Корела (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 31

Боялся сестрицу будущий царь Борис, сильно опасался, ведь умри Федор Иоаннович, ему у трона не быть, а то и на плаху попасть — в лучшем случае, в далекую Мангазею отбыть воеводой. А роди Мария в повторном браке сына, то права ее на престол уже бы никем не оспаривались. Да, пусть ее сын будет считаться правителем по женской линии, и третьим в очереди после царевича Дмитрия Иоанновича и своей матушки. Ясень пень, что Мария сыну свои права уступит, а Дмитрия отодвинут бояре. Он ведь рожден от седьмой жены, фактически ублюдок, церковь этот брак царя Ивана Васильевича с Машкой Нагой, ныне инокиней Марфой, не признавала. К тому терпеть на троне семя Иоанна, с детства нравами жестокого, все опасались, особенно Борис Годунов. Ребенок то ребенок, но в Угличе ему снежную бабу лепили, и он ей «голову» лихо отсекал игрушечной сабелькой, говоря, что участь такая вскоре ждет всесильного царского шурина.

Кому такие речи понравятся⁈

А ведь исправно доносили о словах мальца — дьяк с людишками верными вблизи постоянно были, все слушали и записывали, и тут же в Москву послания отправляли с теми словами хулительными. А как царевича убили, стало ясно, кто руку направлял с ножиком, но все бояре вид сделали, что мальчонка сам зарезался. Тоже бы и сына Марии ожидало, знай Годунов, что не «приемыш» в ее доме в Каркусе растет, а сын, пусть и бастард короля Стефана Батория. Ведь дело по-разному повернуть можно — уж больно Владимир на покойного короля Магнуса чертами смахивает. Вот это и заботило сейчас князя Одоевского больше всего, а сестра сама выглядела растерянной и ничего объяснить толком не смогла, только большую сумятицу в это дело привнесла, со своими бабьими страхами.

— Я сама не понимаю, Ваня. «Сын» ведь на Магнуса больше походит, но муж пил страшно и в мою опочивальню захаживал редко. За три седьмицы до смерти было последний раз, в начале марта. Он ведь на двадцать лет старше меня был, к утехам желание потерял, пил много — ему тогда сорок три года исполнилось. А в мае, — инокиня покраснела, стыдливо потупив глаза, — получила письмо от короля, секретное, а позже начали встречаться, и писали любовные послания. И родила сына в следующем году, люди Стефана все в тайне обстряпали, никто не заметил — я ведь затворницей жила. А в следующем году и дочку родила…

Глаза вдовствующей королевы затуманились, лицо приняло странное выражение, даже остатки былой красоты проявились на лице и тут же исчезли. И тут же Мария тихо произнесла:

— Вольдемар моим сыном может быть — но вырос, узнать невозможно. Я его с трудом сама помню — еще до смерти Батория у меня сынка забрали, и имя у него иное было. Но поляками воспитан, в том сомнений у меня нет. На многих языках речь ведет, манерам хорошим обучен. Ратное дело знает — ты сам мне о том сказывал. К престолу его готовили, Ваня, то видно — властен чрезмерно, оттого и годами выглядит много старше…

— Вот и хорошо, что старше — ни у кого сомнений быть не должно, что он «последыш» Магнуса, — жестко произнес Иван Никитович. — Письмо Батория внимательно прочел — умен и коварен зело бывший властитель угорских гор. Там ни слова нет, чей Владимир сын. А то, что королевской крови из слов, самим Стефаном написанных, ясно. Так что митрополиту на исповеди сама скажешь, что твой сын он, и от короля. То правда, не солжешь, но не уточняй от какого короля сын. А письмо и грамоты боярам покажем на совете — сомневаются ведь, «царевичи Дмитрии» научили. Сама скажешь, что Баторий повелел все в секрете хранить, под страхом лишения живота сына, которому даже имя сменили. Ибо сам с ляхами до ливонского наследства домогался. И Жигомонт с Каролусом за «магнусовы землицы» до сих пор дерутся, и вот твой сын появился в этом споре третьим — с ним теперь договариваться поневоле будут! И с нами тоже!

— Хорошо, Ваня, — кротко ответила инокиня, склонив голову. И тихо произнесла, едва слышно, но Мниха моментально насторожился от ее слов.

