Чужой портрет (СИ) - Зайцева Мария - Страница 45

Я, несмотря на попытки настроить себя на то, что будет, морально уговорить, успокоить, оказываюсь совершенно не готова к случившемуся.

У меня совсем нет понимания, как это должно происходить с тем, кто нравится. О ком думаешь, кого хочешь… А я, оказывается, хотела… Просто не могла себе в этом признаться, просто пряталась от себя, невероятно боясь повторения истории, боясь боли, отвращения, ударов…

И сейчас я шокирована, оглушена происходящим.

Каз опять что-то шепчет, опять целует, гладит, везде, везде гладит! Он совершенно открыт, бесстыден, но это так естественно, так правильно…

И глаза его в полумраке комнаты горят не злобой и удовлетворением от того, что получил желаемое, заставил, а страстью, желанием. Мне сейчас кажется, что он сам не понимает, что между нами происходит, сам удивлен, обескуражен.

— Маруся… Моя… Маруся… — шепчет он, и меня качает на волнах его страсти, и все так тесно, так горячо внутри. Так полно. Я впервые ощущаю все внутренние мышцы, все тонкие, словно оголенные нервные окончания.

Я умираю от этой новизны.

Каждое его движение — новая волна ощущений.

Каждая его ласка — нечто запредельное, до этого не представимое совершенно.

Я сейчас словно заново рождаюсь в этих волнах, пеной омытая Афродита…

А он в своей страсти, в своем стремлении, похож на древнего титана, такой же тяжелый, яростный и в то же время гибкий, спелетенный из сухих мышц и огня, бегущего по венам вместо крови…

Мне больно смотреть в его глаза, слишком обжигают…

Мне хочется смотреть… Пусть дотла. Все равно ничего не останется после… А так хотя бы память, хотя бы это…

Мы умираем вместе, и это прекрасно.

Это правильно.

А воскресать, оказывается, не всегда больно.

Потому что вместе.

______________________________________________

Волны моей памяти, уймитесь

Не тревожьте сердце, не топите.

По верхушкам пеною пройдитесь

И в душе, на донышке, усните

Ты любил, я знаю, это было…

Это было, пусть никто не верит.

Небо под ногами нам дарило

Нежность в предвкушении потери.

И пускай упали мы на землю,

И пускай так твердо здесь и больно,

Между нами бесконечность неба,

Сладость поцелуев с терпкой кровью.

Между нами — звезды и паденье,

Осень, море, волны, шторм и ветер,

Наше “вместе” — сладкое горенье,

Наше “рядом” — горечью в ответе.

А в волнах все плавно, величаво,

Дышит небо в унисон с ветрами.

Знаешь, даже если мы не правы…

Хорошо, что это было с нами.

2.12. 2023 М. Зайцева

Утро пахнет густотой ночной страсти, мускусом. И немного стыдом. Я щурюсь на яркий солнечный луч, беспардонно блуждающий по лицу, смотрю на играющие в его прямом светящемся клинке пылинки. Они золотятся, играют и похожи на те странные лампы с постоянно двигающимися в жидкости блестящими частицами. Завораживают.

Мне хочется остановить это мгновение, замереть в нем, словно в слюде, остаться навсегда здесь.

В этой комнате, в этой постели. С этим мужчиной.

Почему я не могу этого сделать? В чем я так сильно провинилась, господи? Хоть чуть-чуть, хоть немножко счастья. Обычного, женского, когда бездумно просыпаешься в руках мужчины, что так долго и сладко любил тебя ночью, трешься о его щетину, умирая от наслаждения, словно кошка мартовская, чуть ли не мурлыкаешь.

И знаешь, что впереди у тебя — долгий, такой хороший, такой светлый день…

Неторопливый, спокойный.

Что вы полежите еще в кровати, поцелуетесь, пообнимаетесь… Потом пойдете в душ. Потом завтрак. Неспешное обсуждение планов на день. Нечаянные и совсем не нечаянные прикосновения… Улыбки. Взгляды, наполненные воспоминаниями о прошлой ночи, тягучей и сладкой…

У меня никогда такого не было, но почему-то настолько явно сейчас эта картинка встает перед глазами: яркое солнце, пронизывающее лучами своими светлую кухню, запах кофе, мягкий поцелуй в шею…

Дышу, стараясь успокоить внезапные слезы на глазах и сердце, дико заболевшее, заломившее, словно предчувствующее беду. И в полной мере показывающее, что картинка эта счастливая — инфернальна.

