Карнавальная ночь - Феваль Поль Анри - Страница 13

• Предыдущая
• 13/112
• Следующая

– Воля к победе… – продолжала красавица.

– Деньги! – перебил Ролан с многозначительным видом.

Кто хотя бы раз в жизни не хотел показаться Талейраном?

Маргарита чуть было не погасила свой фонарь, она решила, что уже нашла того, кто был ей нужен.

– Послушайте! – вдруг начал Ролан. – Я даже не спрашиваю, против кого вы боретесь. Я ничего не смыслю в политике. Песни свободы заставляют сильнее биться мое сердце, и я могу слушать часами, как моя бедная дорогая мать рассказывает о славных временах Империи. Но мне кажется, что вы должны принадлежать к знатной фамилии, иногда мне чудится, что и мои предки были выдающимися людьми. Обмолвки в разговоре моей матери свидетельствуют о том же… Существует связь между мной и теми, что сражались за Бога и короля на полях Вандеи, я уверен в этом. Дело не в знамени – вы станете моим знаменем. Я уже сказал и хочу повторить: куда вы, туда и я… Но сжальтесь надо мной, Маргарита, я пришел сюда измученный сомнениями. Я хотел задать вам вопрос, но, увидев вас, покорился вашему очарованию, как всегда. Слова замерли у меня на губах. И однако завтра я буду драться из-за вас на дуэли.

Последние слова вырвали Маргариту из задумчивости. Она уже некоторое время не слушала Ролана, возводя в мечтах очередной замок.

– Вы деретесь… из-за меня! – повторила она, и взор ее оживился.

– Мой противник вас оклеветал, – сказал Ролан.

В глубине души Маргарита, должно быть, смеялась, но лицо ее приняло надменное выражение.

– О, я знаю! – воскликнул Ролан, думая о злополучной кисейной косынке. – Вы никогда не были у господина Леона Мальвуа, не так ли?

Первым побуждением Маргариты было ответить: никогда. Все женщины таковы. С необыкновенной легкостью они умеют отрицать очевидное, и слепцы, не желающие видеть солнце в ясный полдень, им охотно верят. Однако Маргарита передумала. Она была актрисой по натуре и не упускала возможности разыграть сцену.

– Идет ли речь о господине Леоне Мальвуа? – осведомилась она и, не дожидаясь ответа, добавила тоном непререкаемого авторитета: – Ролан, я запрещаю вам драться с господином Леоном де Мальвуа.

– Но я его вызвал!

– Он вас простит.

– Маргарита! – Ролан гордо выпрямился и вскинул голову. – За исключением Господа, моей матери и вас, я ни от кого не приму прощения.

Маргарита улыбнулась: Ролан был так хорош в порыве молодой удали.

– Дитя! – пробормотала она. – Ты предложил мне свою помощь, а теперь хочешь стать препятствием между мной и успехом?

Этих слов оказалось достаточно. Обескураженный Ролан застыл с открытым ртом. Как же он забыл о заговоре! Отныне с ним связан каждый его шаг! И косынка – тоже наверняка – часть заговора!

Если и был кто-то, кто еще не присоединился к заговорщикам, так это виконт Жулу по прозвищу «Дурак». Он прикончил цыпленка, не оставив ни кусочка. Между Жосселеном и Плоермелем такой аппетит не редкость. После цыпленка он доел остатки говядины, дабы было чем закусить последнюю кружку пива. Теперь он лакомился марвальским сыром, заливая его очень темным грогом, часть которого Жулу предусмотрительно сберег для кофе.

Без сомнения, Жулу был в отвратительном расположении духа. Он уже раз десять совершил вылазку в коридор. Он пил, ворча сквозь зубы, ел, сжав кулаки. Песня, с несгибаемым упорством распеваемая служащими Дебана в «Нельской башне», выводила его из себя. Щеки его горели, глаза налились кровью. Он был сыт, он был пьян.

Досадное одиночество и опьянение сделали свое дело: теперь Жулу был твердо уверен в том, что этот другой Буридан пришел занять его место.

«Черт бы его побрал!» В простой душе Жулу нарастало беспокойство, и будущее представлялось ему все более мрачным и кровавым.

