Дорога императора (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 43

Вернемся, отдам приказ — перенесем их прах в более достойное место. Или как уж их семьи решат. Поручик Истомин, если не ошибаюсь, из известной фамилии происходит. Не потомок ли адмирала, погибшего в Севастополе во время Крымской войны?

Рядом с офицерами Российской армии похоронили и погибшего волка. Глупо, наверное, но оставлять его без погребения не позволяла совесть. Он ведь тоже погиб как солдат. А что заставило волка забыть о своей беременной подруге и броситься на помощь человеку — совсем непонятно? Вот, теперь еще из-за погибшего зверя гложет совесть. А ведь волк не мог знать, что вражеские пули мне не причинят вреда.

Называется — накатило. Теперь начну вспоминать собак, погибших при разминировании или при подрывах вражеских танков, коней, которые спасали людей тысячи лет, а люди отвечали им неблагодарностью.

Тряхнул головой, отгоняя лишние и ненужные мысли, думая, что нужно думать о государстве, о его бедах. И нужно думать о будущем.

Убитых врагов оставили поверх земли. Те, кто остались живы, пусть позаботятся о своих мертвецах.

В общем, потратили лишних два или три часа.

После того, как все было готово, Вострецов развернул карту:

— Ваше величество, — ткнул он в коричневую змейку, обозначавшую дорогу, а перпендикулярно ей еще одну. Стало быть, перекресток. — Вот этого перепутья не миновать. От него, если на северо-восток, сорок пять и три с небольшим градуса — но там и градусы не нужны, дорогу знаю, как раз останется семь верст до базы. Там уже безопасно.

— Да, господин поручик, — поинтересовался я. — Вы все про базу, а не могло так быть, чтобы ее немцы захватили?

— Никак нет, ваше величество, — помотал головой Вострецов. — База, в сущности, это уже наш плацдарм. Мы, когда уходили, то численность там до полка была, а нынче, думаю, что и дивизия наберется. Если бы бои шли, так мы бы канонаду услышали, да и бомберы бы летали. А так, получается, что мы на плацдарме свои силы и средства сосредотачиваем, но пока в наступление не идем. Ох, простите, ваше величество, — спохватился поручик, — вы же это и без меня знаете. А я тут с вами, словно со шпаком каким. Простите еще раз, одежда в заблуждение вводит и возраст ваш.

Можно бы обидеться, сделать каменное лицо — дескать, а что это какой-то поручик учит генералов тактике? Но это будет глупо. А вообще, надо бы поддержать парней морально.

— Ничего, господин штабс-капитан, — усмехнулся я, — со всеми бывает. — Подумав, хмыкнул. — И не штабс-капитан даже, а капитан. И подпоручик Недудко…

Недудко, растопыривший уши в ожидании императорского заветного слова, не удержался:

— Неужели поручик? Второй год мимо чина пролетаю, словно кто-то наколдовал.

— Так чего уж там, и подпоручик пусть станет поручиком, — усмехнулся я. — Хотя, тоже несправедливо. Пусть подпоручик Недудко станет штабс-капитаном. Вернее, сделаем так. Считайте, что я вас вначале произвел в поручики, а потом в штабс-капитаны, — перевел взгляд на счастливого новоиспеченного капитана Вострецова, сказал и тому: — И вас, господин капитан, это тоже касается. Сегодня, в три часа по полудни я вас произвел в штабс-капитаны, в три часа две минуты — в капитаны. Это чтобы никто не считал, что вы через звание прыгнули. Примета плохая. Как прибудем на базу, — пообещал я, — отыщите мне лист бумаги, я собственноручно указ о присвоении званий напишу. Командующий фронтом вас потом включит в приказ, вот и все.

Можно, разумеется, сделать еще проще. Дать «отмашку» Толбухину, и приказы оформят и без меня. На то писаря имеются. Но коли уж сорвалось с языка, придется писать.

Про ордена, которые должны пролиться на грудь обоих офицеров, я даже и говорить не стал. Это само-собой. И, коль скоро они теперь штабс-капитан и капитан, так и ордена должны быть повыше, нежели офицерам, но чином поменьше.

Капитан и штабс-капитан вскочили, вытянулись по стойке «очень-очень смирно» и вполголоса рявкнули:

— Рады стараться, ваше величество!

