Дж. Р. Р. Толкин: автор века. Филологическое путешествие в Средиземье - Шиппи Том - Страница 43

Толкин осознавал разницу между вещественным и абстрактным — об этом можно судить по тому слову, которое употребляет Леголас в главе «Путь на юг». Хранителям не удается пересечь Карадрас из-за снежной бури, и эльф отправляется разведать путь к отступлению. Вернувшись, он сообщает, что снеговой покров простирается недалеко, но солнце он заманить с собой не смог: «Оно ублажает южные земли, и его, как я понял, ничуть не беспокоят несколько тучек (wreath of snow) над этой горушкой». Под «тучками» Леголас, очевидно, имеет в виду нечто вроде облака, нечто почти эфемерное, и слово wraith можно употреблять в том же значении, хотя в Оксфордском словаре оно не зафиксировано: можно сказать «a wraith of mist» (облако тумана), «a wraith of smoke» (облако дыма), подобно тому как Леголас говорит «a wreath of snow» ([снеговые^[58]] тучки). Таким образом, представляется вероятным, что слово wraith — это шотландская форма, образованная от слова wríðan точно так же, как слово raid (рейд) образовано от слова rídan.

Вернемся к цитатам из перевода Гэвина Дугласа, на основании которых Оксфордский словарь вывел два значения этого слова. Первое — «видение или дух умершего человека: призрак или привидение» — иллюстрируется фразой:

In diuers placis

The wraithis walkis of goistis that are deyd

(Тенью такой человек, говорят, после смерти витает^[59]).

В качестве примера употребления этого слова в другом значении — «эфемерный или призрачный облик живого человека» — вновь приводится цитата из перевода Дугласа:

Thidder went this wrath or schaddo of Ene (Тотчас на судно взлетел трепетный призрак Энея).

Возникает резонный вопрос: так живы эти призраки или мертвы, раз Дуглас использует это слово в обоих смыслах? Можно еще добавить: материальны они или нет? Этот второй вопрос вызван сравнением их с «тенью» (еще одно важное для Толкина слово) и определением wraiths и wreaths в первую очередь исходя из их формы, а не содержания: завиток, спираль, кольцо. Первый же вопрос связан с тем, что призрак может быть призраком чего-то, даже если это что-то настолько неуловимо (хотя и вещественно), как снег, туман или дым. Разумеется, Кольценосцы у Толкина являют собой ответ на все эти вопросы и в очередной раз показывают, что очевидные ошибки и противоречия в древних поэмах могут просто указывать на понимание, недоступное самоуверенным составителям словарей в XIX и ХХ веках.

Живы Кольценосцы или мертвы? В начале книги Гэндальф сообщает о том, что некогда они были людьми, которым Саурон раздал кольца, «чтобы поработить их. Давным-давно превратились они в кольценосцев-призраков, в Прислужников Мрака, его самых страшных вассалов».

Гораздо позднее, в главе «Битва на Пеленнорской равнине», мы узнаем о том, что главарь назгулов, Повелитель Призраков, был некогда королем-ведьмаком Ангмара — королевства, стертого с лица земли более тысячи лет назад. Значит, ему следовало бы быть мертвым, однако он, очевидно, в той или иной форме жив, то есть находится ровно посередине между двумя значениями, приведенными в Оксфордском словаре. Что касается вопроса о его материальности, то назгул в каком-то смысле не имеет вещественной формы — ведь когда он откинул капюшон, под ним ничего не было. С другой стороны, что-то там должно было быть, раз «был он в короне, но без головы». Кроме того, он и его товарищи могут совершать физические действия: носить стальные мечи, ездить верхом на лошадях или на крылатых тварях — а главарь назгулов машет булавой. Однако им нельзя причинить физического вреда — ни наводнением, ни оружием, только лишь мечом из Могильников, выкованным на древнем Западе и заклятым поразить Ангмар. Именно эти заклинания, а не сам клинок, и пронзают «призрачную плоть». Так что Кольценосцы похожи на туман или дым — они вещественны и даже опасны, грозя удушением, но в то же время совершенно неуловимы.