То, что сейчас происходило в гостиной, походило на канун великой битвы. Маргарита, умело обходя вопрос о цели фантастического заговора, опоясала Ролана мифическим мечом и назвала своим верным рыцарем. Бедный паж, ослепленный и опьяненный страстью, не менее чем Жулу вином, принял за чистую монету этот любовный фарс. Но кто знает, возможно, Маргарита не совсем притворялась, ведь она была женщиной, и она была молода. Согласившись принять участие в романтическом заговоре, в этой опасной и благородной затее, еще более возвысившей возлюбленную в его глазах, Ролан очертя голову бросился в океан грез. Костюм Буридана чрезвычайно шел характеру Ролана, бесстрашному искателю приключений, не упускавшему случая метнуть кости на зеленой скатерти, где ставкой была жизнь. Сейчас на кон было поставлено самое бесценное сокровище – женщина небывалой красоты, обворожительная, несравненная. Она сидела рядом с ним, почти в его объятиях, и говорила о будущей победе словами любви.

Ролан совсем потерял голову. Дыхание этого чудесного создания обжигало ему виски, пленительные взоры возносили высоко над землей. Слова звучали все реже и становились короче, ибо Маргарита понемногу опьянялась тем чувством, которое сама вызвала.

– Давно, ах как давно я боюсь полюбить тебя! – томно проговорила она, словно сетуя на судьбу.

Ролан опустился на колени, иначе он не мог внимать подобным речам.

Трепещущие руки Маргариты пробегали по растрепавшимся кудрям юноши. И вдруг, словно по мановению волшебной палочки, неистовая дрожь оборвалась.

В первую секунду Ролан не заметил того, что случилось, он был целиком поглощен своим неслыханным счастьем.

Однако кое-что действительно произошло, так, сущий пустяк.

Когда Ролан порывисто опустился на колени, единственная пуговица на его камзоле оторвалась. Из распахнувшегося камзола выпал бумажник Терезы. Он лежал на полу, купюры рассыпались по паркету.

Ролан мог бы поклясться, что Маргарита ни на мгновение не отводила глаз от его глаз, настолько быстрым и неприметным был взгляд, брошенный ею на купюры. Возможно, Ролан даже не стал бы немедленно подбирать бумажник, но Маргарита резко поднялась, сказав:

– Здесь жарко, я задыхаюсь.

Она подошла к балкону и открыла его. Ролан собрал деньги в бумажник и сжал его в руке.

Маргарита, опершись о перила, пристально глядела во тьму бульвара. Ее лицо было мертвенно-бледным, но глаза по-прежнему пылали огнем, правда, иного рода.

– Двадцать тысяч франков! – прошептала она.

Ее быстрый взгляд не только увидел купюры, но и успел сосчитать их.

«Мне уже двадцать лет, – подумала Маргарита. – Сейчас или никогда!»

Бульвар Монпарнас не слишком изменился с тех времен. И поныне в десять часов вечера он нередко бывает пустынен и темен. Маргарита выглянула в окно, чтобы убедиться, насколько бульвар Монпарнас пустынен и темен. Осмотр удовлетворил ее. В 1832 году газовое освещение еще не добралось до столь отдаленных кварталов. Два ряда голых деревьев тянулись вдоль безлюдной улицы, пропадая в темноте. Из близлежащих кабачков раздавались пьяные вопли гуляк, празднующих карнавал. Маргарита закрыла окно. Ее охватила дрожь.

– А теперь мне холодно. Очень холодно! – сказала она.

Выражение ее лица так сильно и странно изменилось, что Ролан невольно сделал шаг назад.

– Вы мне солгали, – продолжала Маргарита, – вы не любите меня.

Эти слова плохо вязались с тем, что было говорено несколькими минутами раньше, но Маргарите не терпелось добиться своего, и безлюдность бульвара за окном как нельзя лучше подходила для осуществления ее целей.

– О! Маргарита! – пролепетал изумленный Ролан. Ему и без того было не по себе: выпавший бумажник горьким укором напомнил ему о матери.

Маргарита передернула плечами – жест, без которого невозможно представить себе женщину. Скорее каторжник избавится от клейма, чем дамы перестанут поводить плечами! Очевидно, не умея подыскать нужные слова, Маргарита повторила:

– Вы мне солгали, вы подлец!

Бедный Ролан не знал, что и сказать в ответ на эти угрюмые обвинения.

Маргарита в нетерпении топнула ногой. В сущности, она была человеком хитрым, пронырливым, осторожным. Мы еще увидим, как ловко она обделывает свои дела. Но сейчас она шла напролом, словно вепрь, не разбирающий дороги в чаще. Притворяться и наводить глянец более не было нужды. Маргарита хотела одного: выставить Ролана за дверь, на темную улицу, где не было ни души, и какими средствами она этого добьется, уже не имело значения.

• Предыдущая
• 13/112
• Следующая