Чужой портрет (СИ) - Зайцева Мария - Страница 48

От обилия эмоций голова кружится, перед глазами все плывет.

Смотрю на мужиков, изо всех сил надеясь, что они уйдут сейчас! Пусть уходят уже!

— Два тут, — кивает тот мужик, что ходил за деньгами в коридор, а второй поворачивается опять ко мне, швыряет сумку на колени.

Машинально ловлю, прижимаю к себе.

— Все, — спрашиваю спокойно, — уходите, пожалуйста. Вы напугали ребенка.

— Шустрая какая, — усмехается мужик, что до этого говорил со мной, — ее придурок нам должен четыре.

— Откуда четыре? — изумленно ахает Ланка, и что-то такое с ее лицом происходит, что я, забыв обо всем, порываюсь к ней, боясь, что сестра сознание сейчас потеряет, — он же… Он же взял… Полтора миллиона…

— Ну так он их взял, но не отдал же, — спокойно отвечает мужик, а затем бросает мне резкую команду, — сидеть на месте!

Я падаю обратно на кресло, пытаясь раздышаться, от ужаса и осознания ситуации ничего не соображая даже.

Четыре… Четыре миллиона! Невероятная сумма… Как он мог?

— Ну так ловите его, ловите сами! Мужики вы или нет? — кричит Ланка, неожиданно воскресая и приходя в себя, — зачем с бабами и ребенком-инвалидом воевать? Вам самим не западло?

— А ты на голос не бери! — тут же срывается на нее мужик, что до этого говорил на ухо ей гадости, — нам бабки нужны, а с кого их получать, плевать!

— Послушайте… — я пытаюсь вынырнуть из болота, найти в этих зверях хотя бы что-то человеческое, — у нас больше нет… Эти деньги… Это было на лечение ребенка, понимаете? Господи… Ну вы же не можете быть такими… У вас же дети есть, наверно…

— И эти дети хотят жрать не меньше твоего инвалида, — холодно отвечает тот мужик, что до этого пугал меня. Он деловито убирает деньги в поясную сумку, на мгновение приподнимая руки, и я вижу за поясом его джинсов рукоять пистолета.

Она завораживает меня настолько, что приходится моргать, чтоб чуть прийти в себя.

— Ладно, на сегодня все, — с удовлетворением продолжает мужик, — завтра придем за остатком. Так что вам лучше или своего придурка найти, или бабки.

— Но у нас нет… — Ланка тоже привстает, но под жестким взглядом мужика падает обратно, — и завтра они не появлятся…

— Квартиру продай, — пожимает плечами мужик.

— За один день?

— Да мне плевать… Хотя… Сотку могу скостить. — Тут он задумчиво осматривает меня с ног до головы, и от этого взгляда становится мерзко. Не ошиблась я, значит, в своих опасениях… — Иди сюда.

— Что? Вы с ума сошли? — Ланка опять привстает, а второй мужик тут же роняет ее на кресло обратно, — прекратите!

Я сижу, вцепившись в подлокотник закаменевшими пальцами, смотрю снизу вверх, как ко мне приближается… Не грязно пахнущий мужик, нет! Это Алекс. Он не похож совсем, но суть та же. Взгляд тот же. Змеиная, жуткая усмешка та же. И похоть вперемешку с наслаждением от чужого ужаса в глазах…

Мелькает в голове совсем некстати недоумение, как я могла подумать, что Каз похож на Алекса? Они же кардинально разные…

А вот тут — словно брат-близнец…

И нет, мне не страшно почему-то. Противно. Противно, что воскрес, чего я так боялась все это время. Что смотрит опять, по-животному жадно и мерзко. Что в голове своей вертит картинки того, что хочет со мной сделать. Я словно опять грязью дышу. И вступаю в эту грязь. Я не виновата! Но почему-то так происходит, что чувствую себя виноватой.

Он становится напротив, протягивает руку и снова подхватывает меня за подбородок, заставляя смотреть на себя.

— Да прекратите же! — уже отчаянно кричит Ланка, и фоном ей — бесконечное и беспомощное “Мамамамамама-а-а-а…” Вальчика из спальни… — Я продам квартиру! Я найду деньги! Не трогайте!

— А нормальная идея, Васек! — гогочет второй мужик, — типа, штрафные. Я — следующий! Или сейчас эту… А потом поменяемся!