Это то, чего не будет у меня никогда…

— Маруся-а-а… — тихий, довольный голос Каза заставляет поспешно уткнуть мокрое от все-таки выступивших слез лицо в подушку, чтоб спрятать ненужные сейчас эмоции. Не надо , чтоб заметил, не надо лишних вопросов…

Он ничего и не замечает, наваливается всем телом, обволакивает собой, горячие губы ищут и находят укромное местечко возле уха, то самое, от одного прикосновения к которому я таю и дрожу, словно былинка, тонкая и летучая.

Становится трудно дышать, он тяжелый, но эта тяжесть благословенная, такая правильная, такая необходимая… Можно прикрыть слезящиеся глаза и на одно, самое последнее мгновение представить себе, что этот неистовый мужчина, так долго и жадно любивший меня всю ночь — мой щит, мое укрытие от всех невзгод. Он такой сильный, такой мощный, такой… Так легко обмануться… Так хочется это сделать…

Настойчивые руки проникают под простыню, привычным уже путем следуют, разворачиваюст, распаковывают меня, словно подарок на день рождения.

Каз прижимается сильно, дышит все тяжелее, и вскоре я понимаю, что трех раз ночью ему явно маловато. Изумленно выдыхаю, жмурясь и удивляясь его ненасытности. Для меня это тоже незнакомо…

— Марусь… — шепчет он, прикусывая мочку уха, — моя Маруся…

Невероятный соблазн продлить эту ночь. Еще немного… Чуть-чуть совсем… Но я понимаю, что, если сейчас поддамся, растаю, позволю ему… То потом не смогу ничего сказать. Ни о чем поговорить. Просто сил не хватит. Я и без того их по крупицам собираю.

Хотела ночью еще, на самом деле, после первого раза…

Но первый раз как-то очень быстро перетек во второй, и я не выдержала соблазна. Поддалась ему.

В конце концов, в моей жизни никогда такого не было… И не факт, что еще будет. Как можно взять и прекратить это? Как можно?

Я слабая, да. Но это не новость. Была бы сильной, не позволила бы ничего из того, что произошло в моей жизни…

Пошла бы в полицию после первого жуткого раза с Алексом. Не испугалась бы его угроз. И потом тоже не подпустила бы к себе на пушечный выстрел. Потому что первый раз — это случайность, такое может произойти с любым человеком… А вот то, что было потом, то, что я позволяла с собой делать этому животному… Это уже полностью на моей совести, на моей ответственности…

Так что слабая я, да…

И то, что сейчас происходит, то, что я опять прячусь в раковину, стыдливо и боязливо не желая принимать решение, действовать, оттягиваю все, отпуская все на волю судьбы… Это тоже проявление слабости.

Только сейчас результатами такого страусиного поведения я ставлю под удар совсем не себя. Под ударом моя сестра, мой маленький, ни в чем не виноватый племянник.

Наверно, именно воспоминания о чистых глазах Вальчика придают мне необходимые силы для сопротивления.

Я принимаюсь мягко выворачиваться из рук Каза, бормоча что-то про туалет и прочее и изо всех сил надеясь, что он меня отпустит. Услышит. Странно, что нет страха перед ним. Как так быстро Казу удалось приучить меня к мысли, что мужские руки могут быть ласковыми? Оберегающими? Что мужчина, настоящий мужчина, может слышать женщину, может понимать ее желания?

Каз слышит. Я и не сомневалась.

Нехотя отпускает, напоследок сладко куснув в шею.

Встаю, драпируясь простыней, бегу в ванную.

Там умываюсь и несколько минут стою, глядя на себя в зеркало, выискивая силы.

— Марусь, кофе будешь? — голос Каза доносится через шум воды, заставляя вздрогнуть. Лохматая девушка в отражении растерянно морщится, прикусывает губу, словно собираясь заплакать…

Но затем выпрямляется, потуже затягивает простынь на груди и, резко вскидывая подбородок, смотрит на меня.

Давай, Маруся. Пошла, ну!