Бьющий на взлете (СИ) - Якимова Илона - Страница 22

Так он приобрел голоса, как сказала бы Жанна Д’Арк. Психиатры имели другое мнение, но по возвращении в Европу он очень успешно симулировал улучшение и нормальность. Проблема в том, что никому толком же и не расскажешь, что произошло, только своим таким же. А такие же знают и так, какой смысл трепаться?

Something in the things she shows me. Жадная, страстная, она приманивалась, клевала на новизну. Быть с ней означало идти вперед. Каждую страну он проходил теперь не один, и оно ощущалось головокружительно. Лучше, чем секс. То, что он и хотел от нее, по сути, но не смог объяснить ей живой. Она сама, воспоминание о ней, стало тем белым китом, за которым Гонза шел вокруг земли. Новая Шотландия и Ньюфаундленд, долгие, лютые леса Канады, трасса, трасса, трасса — нет ей конца. Кажется, он даже забыл докладываться в соцсеточки, теперь-то было зачем? Теперь она слышала напрямую. Если пропадала в эфире — когда Грушецкий даже и вполне целомудренно пялился на грудь симпатичной попутчицы, например — это ощущалось как помеха, но и ее присутствие шло как поблажка, паллиатив. Конечно, какие-то бабы по дороге случались, надо же иногда подзарядиться, но в основном он был только с ней, слишком материален, чтоб насытиться бестелесностью. Теперь, когда ее не стало, все чаще хотелось ощутить ее руку в своей. Да, даже несмотря на то, что помнил, как держал ее за руку последний раз. Невыносимо хотелось ее тепла. Нечеловечески хотелось тепла.

Северная Дакота, Миннесота, Небраска, Колорадо, Юта, Невада, Аризона. Штаты он знал, и кое-что в них даже любил, но чаще бывал на северо-востоке. Теперь, пронзая пространство, проходя плотные, приземные слои атмосферы, он говорил о том, что видел — говорил вслух, для нее. Камлание приобретало привычную форму путевых заметок. И еще он запоминал, думая ей рассказать, раз уж по-другому не вышло. Рассказать по-настоящему, ведь не может быть, чтоб не увидеться, не договориться и там. Не может быть, чтобы они не встретились, как же иначе-то? Они будут сидеть вдвоем, на закате, рука в руке, непременно опустив ноги с пирса в море, и он станет трещать ей о морях и странах, которые покорил. Она удивительно слушала, второй такой не было в целом свете. И там уже не будет ни лютой дружбы, ни дурацкой любви, а только они вдвоем. Кому рассказать? Этот вопрос с возрастом вставал все чаще, и не было у него слушателя, не было адресата. Досадное упущение. Посмертная близость куда лучше прижизненной — никаких хлопот, человек не докучает тебе собой, только отвечает на позывные. Духовная близость в чистом виде, которая так под конец бесила ее, покуда Эла была жива. Он-то получил, что хотел. Чтобы получить от человека, что хочешь, весьма часто приходится уничтожить его, другого способа нет. Oн обрел близость с ней, о которой мечтал. Его не стало двое, просто теперь с ним была она. Это не уменьшало свободы, но ломало границы. Прекрасная данность: отдельность-но-связанность. Совершенно одинок и неразрывно с ней связан, такая фигня. Никогда бы не подумал, что так случится.

Гавайи, Соломоново море и море Бисмарк… Как, как можно было пропустить такое название на карте! Невозможно, разумеется. Порт-Морсби, Брисбен, Аделаида, Перт. Тихий океан шумел в крови, пенился кислородом, полмира Гонза Грушецкий прошел в погоне за своей тоской. Джакарта, Сингапур, Пном Пен, Бангкок, Ханой, Гонконг, Шанхай, Сиань, Пекин. Да, в Азии его всегда попускало ощутимо, попустило и теперь. Улан-Батор, Улан-Уде. Стоя на льду Байкала, чуть отводил левую руку назад, не оглядывался, чтоб не спугнуть, тихонечко трогал кончиками пальцев воздух, ища ее, тщетно надеясь… Love is all, love is you. Облака опускались в синюю воду, где-то за ними была и она. И она была рядом с ним.

Кит бил хвостом, вознося его дух к небесам.

Собственно, ради таких моментов он и жил.

Больше всего он боялся тогда, что однажды она не отзовется, снова замолчит, снова уйдет.