— Прекратите! Нет! — Ланка кричит, Вальчик, слыша ее полный страха голос, начинает еще громче плакать…

А я словно в коконе сейчас нахожусь.

Слышу это все, понимаю. Но не воспринимаю. Потому что смотрю в глаза того, кто нависает надо мной. И читаю в его взгляде, таком знакомом, до боли в сломанных когда-то ребрах знакомом, что это — только начало. И совсем неважно, что мы сейчас скажем, что пообещаем. И даже неважно, если вдруг мы к завтрашнему дню найдем деньги.

Просто так они отсюда сегодня не уйдут.

Это намерение, очень четко обозначенное сейчас, словно срывает у меня внутри какой-то стоп-кран. Потому что нельзя доводить беззащитую жертву до точки. Алекс это знал. И никогда не переходил грань целиком, наслаждаясь балансированием на острие. Но он хорошо изучил меня.

А этот… Нет.

И, к тому же, я сама себя уже не знаю.

Сегодня ночью появилась какая-то новая “я”, другая, отличная от прежней кардинально.

И именно эта новая “я” сейчас готова умереть. Но не изваляться опять в грязи. Хотя, это было бы проще и безопасней.

Эта новая “я” облизывает губы и, глядя в глаза своему насильнику, Алексу, тянет руки к поясу его джинсов.

Мужик спокойно подходит ближе, усмехается:

— Ну вот так бы давно… Будешь хорошей, я двести вычту. Будешь послушной?

— Маруся! Маруся, нет! — Ланка уже плачет, копошится в своем кресле, пытаясь бороться с другим мужиком и бесконечно проигрывая ему. Но я не смотрю на них. И не слышу бессильного детского плача из спальни. Я в своем коконе.

И в нем я улыбаюсь и киваю в ответ на вопрос мужика.

И мягко тяну пальцы к ремню джинсов.

Так же мягко, легко очень, вытаскиваю пистолет за рукоять, продолжая улыбаться и смотреть точно в глаза, целюсь и, под растерянное “Ты чего?”, нажимаю на спуск.

Я не умею стрелять, я не знаю стоит ли пистолет на предохранителе или на чем он там должен стоять… Я просто делаю то, что должна. И действую так, как ведет меня кто-то сверху.

За руку ведет.

И спусковой крючок нажимает…

Я не слежу за своими пальцами. И смотрю только в глаза Алексу. Его убиваю сейчас. Окончательно. Навсегда теперь.

Выстрел гремит так, что глохну, а мир вокруг меня трескается. Это кокон разлетается на куски, наверно.

Отдача выбивает пистолет из моих ослабевших пальцев, а мужик, все так же стоя надо мной, удивленно смотрит то мне в лицо, то на стремительно расплывающееся красное пятно на животе.

И я смотрю.

И улыбаюсь, да, хотя очень больно ушам и еще больнее пальцам, из которых силой отдачи вывернулся пистолет.

Где-то за пределами моего сузившегося до метра мироздания что-то происходит. Я улавливаю движение краем глаза.

Кажется, мужик, тот, второй, пристающий к Ланке, что-то кричит. По крайней мере, рот у него раскрыт. И Ланка кричит.

А затем мужик вскидывает руку в моем направлении. Тоже с пистолетом.

Откидывает в сторону бросившуюся на него сестру.

Грохот оглушает второй раз, хотя, разве это возможно?

Меня почему-то чуть-чуть вжимает в спинку кресла, словно кто-то мощный толкает в грудь.

Но я не обращаю на это внимания, полностью поглощенная все расплывающимся красным пятном на животе Алекса.

И мысль о том, что я его убила, оказывается последней перед тем, как наступает оглушающая тишина и темнота.

Но даже в этой темноте и тишине мне хорошо и практически не больно.

Потому что я убила Алекса.

Насовсем.

— Тут, видите ли, еще и накладываются старые травмы…

— Какие еще старые травмы?

Я плаваю в легком, таком муторном сонном дурмане, словно в мягком облаке. Оно обволакивает меня, делает равнодушной ко всему. И к себе в том числе. Вот только голос этот… Выдирает из удушающего состояния безразличия. Слишком резкий. Слишком знакомый. Слишком цепляет.

Словно багром, как утопленницу со дна озера… Не хочу! Не хочу наверх! Там больно и ярко!

Непроизвольно морщусь и удивляюсь тому, как странно ощущаются мышцы лица. Непривычно плохо. Через сопротивление, словно давно были в неподвижном состоянии. Что это?