Мне стало и грустно, и немного смешно. Грустно, потому что уж слишком малая цена за мое спасение. А народ-то, пусть и призванный из запаса, как Вострецов, возрастной и сидеть им в подпоручиках и поручиках вроде бы уже и неприлично.

Ладно, пусть меня еще не спасли, но должны же в конце-то концов выйти к базе? Там, где безопасно.

— Так что, господин капитан, какие еще у нас трудности? — спросил я, возвращая офицеров к суровой действительности.

— А трудность, ваше величество в том, что у этого перекрестка могут быть валькирии, — скривившись, сообщил Вострецов.

— Валькирии? — переспросил я. В моем понимании, валькирии — это воинственные девушки, которые уносят в Валгаллу души воинов, павших на поле брани. Так, по крайней мере, написано в «Эдде». Правда, саму «Эдду» я не читал — ни «Старшую», и ни «Младшую», но неоднократно читал различные пересказы скандинавских саг. Понимаю, что в здешней реальности я уже встретил немало мистического и волшебного, но появление девушке — помощниц Одина, это уже перебор.

— Это они себя называют валькириями, — пояснил капитан Вострецов. — А на самом-то деле — это женский вспомогательный батальон, сформированный из здешних немок. У некоторых отец немец, а мать полька, или наоборот. Как их там правильно? Фоксдойч или фельксдойч…

— Фольксдойче? — уточнил я.

— Именно так, ваше величество, — обрадовался Вострецов.

Ишь, а я-то считал, что этот термин принадлежит только моему времени. Фольксдойче — немцы, проживавшие за пределами Германии, чью принадлежность к «арийской расе» приходится отслеживать на основании принадлежности к ней кого-то из родителей, или языку. Кажется, его приписывают самому Гитлеру. Но тут-то территория, принадлежащая Германской империи, а сам несостоявшийся фюрер пишет картины. В моей истории фольксдойче были еще более агрессивными, нежели те, кто проживал в самой Германии.

— Так вот, эти бабы — прошу прощения, женщины-полукровки, объявили, что они станут преследовать всех врагов Германской империи. Дескать — если их на фронт не пускают, так станут искать врагов в своем тылу. Вот, им командование и поручило охрану кое-каких важных объектов. Железнодорожных станций, некоторых перекрестков. Ну, на сколько у них народа хватает. Вот тут у нас как раз и перекресток, а недалеко имеется железнодорожная станция. Значит — точно валькирии стерегут. Когда сюда шли, чудом прошли. А вот сейчас вполне возможно, что наткнемся.

— А стреляют они как?

— Стреляют, ваше величество, отлично, — вступил в разговор Недудко. — И в рукопашную ходят, как бешеные. Я как-то в группе был, которая эшелон должна была под откос пустить. Напоролись на такую охрану. А вроде — в женщин и стрелять-то совестно. Пока думали, они двоих наших положили. Пришлось отвечать. А на сближение пошли, так тоже — рука не поднимается, чтобы бабу ударить…

— А пришлось?

— Пришлось. А куда деваться? — вздохнул штабс-капитан. — Если женщина взяла в руки оружие, с нее уже спрос другой.

— А если нам перекресток обойти? — спросил я. Ужас, как не хотелось воевать с женщинами, пусть они и валькирии.

— Если обходить, так и некуда. Вот тут болото, а там — железная дорога, она тоже под охраной.

Я махнул рукой, показывая, что чему быть — тому не миновать. Значит, придется пройти этот клятый перекресток. Как там писали партизаны в своих воспоминаниях? Что самым сложным для них было «форсирование дорог», так? А чем мы нынче отличаемся от партизан?

Да, а где наша девушка, что была монстром? Опять спит? Вот это да. Надо будить, и в путь.

Переходить опасный участок все-таки решили ночью. Выйдя к перекрестку, залегли за деревьями. Вострецов, вооруженный биноклем, вглядывался в местность, потом хмыкнул:

— Кажется, чисто… И опасности не чувствую.

Капитан предложил глянуть в бинокль и мне, но я отказался. Что там смотреть-то? Вышку, вроде блок-поста, стоявшую как раз на пересечении дорог. И кто тут ее поставил? Впрочем, ответ очевиден.