Кастелло

Погода переменилась. Ветер дул. Наползала с моря серая, акварельная пелена тумана. Лагуна пухла и дыбилась, накатывая воду на город. На восточной оконечности рыбьего хвоста, у морской скуолы Франческо Морозини, покуда тупил на лагуну — занятие поистине бесконечное — к нему подвалил приземистый и чернявый, явно южанин, не местный:

— Строцци сказал, вам нужен человек.

— Нужен, да.

И это, определенно, был человек, что немаловажно.

— Что вы умеете?

— Смотря что вам нужно, синьор Грушецки.

Слово за слово, добрели до «Винсента», где в полуинтимной тесноте бара, за паузой в разговоре Гонза и снял очки, расчехлил лицо, опустил забрало — и глянул на визави попристальней. Последние лет пять пан журналист предпочитал очами без нужды не сиять, эффект бывал специфический, иногда из них лезло такое…. Вот и чернявый Паоло напротив только усилием воли не отшатнулся, не дернулся. Но характерно сморгнул. Крепкий чувак, стрессоустойчивый. Надо брать.

— Калабрия… Сардиния, Сицилия? — уточнил Гонза.

— Что?.. А, да. «Сардиния» и «Калабрия». Служил вместе с Луиджи.

— Так что вы умеете?

Перечислил. Получалось прилично. И в свою очередь спросил Грушецкого:

— Так что вы хотите? Версию Строцци я уже слышал, но вы-то сами?

— А вы справитесь?

— О, справлюсь ли я…

И Паоло присвистнул.

За четверть часа обсудили детали.

— И еще, Паоло. Они не должны вас видеть. А если все же увидят — то не должны заметить и запомнить.

— Почему бы вам не сказать им прямо? Чтобы избежать разного рода нелепых ситуаций?

— Вероятно, потому, что есть обстоятельства, в которые я не хочу посвящать родных.

— Вы совершенно уверены, что за вами есть слежка?

— Скажем так, у меня есть основание полагать. Но пока я не вижу причин.

— В конце концов, это могли быть обычные карманники.

Конечно, это могли быть обычные карманники. Вот только почему-то Грушецкому оно так не казалось.

— Ничего из вещей не пропало? Если есть подобный повод для беспокойства, разумно воспользоваться сейфом в номере.

— Разумно. Но я не пользуюсь сейфами в отелях. Самое ценное обычно у меня при себе.

— И что это?

— И вы правда рассчитываете на ответ? Личная информация.

— Ну да, конечно, прошу прощения.

— Не стоит того. А у вас та же квалификация, что у Луиджи?

— Перевертыши? Нет, я их не вижу. Да их никто не видит, синьор Грушецки, вы же знаете.

Ну да, кроме энтомологов и него самого. Но он такой один.

— Но у меня хорошая реакция. Со мной ваши женщины будут в безопасности. Однако будет проще, если вы уточните, от чего именно предстоит их охранять.

— От неожиданностей. Иногда я теряю контроль, Паоло…

До сей поры он не имел необходимости задумываться, потому что и не жил с ними под одной крышей, но тут вырвалось словно само собой и легло в строку. А ведь верно… что будет, если он не сумеет остановиться? А у этого вот хорошая реакция.

— Синьор имеет двойную природу?

Грушецкий вытянул из нагрудного кармана рубашки фасетчатые очки.

Далекий вой сирены разорвал паузу в разговоре. И повторился еще один раз, уже ближе. Бармен вздохнул, пошел в подсобку, зашуршал, раскручивая шнуры и шланги, устанавливая насос, поднимая водонепроницаемые щитки у дверей.

— Что это?

— Так северо-восточный ветер давит уже третий день, синьор Грушецки. Имеет смысл расходиться, если, конечно, не желаете окунуться в экзотику.

Точно же. Сколько раз приезжал, а не застал ни разу, даже в несезон. Зато теперь она застала его. Окунемся.

Прибыла аква альто.

Возле моста Академии отстегнул штанины у карго, остался в бермудах, сверкая лодыжками заядлого велосипедиста. Вынул из рюкзака пару мусорных пакетов, перевязал над коленями, побрел, рассекая воду, ощущая себя как в шоссах — ну, удобного мало. Да и холодно. Неплохо бы не навернуться в канал, добираясь до дома, берега-то каналов залиты, тоже под водой. Удивительное дело — тонешь в воде, а выплывать из нее нужно опять в воду. Очень похоже на политику, так-то. Очень похоже на жизнь. В «Сан-Кассиано» с отвращением скинул липкий полиэтилен, пятная грязными разводами ботинок мрамор вестибюля. Постоял в коридоре возле номера, с сомнением разглядывая двери. Нет, не чуял чужих следов. Не покидала мысль, что он сделал что-то не то.