы, и до их уровня мне не дорасти. Да там старик-художник есть, который забыл о рисовании больше, чем я когда-либо знала, и его картины тоже идут по триста. Просто я пробивная и «модная», а они — нет. Печально осознавать, что быть талантливейшим мастером кисти недостаточно, чтобы стать успешным…

Я криво усмехнулся:

— Очень часто в искусстве применяются приемчики, не имеющие отношения к искусству как таковому, и часто важнее не то, как вы рисуете, а то, какая у вас задница.

— Простите?! — не поняла она.

— Есть на свете «винтовочная художница». Девица, которая «рисует» так называемую «картину» при помощи винтовки с оптическим прицелом. Едет на машине в поле, устанавливает стол, на стол кладет лист плотного картона, перед листом ставит в ряд несколько ампул с красками. Затем стреляет из винтовки с капота машины так, чтобы пуля прошла сквозь все ампулы, распылив и их, и краску. Получается такой себе лист с разноцветным градиентом, и у нее эти «картины» вполне охотно покупают.

— Это какой-то крайний декаданс, чтобы не сказать деградантство, — удивилась Гордана. — Страшно подумать, что за люди такое ценят…

— Картина, конечно же, не имеет ценности, потому что создать такое при наличии винтовки может абсолютно любой. Но дело не в картине, — ухмыльнулся я, — а в процессе создания, снятом на камеру. Вот глядите, положим, этот стол — капот машины. Вот тут установлена камера. «Художница» становится вот тут, наклоняется вот так, ложась животом на капот и стреляя из упора лежа… При этом ее задница занимает добрую треть кадра. Круглая такая задница, в очень узких, обтягивающих штанишках. И каждая такая картина отныне ассоциируется у зрителя с этой упругой, рельефной задницей[1]. Кстати, по этой же причине классные тачки рекламируют полуголые красотки с большими бюстами.

— М-да… — протянула Гордана.

— Не поймите меня превратно, но по этой же причине старик-художник продает картины по триста, а вы по две тысячи. Ведь вы ничуть не уступаете той девице с винтовкой по привлекательности, и ваша картина ассоциируется у покупателя с красивой девушкой. Будь вы стариком-художником — вы бы тоже продавали картины по двести-триста, но ваш пол и внешние данные помогают вам продавать картины дороже точно так же, как девице с винтовкой — ее «произведения». Разница лишь в том, что вы создаете произведения искусства, а ваша привлекательность вам помогает их продавать. А «снайперша» цинично эксплуатирует привлекательность собственной задницы, создавая просто объекты, выдаваемые за искусство, но которые суть лишь «ассоциативные якоря».

— М-да, — снова повторила Гордана. — Вы умеете… понижать людям самооценку.

— Простите, чем я вам ее понизил?

— Тем, что я теперь начала задумываться, а точно ли я так хорошо пишу картины, как думала раньше…

Упс, пытался блеснуть эрудицией, но перегнул палку, надо исправлять.

— Тонкий нюанс, Гордана… Я вел речь о стоимости картин, а не об их художественных достоинствах. Они не всегда связаны прямо, как вы можете заметить на примере того же старика-художника. Видал я картины, стоящие больше, чем летчик зарабатывает за всю жизнь, но которые я бы побрезговал повесить на стену у себя дома. Опять же, вы сами признали, что рисуете не как те художники — но вы пробивная, вы можете устроить себе выставку, как-то продвинуться. Что повышает цену ваших картин при неизменности самой картины как законченного произведения. А что до собственно художественной ценности — об этом речь вообще не шла, ведь я никогда не видел ваших картин.

— А хотите посмотреть? — лукаво прищурилась она.

— Конечно, — кивнул я, — как раз вчера я посетил картинную галерею, есть с чем сравнить.

— Хм… А кто там выставлялся?

— Понятия не имею, я даже не читал подписи к картинам. Для меня искусство — это искусство, в нем на первом месте само произведение. Но вообще, видимо, никто конкретно, потому что уж очень разные были картины представлены.

— Ну, тогда можем заглянуть ко мне в студию. У меня сейчас порядка сорока картин.

Итак, я уже приглашен в гости. Удастся ли мне довести дело до постели — вопрос интересный, но проверять не буду, пока не получу более четкий сигнал, тем более, что мы пока еще на «вы». Гордана, вообще говоря, очень даже ничего, но мне в ней нужнее выход на того арт-дилера, которому она помогает дорабатывать картины.

Я побывал в гостях у Горданы и убедился, что рисует она хорошо, отсыпал ей немного комплиментов и в итоге мы перешли на «ты» — уже прогресс.

Вечером я связался с Айсманном и через него узнал, что счет в отеле мне открыт на месяц, это значит, времени у меня еще полно. Отлично.

А на следующий день Гордана предложила мне сходить вместе с нею на вечеринку.

— По какому поводу и что за вечеринка? — спросил я.

— Да без особого повода — просто порой в одном месте собирается куча народа, имеющего отношение к искусствам. Часто на таких вечеринках решаются разные дела, находятся соавторы, рождаются идеи, многие представляют на суд компании свои работы — ну и, конечно, всякие увеселения. Интеллектуальные игры, легкая выпивка, танцы…