Чужой портрет (СИ) - Зайцева Мария - Страница 53

Пальцы сжимаются, ладонь моя плавится в их огне. Не больно, но так остро.

— Тогда бы Лану… — говорю я то, что сразу приходит в голову.

И Каз кивает, соглашаясь.

— Когда я вошел и увидел тебя в крови… Понимаешь, я вообще ничерта не помню опять. Только в башке одно: потерял, снова… Я не могу тебя снова потерять!

Он внезапно порывисто встает и наклоняется надо мной, лицом к лицу, удерживая себя на сжатых до побеления кулаках.

Я завороженно смотрю, как раздуваются ноздри, как ходят желваки под небритой кожей. Это одновременно страшно и завораживает.

— Ты… Живая… И похрен, что думаешь обо мне… Даже если ты считаешь, что со мной можно только за деньги… Пусть так. Пусть. Главное, что ты живая. И моя теперь. Моя.

Он наклоняется и прижимается к моим губам…

Этот поцелуй — прямое продолжение его слов. Режет до крови. Я покорно размыкаю губы, позволяя себя брать. Ранить.

Он ничего не понял и все для себя решил. А я — ничего не смогу объяснить… И смысла в этом нет.

У него ко мне — безумие. И в этом безумии он готов на все: простить мою продажность, пусть и на благо она, но все равно продажность, простить то, что не люблю его. А это не так. Но убедить его не смогу. Не услышит.

Каз целует, так болезненно-обреченно, словно ему самому больно от происходящего. А мне больно, потому что ему больно.

Он придумал себе образ, он мучился, что разминулся в этой жизни с той, которая явно была предназначена ему.

И перенес все свои эмоции на меня, похожую на его идеал… А теперь разочаровался, потому что у меня только внешность той, что ему нужна. А все остальное — другое.

И то, что сейчас происходит…

Это наше общее безумие получается. И так сладко ему поддаться, сладко нырнуть в это обречение… И плыть по течению, не думая ни о чем.

Разрушая себя. И его.

Так сладко…

Я не выдерживаю этой сладости, слезы льются из глаз, но прекращать поцелуй не хочется, сил нет… Мы погружаемся в этот морок, умираем вместе…

И я думаю о том, что когда-то все развеется…

И Каз посмотрит на меня совсем по-другому. А он посмотрит. Потому что я — живая. А она — мертвая. И потому безгрешна.

Легко любить мертвых.

Тяжело прощать живых.

Он не простит.

Я его уязвила этим своим несоответствием его ожиданиям.

Мы приходим в себя, только когда он забывается, слишком сильно наваливаясь на меня, и боль простреливает по груди. Я вскрикиваю тихо ему в губы, Каз замирает, а затем, глухо выматерившись, отжимается на кулаках и садится обратно на стул. Выдыхает.

— Ты как? Врача давай…

— Нет-нет… — поспешно отказываюсь я, — просто чуть-чуть надавил…

— Прости, — он тянется опять к руке, силой ее сжимает, хотя я делаю попытку забрать, — я увлекся. Ничего, скоро все пройдет. Я лучших сюда пригнал…

— Мне уже хорошо.

— Ну и отлично, — кивает он, — скоро встанешь. И заберу тебя сразу отсюда.

— Заберешь? — тихо уточняю я.

— Да, ко мне, — кивает он.

— Но я не…

— Слушай… — перебивает он меня, — тебе нельзя тут оставаться… В квартиру сестры тоже не надо, там пока что жить невозможно, все в кровище… Да и вообще… Нечего тебе там делать. Так что ко мне поедем. У меня места полно.

— Я не хочу к тебе… — возражаю я, но Каз словно не слышит моих возражений.

Он вообще как-то очень меняется с момента нашего поцелуя, словно ему сейчас карт-бланш выдали.

— Поговорим потом, ладно? Решим, куда. Можно и не ко мне, если не понравилось. Можно квартиру снять. Или купить. Не проблема, Марусь.

В палату заглядывает медсестра, строго смотрит на Каза, и он, напоследок поцеловав мне пальцы, выходит.

Оставив меня в диком, жутком раздрае.

Я оглядываю стены палаты, понимая, что опять в ловушке.

“После всего, что случилось, ты уже не будешь одна. Или ты думаешь, что Каз вот так просто сольется?” — голос Ани звучит словно наяву.

