Жизнь моя - Пейвер Мишель - Страница 1

Был День Крови, полдень, — в этот день он впервые увидел ее.

Процессия приближалась к проходу, у которого стояли они с Плавтом, и над головами зевак Кассий лишь мельком увидел изваяние Великой Матери, шатко накренившееся на плечах ее жрецов.

В тот день в Риме царил лихорадочно-праздничный дух. Народ толпился на узких улочках, любопытствующие свешивались из окон и балконов. Это было зрелище того рода, что давало людям образованным пищу для дебатов о природе веры, а заодно и повод поздравлять себя с тем, что сами они-то выше подобных безрассудств. Кроме того, когда еще увидишь толпу варваров, воющих на улицах Рима в угаре наркотиков, фанатизма и самоистязаний!

Впоследствии Кассий удивлялся — невероятно было уже то, что он вообще исхитрился увидеть ее в этой давке. Все последующие годы он будет часто думать об этом. И о том, насколько иной была бы его жизнь, если бы он мельком не взглянул на нее тогда.

Он только что подобрал с мостовой глиняный черепок и праздно вертел его в руке, — это был осколок лампы богомольца вроде тех, что сотнями продавали паломникам земледельцы там, в Галлии. В это время года в святилище богини было столько ламп, что ночами он мог видеть свет из своего сада: слабое зарево далеко над ущельем, глаз в горе.

При этом воспоминании на него накатила такая волна тоски по дому, что дыхание перехватило. И в это мгновение он увидел ее.

Она стояла в проходе на противоположной стороне улицы, как и он, держа в руке глиняный черепок и, слегка нахмурясь, разглядывала его.

— Хорошенькая, — заметил Плавт, проследив за его взглядом.

— Нет, — возразил Кассий, — красивая. — Он пожал плечами: — Как, впрочем, каждая третья женщина в этой толпе.

Она была среднего роста, молодая, с темными бровями и длинными темными волосами, с красивым ртом.

По тому, как были убраны ее волосы — в простой хвост на затылке, он сделал вывод, что она еще не замужем.

Сперва он решил, что это одна из тех патрицианских девиц, что приходят сюда с Палатина за впечатлениями. Рядом с ней стояла крупная, крепко сбитая девушка-рабыня в коричневой шерстяной тунике, чьей задачей было, вероятно, защищать ее от солнца с помощью зонтика. И наверняка на боковой улочке ее ожидали носилки, чтобы доставить домой в случае, если процессия варваров окажется утомительной.

Все в этой девушке говорило о безупречном воспитании. Ее платье из тонкой голубовато-зеленой ткани на талии и под грудью было перехвачено позолоченным шнуром; на ней была великолепная белая накидка со складкой, приличным образом задрапированной на затылке. Ее одежды были безупречны и тонки, как паутинка. Скорее полотно, чем шелк, который, несомненно, был бы чуточку неделикатным для столь образцовой молодой девушки.

Хотя, если вдуматься, он мог и грубо ошибаться на ее счет. Насколько он знал, она могла оказаться и куртизанкой высокого класса, играющей роль инженю, и богатой разведенной дамой, бросившейся в водоворот любительского разврата ради собственного удовольствия. В Риме такие нюансы было непросто распознать. А он так долго был в походах, что и позабыл о них.

Так что ее одежда могла быть и натурального египетского полотна, и простой имитацией с уличного рынка. А эти бусинки, дрожащие в ее ушах, с равным успехом могли оказаться как персидскими изумрудами и индийским жемчугом, так и простыми кусочками раскрашенного стекла и эмали.

Но тяжелая цепь, обвивавшая ее шею, несомненно, была чистого золота, и на ней она носила амулет, привлекший его внимание, — маленький полумесяц. Означало ли это, что она поклоняется богине? Конечно, нет. Рассматривая черепок, она выглядела не восторженной, а просто озадаченной. Полумесяц мягко двигался у основания ее шеи в такт пульсу.

Он поднял взор к ее лицу и сразу понял, что она тоже наблюдает за ним. У нее были прекрасные темные глаза. И они красноречиво выражали досаду на то, что ее разглядывают.

