Маг 12 (СИ) - Белов Иннокентий - Страница 41

Ну, вроде все я сделал, что положено по правилам приличия, осталось только вызвать обидчика моего на дуэль на пистолетах и решить пролитой кровью наш затянувшийся спор. Однако, он откажется наверняка, как человек без какой-то чести и я останусь тогда оскорбленным в своих лучших чувствах.

Поэтому оскорбленным и обиженным придется остаться ему самому, Ефиму Цимлянскому! Тогда уж пусть сам меня вызывает куда хочет! Потому что сейчас произойдет немедленное оскорбление действием его фигуры!

Я протянул медленно вперед руки, зажав в одной свою трость, провоцируя защитников журналюги. Босяки тут же вцепились в них по команде журналиста. Вцепились крепко и понятно, что нормальному человеку из захвата не вырваться и, значит, с журналюгой не поквитаться сейчас за все обиды.

За моей спиной уже набрался народ в коридоре, предвкушают, как я уйду не солоно хлебавши из редакции газеты «Копейка» и утершись на прощание своей обидой с претензиями.

Это было бы возможно, будь я другим человеком, а так — все напрасные надежды.

Упершихся крепышей я одним рывком бросил друг на друга, они удачно встретили голову встречного индивида каждый своей башкой и повалились на пол редакции, потеряв сознание на несколько минут.

Я перешагнул через разлегшиеся тела, прихватил за воротник с галстуком гражданина Цимлянского и манерно отвесил ему пару пощечин обратной стороной кисти. Манерно, но, Ефиму Абрамовичу так совсем не показалось, глаза у него закатились, а ноги тут же подкосились.

Сзади раздались негодующие крики работников редакции, но, я повернулся лицом к коридору, перевалил обмякшее тело на чей-то заваленный бумагами стол. Потом одной рукой задрал ему полы пиджака на спину и врезал тростью с большой силой по пухлой заднице. Врезал именно, как я могу, почти не сдерживая руку.

Ефим мгновенно пришел в сознание и дико взвыл от страшной боли, забился под моей крепкой рукой. Сотрудники оцепенели на месте, глядя на такое оскорбление действием и не собираясь подставляться сами под мою трость. Я успел еще три раза протянуть по нежным филейчикам продажного журналюгу. Шрамы от таких побоев останутся там навсегда, служа справедливым упреком охамевшему работнику пера.

Он дико визжал первые два раза, а на третий уже потерял сознание, ведь бью я с серьезной силой и очень злым лицом. Поэтому остальные сотрудники только тянут руки в сторону наказуемого, но, сами под мою трость попадать не хотят.

Потом я оставил его валяться на столе, подтянув за шиворот подальше, манерным жестом снял и бросил лайковые перчатки на тело Цимлянского и вышел из кабинета, перешагнув через босяков, которые еще только начинают в себя приходить.

Больше мне препятствий никто не делал и вскоре я оказался на улице, где меня ждет таксомотор с сотрудниками и полиция в пролетке, чтобы дальше сопровождать меня. Служебную машину брать я не стал, так как к моей службе поездка как бы отношения не имеет. Просто личное дело с выставлением претензий по поводу явного оскорбления.

— Господин полковник, журналист Цимлянский жив? — на всякий случай спросил меня один из полиции, который старший урядник.

— Потерял сознание от стыда и осознания своей лжи. Скоро придет в себя, только, боюсь, что долго сидеть не сможет, — коротко бросил я и мы тронулись дальше.

Как не кричали и не звали полицию в окна работники редакции, ведь, это не их участок работы, чтобы протоколировать побои.

Теперь мы едем в более центральную часть столицы, где на Крюковом канале расположена следующая редакция газеты с претенциозным названием «Новое дело».

Наверняка, о случившемся только что в «Копейке» там уже будут знать, поэтому возможны более серьезные проблемы и активное сопротивление. Никто не захочет оказаться так наказанным, ведь на целого полковника госбезопасности полицию не натравишь за побои.

Да и жаловаться особо некуда, когда явно перегнул палку в заведомой лжи.

В любом случае, полицией меня точно не испугаешь, а поквитаться за грязные, выдуманные чисто из головы продажных журналюг пасквили я должен обязательно. Я понимаю, конечно, что это просто задание редакции, только, разбираться особо не собираюсь. Есть поклеп — значит, отвечай тот, чья фамилия стоит под статьей.

А редакция ответит передо мной рублем в суде, на что я собираюсь использовать имеющийся у меня неограниченный административный ресурс.

Не миллионом, конечно, но, какой-то солидной суммой, которую она вполне может не пережить и обанкротиться.

В следующей редакции меня уже поджидает толпа фоторепортеров, то есть, отдельно журналистов и отдельно фотографов.

Все они внимательно смотрят, как мы подъезжаем к дому на Крюковом канале, куча магниевых вспышек освещает мою решительную фигуру, когда я останавливаюсь перед редакцией, расположенной на первом этаже.

Так и вижу прямо заголовок статьи:

— Бравый полковник готов постоять за свою честь и достоинство!

Вся эта братия уже знает, как я сурово обошелся с их собратом в газете «Копейка». Понятное дело, что им это не сильно нравится, меня встречает, кроме сработавших вспышек, немало презрительных криков и откровенных угроз.

Подъехавшая полиция убирает с моей дороги намало решительно настроенных отомстить за своего брата-журналиста крепких и разгоряченных творческих работников.

— Похоже, полиции не хватит, если я так же выпорю бедолагу, — замечаю я своему сотруднику, — Посылай урядника за помощью в соседний околоток.

Да, четверо городовых и пара моих охранников явно не справятся без применения оружия с несколькими десятками здорово недовольных журналистов и фотографов. Мне они ничего не смогут сделать, как бы не старались, однако, придется тогда показать свою фантастическую силу и нанести многим из них серьезные побои.

То есть, приоткрыть свои нечеловеческие возможности, чего я бы не хотел пока делать.

— Придется стрелять в воздух, — предупреждаю я полицию, которая тоже понимает, что ожидается явно превосходящий ее силы совсем не мирный протест.

Однако, поворачивать отсюда обратно, когда уже рассмотрел количество явных недоброжелателей и врагов, будет признано поражением и явной трусостью для меня. Поэтому я решительно поднимаюсь по лестнице, расчищенной для меня полицией. Толпа репортеров и прочего газетного люда устремляется за мной следом, чтобы ничего не пропустить для своих будущих статей.

Так бы меня журналисты просто не допустили в здание редакции газеты, если бы хотели помочь своему собрату, но, всем им просто позарез нужны жареные факты и сенсации от моего общения с проштрафившимся журналистом.

Вызов прессе в их лице брошен от всесильного царского чиновника почти официально, я специально опустился на их уровень со своих недосягаемых высот. Поэтому все нетерпеливо ждут моего морального поражения, чтобы как следует посмаковать его в завтрашних, а может быть, даже сегодняшних срочных ночных газетах.

Вот из редакции меня могут попробовать не выпустить и набить лицо потом, поэтому я отправил одного из полицейских за помощью в соседний околоток.

Я прохожу через полные коридоры жадно разглядывающей меня разнообразной публики по редакции и вскоре оказываюсь в довольно большом помещении, где за длинным столом меня ждет виновник сегодняшней суматохи — молодой журналист довольно красивой внешности, да еще с решительным лицом. Он уже знает, какое бесчестье пало на задницу его коллеги и не намерен никак до этого момента дело доводить, как я отчетливо чувствую.

С обоих сторон стола густой толпой стоят его товарищи, которые как бы служат ему защитой и поддержкой, поэтому меня он не особо опасается. Зато, около него и меня много свободного места.

— Вы господин Цыбин? Автор лживой статьи про меня, полковника госбезопасности Сергея Ржевского?

— Я Цыбин! Статья моя правильная и извиняться перед каждой полицейской собакой я отнюдь не намерен! — сразу же поднимает ставки журналист, громко и отчетливо проговаривая свой ответ.

— Да он же в состоянии аффекта! — понимаю я, глядя на его бледное лицо и трясущиеся пальцы рук.