Александровские Кадеты. Смута. Том 1 - Перумов Ник - Страница 20
- Предыдущая
- 20/26
- Следующая
Простые слова и знакомые. Но били они прямо в цель… как и там, в другом семнадцатом…
«Почему насъ зовутъ большевиками? Потому, что мы – за большинство народа, и потому, что большинство народа за насъ!.. Никто не дастъ крестьянину земли, никто не дастъ рабочему заводъ – кромѣ насъ!.. Мы одни рѣшительно порываемъ со старымъ міромъ, міромъ зла, крови и несправедливостей, гдѣ бѣдному человѣку доставались однѣ кости!.. Мы одни говоримъ – землю дѣлить по справедливости, по числу ѣдоковъ! Міроѣдовъ-кулаковъ – вонъ изъ нашихъ сѣлъ! Кулачьё – раскулачить! Дома ихъ, скотину, инвентарь – бѣднѣйшему трудовому крестьянству!.. Братья-бѣдняки, поднимайтесь, создавайте комитеты деревенской бѣдноты – комбеды, берите власть, гоните кровопійцъ изъ деревень въ шею!..»
Что делать? Пока ещё поезда продолжают движение, рвутся на юг; но, само собой, телеграф им не обогнать. Скоро, совсем скоро захватившие власть в Петербурге отдадут соответствующие приказы; тот же Гучков, к примеру. Ни мужества, ни решительности ему не занимать; какие-то полки могут и выполнить приказ «законного правительства из состава депутатов Государственной Думы». И тогда останется только пробиваться с боем, но, опять же, – куда?
Как в той реальности, уходить на Дон, на Кубань, надеясь на казаков, на богатые села Тавриды и Новороссии? На рабочих Юзовки и Донбасса, хорошо зарабатывавших, имевших собственные дома, никак не похожих на «пролетариев», которым «нечего терять, кроме их цепей»?..
Но там это не кончилось ничем хорошим. Казаки «устали от войны» и не хотели уходить далеко с родного Дону; в селах Причерноморья, где, как говорится, «оглоблю воткни – телега вырастет», хватало тех, кому глаза жёг достаток соседа; и офицеры, дававшие присягу Государю, предпочитали сперва отсиживаться по квартирам, а потом покорно отправиться на службу к большевикам – кто из страха, кто за паёк, а кто и из надежды скакнуть в первые из последних.
Но у них не было Императора. Быть может, Его воззвания сумеют пробудить общество? Привлечь всех верных к Его знамени? Ведь тогда и там смута случилась на третий год тяжёлой войны, где врага только-только удалось остановить и лишь кое-где оттолкнуть назад. Вот интересно было б рассказать Алексею Алексеевичу[9] о прорыве, названном его именем…
Может, здесь и сейчас всё окажется по-иному? Не выбито кадровое офицерство; цел (хочется верить) гвардейский корпус, хоть и изрядно рассеян; и немцы не занимают полстраны, как по тому «похабному Брестскому миру»; пока – одну лишь столицу да железные дороги к ней от Риги и Ревеля.
Так отчего же он, полковник Аристов, в такой меланхолии? Ничего ещё не проиграно; напротив, они одержали победу, вырвались из обречённой столицы, спасли Государя – да иному офицеру этого б на всю жизнь хватило!..
Или оттого ты мрачен, любезный друг Константин Сергеевич, что рядом нет с тобой некоей прекрасной дамы, с которой ты так и не набрался храбрости объясниться?
Оттого, что она – неведомо где? Что ваш последний разговор… был совсем не таким, как тебе хотелось бы?
Нет, сказал себе он. Об этом я сейчас думать не буду. Приказываю себе не думать и запрещаю думать. Нам надо просто выжить, просто прорваться…
Две Мишени зло стукнул кулаком по броне. Да нет же, нет! «Просто выжить» не получится! Как не получилось у героев Ледового похода в той реальности. Почему там победили их нынешние противники? Не только лишь потому, что были чудовищно, непредставимо жестоки. Жестоки, как жестока может быть только машина, холодная и бесчувственная. Это, конечно, сыграло свою роль – Константин Сергеевич думал о тех заложниках из офицерских семей, коими обеспечивались верность и усердие «военспецов», как он успел вычитать в библиотеке профессора Онуфриева. Но – не только, отнюдь не только.
Их идея, признавался он себе, проста и привлекательна. Долой старый мир, всё отнимем и поделим, по справедливости, кто не работает, тот не ест. Верно – почему буржую нужна квартира в десять комнат, а рабочий зачастую ютится угловым жильцом?..
Тут, конечно, можно было пуститься в долгие рассуждения, что по углам приходилось жить лишь самым бедным и молодым, не умеющим многого молодым рабочим, что спустя полгода-год на столичных заводах они уже снимали кто комнату, а кто и целую квартиру, пусть даже и простую, – но дело-то было в том, что большевики предложили доступное и понятное. Не какую-то учёную заумь, нет. И в этой простоте крылась страшная, убийственная сила.
Всё отобрать и поделить. По-честному, по справедливости. А где она, справедливость?
– Ваше высокоблагородие, господин полковник, разрешите обратиться?
Так, это что такое? Кадет Пётр Ниткин, собственной персоной!
– Обращайтесь, кадет. И можно без высокоблагородий.
– Солонов, Фёдор… Федя… как он, Константин Сергеевич?
Переживает за друга, понятно.
– Рана тяжёлая, Петя, не скрою. Но Фёдора прооперировали. И ты знаешь, кто ассистировал? Сама великая княжна Татьяна Николаевна!
Петя Ниткин округлил глаза.
– Да-да. Внучка Государя. Не гнушается. Семнадцать лет всего, а уже сестра милосердия. Когда только успела научиться! Так что, Пётр, будем уповать на Господа и на чудеса современной медицины. Тот самый пенициллин, например.
– При пулевом ранении в живот он не поможет. – Ниткин опустил голову.
– Частично может помочь. Предотвратить сепсис, насколько я понимаю. Но – не бойтесь, кадет Ниткин. Не к лицу это александровцу!
– Я не боюсь, Константин Сергеевич, – очень серьёзно сказал Пётр. – Я просто размышлял… как сделать так, чтобы не вышло – как там…
Вот только с кадетом Ниткиным и мог полковник Аристов поговорить об их самой великой тайне.
– Я тоже думал, Петя. Или мы предложим что-то своё, иное, лучше, чем у большевиков…
– А вы тоже считаете, Константин Сергеевич, что они и у нас власть возьмут? Ну, как там?
– Возьмут, – с мрачной убеждённостью сказал Две Мишени.
– А как же немцы?
– Немцев мало. Если поднять весь Питер, все рабочие окраины, да все запасные полки, что изменили присяге, да всю чернь с городского дна… Нет, Петя, не удержаться «временным». Даже с германской помощью. А большевики – ты сам знаешь, с народом говорить они умеют. «Временные» – нет. И потому, сильно подозреваю, очень скоро в Таврическом дворце окажутся уже совсем другие хозяева.
– Но что же делать? – совсем по-детски спросил Петя. – Что же будет? Как… как у тех?
– У тех не было Государя, – повторил вслух свою мысль Две Мишени. – А у нас он есть.
Петя Ниткин молчал. Нехорошо так молчал, убито.
– Государь – это… это не всё, Константин Сергеевич, – словно равному, сказал он. – Если я чего-то и понял – и оттуда, и из того, что творится у нас, – без идеи нельзя. А у нас какая идея? За что стоим?
– За веру, царя и Отечество, – спокойно и без малейших раздумий ответил Аристов. – Петя, мы с тобой были там. Мы видели, как оно. Веры нет. Нет Государя. Ты видел у нас плакаты – «Его Величество – наш рулевой»? «Народ и Государь едины»?
– У нас верноподданические адреса пишут, – тихо, но убеждённо возразил Петя Ниткин.
– Адреса – это не плакаты, – с такой же убеждённостью покачал головой полковник. – Адрес – это почти что личное послание…
– А Отечество как же? Мы-то знаем, как они за него сражались. Дай нам Господь всем так сражаться в последний наш час…
– Вот и мы сражаемся за Отечество, Пётр. И у нас есть интервенты, на нашу землю явившиеся.
– Немцы уйдут, что делать станем? – не соглашался Петя. – Что против этого – «земля крестьянам, фабрики рабочим»?
– Так ведь враньё же это, кадет.
– Враньё, Константин Сергеевич. Но в него же сейчас верят. И потому против нас идут. Те же армейские полки – кто разбежался, а кто и против выступил, как волынцы.
Аристов недовольно поморщился, отворачиваясь. Почти его собственным мыслям отвечал кадет Ниткин, и ответы получались ой какие нерадостные.
- Предыдущая
- 20/26
- Следующая