— У сына моего родинка под лопаткой, а на правой ступне мизинчик в сторону немного вывернут…

— Хорошо, в мыльню напрошусь с ним, посмотрю. Но то пустое — пальчик мог на место стать, выпрямиться, а родимые пятна то меньше становятся, то больше, то вообще исчезают…

Глава 43

— Ежели свеи с ляхами замиряться, то против нас силищу немалую двинут и весь край разорят, государь. Немощны мы, чтобы выстоять в одиночку, на то лишь все наше царство способно оказалось, когда царь Федор Иоаннович, царствие ему небесное, полки свои двинул.

— Но ведь раньше новгородцы и псковичи как-то отбивались от шведов, причем сами разор им немалый чинили. Ведь не зря князя Александра Ярославича за победу над шведами «Невским» нарекли за славную победу над ярлом Биргером. Да и Ливонский орден громили не раз без чьей-то помощи, и с Литвой не без успеха сражались.

Владимир парировал слова «дяди», в последние дни ставшего к нему гораздо добрее и приветливее, как и «матушка». Странный какой-то — в баню напросился, да неправильно сросшийся мизинец на ступне в бане долго рассматривал. Потом и «матушка», инокиня и вдовствующая королева Ливонии вознамерилась ему ноги омыть. Он удивился столь странной просьбе, разрешил — та охала и ахала, ушла счастливая, с блестящими глазами, и еще ступню его целовала — пришлось терпеть, женщина явно не в себе, как будто тронулось умом. Зато теперь совершенно иной стала — каждый раз навязывается, глаза блестят. Но не дурочка — в политике здорово разбирается, много советов дельных дала — та еще интриганка в молодости была, вот только сглупила, когда на посулы Бориса Годунова поддалась. И заботливой, как родная мать на самом деле — за всем пригляд держала и в монастырь уходить явно не собиралась, хотя черное одеяние продолжала носить. Вон, в уголке сидит, у окошка, вышивает что-то, и делает вид, будто ее беседа не интересует. А ведь именно она ему опора — с боярами говорит, с наемниками часто.

Да и Одоевские всем кланом в Новгороде собрались. Тут оба «дяди» — у старшего Мнихи трое сыновей, а у младшего Ивана дочь на выданье. А с ними вдовствующая сестра, княгиня Евдокия Елецкая — та все больше с матушкой. Понятное дело, что московских вотчин их лишат, а если в столице появятся, так и голов лишаться, за то, что служат «корельскому вору». Впрочем, на здешних землях его именуют королем, часто «князем великим», и иногда подчеркивают, будто специально — «корня Старицкого».

— Так земля людишками была полна, торговлю с городами ганзейскими вели, а теперь разор и запустение кругом. И как только свеи войско двинут — владения все потеряем разом, не выстоим.

— Это еще бабка надвое сказала, — окрысился Владимир, ему порой казалось что дядька специально его подначивает. Потому отвечал сейчас спокойно, но все же резковато. — Били мы уже шведов, и еще раз побьем, а это скоро случится. Делагарди от Торжка идет, но думает, куда путь-дорогу держать. На Русу двинется, больше некуда. А там идти на Нарву, чтобы в шведские владения уйти. Но бой нам непременно даст, и край еще пуще разорит — так что выпускать такого врага нельзя. Побьем его сейчас крепко, в следующем году мирно жить будем.

— Это так, государь, сразу большую армию не соберешь, а свеи еще с ляхами в Ливонии воюют. Но если замиряться…

— А тут нам нужно старания приложить, чтобы между ними вражда была не на жизнь — насмерть. Оба короля ведь шведы, что Жигомонт, что Карл, второй первому дядей родным приходится, и враждуют между собой крепко — младший католик ревностный, а старший лютеранин. Война меж ними пока без приобретений идет — северная часть эстонских земель за шведами, а все остальное ливонское наследия за поляками и литвинами, за исключением Пернова, который свеи отобрали.

— У ляхов конница добрая, у шведов ее мало, а потому пешцев их в поле бьют, хотя дерутся зло. Разговоры ходят, что десять лет войны им надоели, ведь без всякого успеха колотят друг дружку. Переговоры между послами вроде начались, слухом земля полнится. Шибко им не по нраву пришлось, что ливонский король появился, и свои притязания на отчее наследие уже предъявил, Выборгом и Олафборгом овладев.