Странствия Лагардера - Феваль Поль Анри - Страница 1

• 1/73
• Следующая

Ночные казни, происходившие за стенами Бастилии, вовсе не были тайными. Самое большее, что можно сказать, – это то, что на них не допускалась публика. За исключением нескольких несчастных, чьи имена ведомы истории, сложивших голову без суда по секретному приказу короля, все остальные преступники ложились на плаху по приговору суда и с соблюдением всех необходимых формальностей. Внутренний двор Ба­стилии был таким же признанным и законным местом казни, как Гревская площадь. Однако привилегией рубить головы в крепости обладал только «Месье де Пари»[1].

Эта тюрьма стала объектом ненависти – ненависти вполне оправданной; но парижская чернь ставила в вину Бастилии прежде всего то, что стены ее мешали вдоволь полюбоваться зрелищем насильственной смерти. Лишь нынешние смертники, прошедшие через заставу Рокет, могли бы сказать нам, изле­чился ли народ Парижа от варварского пристрастия к виду страданий и крови. Сегодня вечером Бастилии предстояло ук­рыть от людских глаз агонию убийцы герцога Неверского[2], осуж­денного Огненной палатой[3] Шатле. Но не все было потеряно: публичное покаяние у могилы жертвы и отсеченная рука тоже кое-чего стоили – и, по крайней мере, это можно было увидеть.

Похоронный перезвон Сен-Шапель привел в необыкновен­ное волнение все простонародные кварталы города. В отличие от нашей эпохи, в те времена новости передавались из уст в уста, – но именно поэтому все устремлялись к месту событий, дабы судить о них по собственному разумению. В одно мгновение толпа запрудила все подступы к Шатле и ко дворцу. Ког­да зловещий кортеж, выйдя из ворот Коссон, двинулся по ули­це Сен-Дени, по обеим сторонам ее уже расположилось не меньше десяти тысяч зевак. Никто из них не знал шевалье Анри де Лагардера. Обычно среди любого сборища находятся лю­ди, могущие назвать по имени осужденного, – сегодня же все пребывали в полном неведении. Однако в подобных случаях не­ведение нисколько не мешает толкам, – напротив, оно порож­дает множество самых разнообразных предположений. Вместо одного неизвестного имени возникает сотня имен. Всего за не­сколько минут на Лагардера взвалили самые известные полити­ческие, равно как и прочие, преступления последних лет, и толпа с жаром обвиняла во всех грехах этого красавца, кото­рый шел со связанными руками в окружении четырех гвардейцев с обнаженными шпагами. Рядом с ним выступал исповедник-доминиканец с бледным лицом и пылающим взором: он указывал на небо медным крестом, размахивая им наподобие меча. Открывали и замыкали шествие конные лучники. В толпе слышалось:

– Он к нам прямо из Испании[4] заявился. Альберони ему посулил тысячу двойных пистолей, чтобы мутил воду во Фран­ции.

– Вот оно как! То-то он с монаха глаз не сводит. Небось много чего надо отмаливать!

– Посмотрите, мадам Дюдуи, какой прекрасный парик получился бы из этих чудесных белокурых волос!

В другом месте судачили:

– Он у герцогини Мэнской[5] был в секретарях. Ему по­ручили похитить маленького короля в ту ночь, когда монсеньор регент[6] устраивал бал в Пале-Рояле.

– А на что им маленький король?

– Чтобы увезти в Бретань. А его королевское высочество они хотели засадить в Бастилию. А Нант – объявить столи­цей…

Чуть дальше:

– Он затаился во Дворе Фонтанов и поджидал господина Лоу[7], чтобы ударить его кинжалом, улучив удобный момент…

– Какое гнусное злодеяние! Весь Париж был бы разорен дотла…

Когда кортеж достиг угла улицы Феронри, раздался целый хор визгливых женских голосов. Улица дю Шантр была в двух шагах, и здесь собрались мамаша Балао, тетка Дюран, мамаша Гишар, равно как и прочие хорошо знакомые нам кумушки. Они сразу признали таинственного мэтра Луи, у которого на­ходились в услужении госпожа Франсуаза и маленький Жан-Мари Берришон.

– Гляньте-ка! – вскричала мамаша Балао. – Разве я не говорила, что добром это не кончится?

– Сразу надо было на него донести, – промолвила, под­жав губы, мамаша Гишар. – Слыханное ли дело: скрываться от соседей?

– А рожа какая наглая, господи прости! – вторила тетка Дюран.

Другие же вспоминали уродца горбуна и красивую девуш­ку, которая пела, сидя у окна. И добрые женщины убежденно восклицали, провожая взглядом зловещую процессию:

– Да уж, про этого не скажешь, что зазря попался!

Зрители не рисковали забегать далеко вперед, поскольку не знали, куда именно направляется кортеж. Лучники и гвардейцы хранили на сей счет многозначительное молчание. Во все време­на этим славным служителям закона доставляло несказанное на­слаждение мучить толпу, изнывающую в неведении. Пока не миновали рыночную площадь, опытные люди утверждали, что осужденного поведут к бойне Невинных младенцев, где был ус­тановлен позорный столб. Однако рыночная площадь вскоре осталась позади.

Кортеж, проследовав по улице Сен-Дени, свернул на ма­ленькую улочку Сен-Маглуар. Передние зрители увидели тогда два факела, зажженные у ворот кладбища; это обстоятельство вызвало множество новых догадок и предположений. Но даже знатоки умолкли, когда случилось неожиданное происшествие, известное нашему читателю: регент приказал доставить осуж­денного в парадную залу Неверского дворца.

Конвой скрылся во внутреннем дворе, а толпа, заняв пози­цию на улице Сен-Маглуар, приготовилась к ожиданию.

Церковь Сен-Маглуар, бывшая некогда часовней монасты­ря, носившего то же имя, стала центром прихода полтора века назад. Монахи удалились в обитель Сен-Жак-дю-О-Па. Церковь была перестроена в 1630 году и первый камень заложил в ее основание брат короля Людовика XIII[8]. Она была неболь­шой, но располагалась посреди самого обширного, парижского кладбища.

При больнице, стоявшей с .восточной стороны, также нахо­дилась часовня, отчего кривой переулок, поднимавшийся с ули­цы Сен-Маглуар на улицу Урс, получил название Дёзеглиз – улица Двух церквей.

В стене, окружавшей кладбище, было три входа: главный – с улицы Сен-Маглуар; второй – с улицы Дёзеглиз; третий – из безымянного переулка, который возвращался к улице Сен-Маглуар, обежав церковь сзади; сюда же выходил фасад особ­няка, принадлежавшего принцу Гонзага[9]. Кроме того, в стене была пробита брешь, дабы на кладбище могла свободно прохо­дить процессия с реликвиями святого Гервазия.

Церковь, бедная и малолюдная, выходила на улицу Сен-Дени; в начале нашего века она еще существовала, ныне здесь сто­ит дом под номером 166. К кладбищу были обращены две двери. Уже много лет вокруг церкви никого не хоронили. Большая часть горожан обретала вечный покой за пределами Парижа. Только за четырьмя или пятью знатными семействами сохранилось право производить погребение умерших сородичей на городских кладбищах. Дому Неверов принадлежала надгроб­ная часовня, которая была их ленным владением.

Мы уже упоминали, что часовня эта располагалась на неко­тором удалении от церкви; вокруг нее росли большие деревья, а самый короткий путь к ней вел от улицы Сен-Маглуар.

Прошло около двадцати минут с того момента, как процес­сия с осужденным скрылась во внутреннем дворе Неверского дворца. Непроглядная темень царила на кладбище, откуда мож­но было видеть одновременно и ярко освещенные окна парадной залы, и слабые блики, исходившие из зарешеченных окошек церкви. Временами сюда доносился глухой ропот толпы, запо­лонившей соседние улицы.

• 1/73
• Следующая