Она предупреждала же.

“Если он еще не забрал тебя отсюда к себе, значит, готовит плацдарм”.

А я не верила…

“... ты — совсем еще маленькая, Марусь…”

Ей было жалко меня…

А не надо жалеть.

Я это все заслужила.

_______________________________

Я заслужила это все: твое неверие и муку

твой взгляд как будто сквозь меня

безумия огонь в лице

меня опять поток несет, ты больше не протянешь руку

не надо ничего менять

и верно выставлен акцент

я заслужила эту боль: она целебна, заживляет.

и небо падает опять

на мои плечи пеленой

удары сердца вперебой, страницы книжные листаю

пытаясь жадный гул унять

пытаясь не болеть тобой.

А в книге должен быть финал: такой, чтоб пальцы застывали

Чтоб думалось, мечталось: он

вернется и всегда спасет

а душу ветер пролистал: и слезы литься забывали

я погружаюсь в горький сон

я заслужила это все.

М. Зайцева. 18.12.2023

Алекс смотрит непривычно. Верней, для меня непривычно. Мягко, усмешливо, понимающе. Этот взгляд дарит ложное ощущение глубины человека. Можно обмануться, пока не начнет двигаться, пока не заговорит. Хорошо, что в случае с Алексом этого не произойдет никогда. И те, кто случайно посмотрят в его сторону, воспримут только внешнее. Этот взгляд, эту полуулыбку, одухотворенность в лице.

И обманутся. Пожалеют, наверняка. Такой молодой…

— Привет, Алекс, — здороваюсь я, осматриваясь. Не то, чтоб я хотела сюда идти, но просто маму навещала, и как-то ноги сами понесли.

Я не видела его мертвым.

И не была на его могиле.

— А у тебя тут… уютно…

Прохожу, сажусь на лавочку, смотрю на фотографию, приклеенную на простой серый памятник. Сама могила выглядит ухоженной, и я вспоминаю неожиданно, что никогда не интересовалась, есть ли у Алекса родственники. Наверно, мозг пытался защититься от жуткого воздействия, отрицая всю ненужную, связанную с происходящим кошмаром информацию.

Потому что у такого зверя просто не могло быть ничего человеческого. Ни родителей, ни детей, ни братьев-сестер…

Но, оказывается, практически у каждого есть люди, которые думают о нем. И, наверно, любят…

Кажется, Алекс упоминал, что у него есть бабка. Где-то в старом рыбацком поселке живет, опустевшем еще при Советском Союзе. Неужели, она прибирает тут, ухаживает за могилой?

Так странно…

И то, что я тут сижу, тоже странно. И отдает ненормальностью. Вообще, меня сюда не тянуло все то время, пока жила в этом городе. И когда мама умерла, я ходила к ней на могилу, ухаживала… А вот сюда, в эту сторону, и не заглядывала. Хотя знала, где его похоронили. Следователь из полиции зачем-то сказал, дал ориентиры. А я была в таком жутком состоянии, что и не стала отказываться от этой информации. И вот надо же… Пригодилась…

Сижу, смотрю на фотографию, на улыбающегося молодого парня на ней… И пытаюсь поймать хотя бы тень от прежнего своего ощущения ненависти, перемешанной густо с облегчением и даже злорадством. Он плохо умер. Он это заслужил.

И… Ничего. Вообще ничего!

Просто могила. Просто фотография.

Так странно разговаривать с пустотой…

Но потребность как-то завершить это все непреодолима. Только теперь, глядя на улыбающегося Алекса, я понимаю, для чего это все было.

Для чего я сюда приехала, контрабандой, практически, приехала, сбежав из больничной палаты.

Конечно, сама бы я ни за что не добралась до родного города, без денег, без документов. Но тут Аня помогла.

И деньги одолжила, и документы принесла мои. И прикрыла от вездесущего внимания Каза.

А самое главное, не спрашивала, для чего мне это все внезапно.

— Ты, в принципе, вполне уже дееспособна, — сказала она, глянув предварительно в мою историю болезни, — хотя, стоит полежать подольше…

— Нет, мне надо… Ненадолго…

— Вернешься? — Аня остро посмотрела мне в глаза, и я закивала, подтверждая, что да, вернусь. Я и не собиралась обманывать. Убегать не собиралась.