Он выдержал ее пристальный взгляд, чтобы показать, что нисколько не смущен. Затем вернулся к наблюдению за процессией и решительно выкинул ее из головы.

Этот день принадлежит Плавту — его лучшему, старейшему другу. И он не позволит какой-то надменной девице покушаться на его чувства.

Внезапно процессия вышла прямо на них, и девушка скрылась из вида за безумно лающими жрецами-евнухами. Визжали флейты, бряцали тарелки, выли трубы.

Солнце сверкало на серебряной фигуре Матери, возвышающейся на своих шафранового цвета носилках. Ее незрячее лицо шершавого черного камня было обращено к горизонтам, которых простые смертные никогда не увидят.

— Дорогу Матери! — завывали последователи культа на латыни, фригийском, финикийском, греческом и других наречиях, неизвестных Кассию. Распространяя дикую вонь, они вертелись вокруг своего божества. Мелькали пестрые от крови одеяния, развевались длинные волосы, тощие руки и ноги багровели, как угли, потрескивающие на открытом воздухе.

На улице было знойно, как в преисподней. Солнечные лучи ножами вонзались в мозг, а шума было достаточно, чтобы лопнули барабанные перепонки. Воздух был густ от аромата бальзамов, растоптанных роз и солоноватого металлического запаха крови.

Кассий почувствовал, как Плавта рядом с ним перекосило.

— С тобой все в порядке? — прокричал он в ухо старику. — Если хочешь, можем уйти.

Плавт затряс головой, сдержанно хмурясь, однако, когда Кассий предложил ему свою здоровую руку, с благодарностью оперся на нее.

— Ты уверен? Может, тебе лучше уйти? — настаивал Кассий.

— Совершенно уверен, — ответил Плавт. Он заявил, что получает безмерное удовольствие, впервые за многие годы наблюдая сирийский культ так близко. Хотя солнце, возможно, слишком палящее для этого времени года, и, как только они вернутся домой, придется выпить побольше мятного чаю. Кстати, не мог бы Кассий тем временем позаботиться об одном из своих лекарств? Дикий огурец и собачья желчь — это как раз то, что нужно от воспаления глаз, которое обязательно случится от всей этой пыли.

Кассий немедленно заверил друга, что уже принял его, прежде чем выйти из дому.

— Разумная предусмотрительность, — кивнул Плавт, обдавая своего компаньона ароматом аниса, который он жевал каждое утро, чтобы предотвратить зубную боль.

Носилки богини двинулись дальше, и верховный жрец, мечтательно покачивавшийся позади них, поравнялся с ними. Серебряное изваяние Матери толкало его под ребра, и на каждом шагу он хлестал себя плетеным бичом, вздрагивая в экстазе и широко открывая глаза каждый раз, когда плеть обжигала его спину.

Кассий гадал, какую позу принимал верховный жрец, стоя перед алтарем в ожидании, пока его обагрит кровь жертвенного быка. Были ли его глаза открыты во время жертвоприношения? Ловил ли он ртом очистительный поток?

Хотя, конечно, позы здесь не было вообще. Ни в чем. Достаточно было взглянуть в лица верующих, чтобы увидеть: они совсем забыли о смеющейся, очарованной, ужасающейся и недоверчивой толпе вокруг них. Как Кассий завидовал их слепой убежденности!

Верховный жрец откинул назад свои длинные волосы, обрызгав женщин из толпы кровью, так что они завопили в восторженном ужасе. Вероятно, они давно не были в такой близости от растерзанной в лоскуты мужской плоти.

День Крови всегда притягивал представителей высших классов. И кто их осудит? В сравнении с Юпитером, лучшим и величайшим во всей его бесконечной унылости, это действительно была религия. Мучительная, полная энергии и напряжения. И разумеется, на случай инцидентов здесь всегда было сильное военное присутствие — и солдаты никогда не подводили, сдерживая женщин. Длинношеие патриции чутко следили за малейшими проявлениями грубости. Кассий должен был это знать.