Все это весьма своеобразно. Однако важно понять, насколько подобный образ узнаваем и даже правдоподобен с психологической точки зрения. Ответ на этот вопрос возвращает нас к ХХ веку. Возможно, Толкин не сразу пришел к такому образу Кольценосцев, потому что, как говорилось выше, сначала Черные Всадники кажутся относительно безобидными. Однако во время Совета у Элронда Боромир рассказывает об одном из основных их свойств — способности сеять панику: всякий раз, когда в бой вступают Черные Всадники, «их союзники сражаются словно одержимые, а наших воинов сковывает ужас». И после ухода Хранителей из Кветлориэна призраки все чаще выступают именно в этом качестве. Пролетая над Сэмом и Фродо, над мустангримцами, над Гондором, они вызывают одни и те же явления: тьму, леденящий душу вопль и ужас. Типичный пример — ощущения Пина и Берегонда в тот момент, когда они слышат Черных Всадников и видят, как те слетаются к Фарамиру в главе «Нашествие на Гондор» (глава 4 книги V):

Внезапно оба онемели на полуслове, беспомощно цепенея. Пин съежился, прижав ладони к ушам, Берегонд… там и застыл, всматриваясь в темень глазами, полными ужаса. Пин знал этот надрывный вопль, он слышал его когда-то в Хоббитании, на Болотище; но здесь он звучал куда громче и яростнее, отравляя сердце безысходным отчаянием.

Эта последняя фраза имеет особое значение. Воздействие Кольценосцев по большей части не физическое, а психологическое: они парализуют волю, лишают сил сопротивляться. Это может быть как-то связано с тем, что их жертва сама начинает превращаться в призрака. Такое может случиться в результате внешнего воздействия. Как поясняет Гэндальф, если бы Элронд не извлек обломок моргульского клинка из раны Фродо, он «стал бы призраком Царства Тьмы». Но обычно возникает подозрение, что люди превращаются в призраков сами по себе. Они принимают дары Саурона — вполне возможно, намереваясь использовать их ради какого-то дела, которое считают благим. Но потом они начинают жульничать, устранять несогласных, верить в некую «цель», которая оправдывает все их действия. В конечном счете эта «цель» или привычки, приобретенные на пути к ней, разрушают все их представления о нравственности и даже то, что в них еще остается человеческого. Вид человека, которого «пожирает изнутри» одержимость некой абстракцией, настолько хорошо знаком тем, кто застал трагические события ХХ века, что образ такого призрака и процесс превращения в него становятся до ужаса узнаваемыми и в каком-то смысле отнюдь не фантастическими.

Примеры персонажей, которые уже вступили на путь развоплощения, делают этот образ зла еще более реалистичным. Самые первые и при этом весьма зловещие симптомы мы наблюдаем у Бильбо, Фродо и ряда других героев, о которых уже говорилось выше. Горлум продвинулся по этому пути гораздо дальше; однако во «Властелине колец» он, уже много лет как лишенный Кольца, возможно, стал выздоравливать — об этом говорит то, что он начинает называть себя своим прежним именем, Смеагорл, каким звался еще будучи хоббитом, и иногда, что очень важно, говорит о себе «я». В главе «Тропа через топи» приводится поразительный диалог между его хоббитовской сущностью (Смеагорлом) и сущностью Кольценосца (Горлумом, или «моей прелес-с-стью»), из которого ясно, что две эти личины как минимум связаны друг с другом. Можно себе представить, как одна вырастает из другой, как обычная человеческая слабость и эгоизм претворяются в чистое зло.

Но лучший пример «развоплощения» во «Властелине колец» — это, конечно, Саруман. Как отмечалось выше, его речь и поведение более современны, чем у любого из участников Совета у Элронда и вообще любого другого персонажа. Цели Сарумана — это знание (против этого вряд ли можно возразить), дисциплина на службе у знания (наверняка его поддержали бы в этом целый ряд ученых и огромное множество руководителей), но в конечном счете — контроль. В своем стремлении к контролю Саруман совершенно осознанно готов сотрудничать с силами зла, но надеется использовать их для своих гораздо более возвышенных целей, а затем подавить или уничтожить своих временных союзников. Однако мы слишком хорошо знаем, что такие расчеты не оправдываются, — мы наблюдали подобные войны и союзы на протяжении всего прошлого века. Кроме того, как мы узнаем в главе «Красноречие Сарумана» (глава 10 книги III), его основным преимуществом было не что иное, как очарование его голоса: