Венеция. Под кожей города любви - Бидиша - Страница 9

Я втискиваюсь внутрь.

— Нет, до чего мы дошли? — горестно вопрошает парень и с негодованием трясет сложенными в щепоть пальцами. — Я поддержал ваше дело, я поел у вас, я заплатил два евро, а теперь всего-навсего хочу у вас пописать — и вы мне отказываете!

— Синьор! Не принимайте это так близко к сердцу! Я ничего не имею против вас… Но у нас нет удобств на этот случай, только подсобное помещение для персонала.

— Но вы… вы так беспардонно бросили мне в лицо отказ, когда я попросил об одолжении!

Каждая сторона охотно и со смаком ведет свою партию. В сущности, они даже не кричат, а повышают голоса ради публики, на которую играют. Парень проявляет настойчивость, но всем уже понятно, что к священному стульчаку персонала он допущен не будет. И все же ему позволяется достичь накала страстей, выражающегося в громкости и скорости речи, прежде чем десница Божья приводит его в чувство. В роли десницы выступает молодая официантка — белокожая, долговязая, с короткими обесцвеченными волосами и в заляпанных очках. Она выплывает из подсобки, встает у кассы, кулак упирается в бедро, локоть в сторону. Другой рукой она царственным жестом указывает на выход. Глядя на парня сверху вниз (по крайней мере, так кажется), она вкрадчиво, но властно произносит:

— Синьор, достаточно. Если вы потрудитесь выйти отсюда и пройти буквально два шага по улице, то слева увидите отличный общественный туалет, способный удовлетворить любые… ваши потребности.

Речь официантки производит такое впечатление, будто в помещении кафе внезапно вспыхивает ослепительный свет. Все на миг замирают, замолкают, только переглядываются. А потом — общий взрыв восхищенного хохота.

Парню, признавшему поражение, нечего сказать, он не то что выходит, а как-то незаметно выползает бочком. Восторженные посетители, отсмеявшись, снова поворачиваются к официантке, словно предвкушая второй акт. Остальные сотрудники пастичерии одобрительно хихикают, кое-кто аплодирует, а сама девица, которая в момент своего триумфа была неприступна и решительна, как Боадицея[2], опускает подбородок, отнимает кулак от бедра и от души смеется вместе со всеми. Атмосфера разряжена, в воздухе витают шуточки, та же официантка подходит обслужить меня. Я, как всегда, тяну, затрудняясь с выбором пирожного. Мы смотрим друг на друга и улыбаемся: я — с восхищением, она — с самоиронией.

— Простите, — говорит она, — но если кое-кто зарывается и не может остановиться, я просто должна что-то сказать!

В Венеции я собираюсь снимать жилье. В этом я полагаюсь на Стефанию. Я безропотно доверяю ей как талантливому организатору, и к тому же лучший способ подыскать жилье в Венеции — личные связи; они тут решают все, в противном случае готовьтесь, что вас обдерут как американских магнатов, очаровавшихся старинными палаццо во время музыкальных, художественных, архитектурных и прочих фестивалей.

Агент по сдаче квартир в аренду, живая дама по имени Мариетта, — этакая сексапильная белочка: тонкие каштановые волосы, смуглая кожа, светло-карие глаза и скрипучий смех. К сожалению, квартира, которую она нам показала, для меня слишком велика, слишком красива и слишком шикарно обставлена. Квартира была похожа на богатый сельский дом где-нибудь в Корнуолле — высокая кровать застлана изумительным лоскутным покрывалом, на кофейном столике — стопка журналов по дизайну, а балкон — как широкая терраса, опоясывающая здание по периметру. Хозяйка, равнодушная женщина слегка за пятьдесят, производит впечатление — модный черный лен, коралловая помада, превосходная стрижка (посещает парикмахера не реже двух раз в неделю, прикидываю я). Она осматривает меня с головы до пят и бледно улыбается, после чего принимает решение, что готова удостоить меня чести вносить за квартиру арендную плату, превышающую тысячу сто евро за месяц.

— Типичная богатая венецианка, одна из многих, — с негодованием объясняет Стефания, когда мы уходим. — Такие держат, скажем, по дюжине квартир и сдают их внаем. Можешь мне поверить, она в жизни ни одного дня не работала.

Со вторым агентом, Тицианой, у нас назначена встреча на маленькой площади, где стоит ее дом. Стефи звонит, а я укрываюсь от солнца под навесом магазина, торгующего декоративными штучками из дерева. На витрине смятый пиджак, не настоящий, а из дерева; нежная хрупкая орхидея — тоже из дерева. А как вам понравятся надеванные женские чулки, вялой кучкой опавшие на пол, — из дерева, разумеется… По мне, такой прикол интересно увидеть разок, но не более того. Тициана выходит из дома и плавно скользит нам навстречу, на ходу приветливо протягивая руки. Ее улыбка раскрывается над нами, как роскошный балдахин. Я сразу проникаюсь к ней симпатией: широкое умное лицо, бледно-голубые глаза, развевающиеся светлые волосы, пряди волос падают на лоб. Тициана чем-то напоминает русалку: на ней лимонно-желтая маечка и зеленая юбка в деревенском стиле, на загорелых ногах золотистые шлепанцы. Мы отправляемся смотреть квартиру — вторую в этот день. По дороге Тициана низким голосом тихонько делится со Стеф какими-то семейными сплетнями.

Вторая квартира разительно отличается от первой. «Спартанская», — заранее предупредила Тициана. Но даже жители Спарты, как мне представляется, не отказались бы от ровного пола и, наверное, предпочли, чтобы двери закрывались плотно. Перед нами нечто, сооруженное из покоробленных, перекошенных досок, вместо двери — косая дыра, за ней пол неожиданно резко идет под откос. Обстановка — миниатюрный холодильник, столик с одним стулом, плита прячется за дверцей шкафа, ванна с резиновым шлангом, который надо натягивать на кран, чтобы принять душ. Спальня размером с одиночную камеру, голый матрас на простом деревянном каркасе. Ни тебе постельного белья, ни тарелок, ни ножей, ни дверей между комнатами. Эта квартирка переоборудована под жилье специально, чтобы приносить доход и без того богатым людям… Что-то в подобной скаредности есть мерзкое и непристойное. Хозяева обставили жилье всем самым дешевым, самим убогим из того, что удалось найти… Восемьсот пятьдесят евро в месяц.

И наконец, последняя квартира, которую мы собираемся посмотреть, расположена в шумном, многолюдном районе в центре, напротив Санта-Мария Глориоза деи Фрари — большой коричневой церкви в Сан-Поло, напоминающей амбар. Перед церковью по просторной площади снуют приезжие и венецианцы. Обращаю внимание на уличного музыканта с мандолиной и пару кафе для туристов с одним-двумя столиками на улице. Соттопортего — низкая деревянная арка, ведет к кампьелло — небольшой площади, за которой виднеется подножие широкого белого моста; мост высится, вызывая ассоциации с глазурью на торте.

— Почему туристы считают, что позволительно сидеть на ступенях моста? — вопрошает Стефания по-итальянски, ни к кому конкретно не обращаясь, и Тициана негодующе кивает, соглашаясь с ней. — Ну скажи, ты бы уселась на мостовую посреди Лондона? — Это уже обращено ко мне.

Меня же приводит в бешенство мой итальянский: все сказанное я понимаю без всякого напряжения, но когда я сама хочу сказать что-то или кто-то задает мне вопрос, особенно неожиданный, слова застревают у меня во рту, и я выхожу из себя, пытаясь выплюнуть их по одному, как апельсиновые зернышки.

Мы направляемся к кампьелло, и я понимаю, что мне здесь ужасно нравится. Крошечная площадь с коричневыми плитами мостовой, маленький газетный киоск, старый колодец с отверстием, забранным решеткой, а в домах — антикварный магазин, магазин товаров для творчества под навевающим мысли о Древней Греции названием «Artemisia» и книжная лавка. Вверх возносятся стены цвета лососины, на окнах квартир коричневые ставни. Дом побогаче украшен черными с золотом решетками; он прячется за горгульями и пиками, на нем вырезанный из камня семейный гербовой щит. Я не могу разглядеть, как именно называется эта кампьелло, потому что табличка на стене совсем стерлась. Вбок от площади отходит узкий проулок, упирающийся в зеленую, покрытую тиной воду, — место, явно не подходящее для прогулок при луне.