Венеция. Под кожей города любви - Бидиша - Страница 28

— Я это заметила. Сегодня в Дзаттере вода была очень высокой, — вставляю я глубокомысленно.

— Мне не нравится образ Венеции, представленный в «Смерти в Венеции», — хмурится Стеф. — Как будто здесь нет ничего, кроме распада и разложения.

— Я просто помешана на этом шедевре, — говорю я. — Не на книге, на фильме.

— Дирк Богард[16] был геем, — замечает Лукреция со злорадной усмешкой, прибавив по-итальянски: — И главным педерастом в этом фильме.

Бедный старина Дирк…

Мы говорим по-английски, поскольку он доступен всем присутствующим: Лукреция и Стефания прекрасно владеют английским, Грегорио знает еще испанский, Клодия и Гильермо также свободно изъясняются на английском.

— Прошу меня простить, — внезапно говорит Лукреция, глядя на меня. — Я так некрасиво порезала этот сыр.

Я смотрю на свою тарелку и понимаю: она имеет в виду, что это я плохо отрезала кусок от головки сыра, а она вынуждена была повторить оставленную мной кривую линию. Покраснев, я открыто признаюсь в своем упущении и прошу извинения, добавив мысленно: «Хотя это всего-навсего кусок сыра!» Стеф пронзает мать убийственными взглядами, пока Грегорио обучает меня правильно резать сыр. Надо прижать кусок ладонью и отрезать вдоль плоской длинной стороны, а не с короткой или наискосок — иначе последнему едоку достанется только корка. Меня это поражает — хватать рукой весь кусок? Ведь это негигиенично! Куда удобнее нарезать сыр с торца. Однако вслух я ничего не говорю и прилежно затверживаю урок.

Разговор заходит о работе в разных странах, и Стефания ворчит:

— Мне не нравится англосаксонский образ жизни. В Лондоне царит дух соперничества.

— А мне нравится Лондон, потому что нравится работа в Сити. — Это, разумеется, Гильермо. — Я всегда хотел работать в Сити. Еще в детстве, когда меня спрашивали, кем я хочу стать, я отвечал: министром финансов! Я собирал монеты и складывал их столбиками — никаких бумажных денег, только монеты, чтобы складывать их столбиками.

Как только Гильермо открывал рот, все остальные за столом замолкали и вскоре начинали клевать носом. Тоска зеленая.

— Когда я приехал в Лондон в первый раз, я надеялся получить работу в банке, — продолжает он. — Но вместо этого пришлось поработать в ресторане аэропорта Хитроу! При заполнении анкеты я покривил душой. «Сколько раз вы были в Англии?» — «Шесть». А на самом деле три. «Предыдущее место работы?» — «Заместитель администратора в ресторане, Милан». А я был официантом в деревне рядом с моим домом. Я получил работу, и что? Все остальные в этом ресторане были индийцами. Утром я ехал в автобусе еще с двадцатью парнями и был единственным белым среди них. Даже водитель был индиец. Но, должен сказать, восемь их них стали моими друзьями. В Сити я завел только двух друзей.

Никто не произносит ни слова. После короткой паузы Гильермо спасает положение, продолжив свой монолог:

— Сейчас в Италии появилась новая профессия: независимый финансовый консультант. Независимым финансовым консультантом может стать любой. Это просто смешно. По крайней мере, на мой взгляд. Я был знаком с одним человеком — с женщиной, собственно говоря. Она была художницей, а потом я услышал, что теперь она НФК! Я уверен, моя знакомая — прекрасный художник, но какое отношение она имеет к финансам? Не подумайте только, что я что-то имею против художников, у меня у самого брат художник, и неплохой. Но деньги я бы ему не доверил. А как по-другому к этому относится?

Смотрю на Грегорио. Он сполз куда-то вниз, рот у него приоткрыт, глаза опущены, ногой он почесывает распростертого на полу, сраженного жарой Неро. Лукреция взирает на Гильермо с холодной улыбкой. Она пытается вставить какую-то невообразимую банальность, чтобы вежливо перебить Гильермо.

— В Каннареджио сейчас все вверх дном, потому что принято наконец решение реконструировать супермаркет «Billa». Атмосфера там напряженная, почти как после войны, немного напоминает Югославию, — говорит она, но я не улавливаю связи между супермаркетом и Югославией.

— Сама идея супермаркетов пришла к нам совсем недавно. Это совсем не то, что в Лондоне, — вставляет Стефания.

О, только не это! Достаточно было упомянуть Лондон, чтобы Гильермо вновь навострил уши:

— В Лондоне с этим большие проблемы. Чтобы ехать за город, нужна машина, а в самом городе есть места, где невозможно купить даже самое необходимое, — говорит он.

Я мямлю:

— Да, все самые большие супермаркеты у нас в пригородах.

Лукреция:

— Можно же пойти в продовольственный отдел в «Хэрродс»[17]…

Стеф:

— Есть хороший супермаркет в Хендоне.

Я:

— Хендон — это тоже пригород.

Лукреция (взмахивая рукой, будто отгоняя кошку):

— О, кто согласится жить в Хендоне, не считая евреев?

— Вы не должны так говорить, — мгновенно реагирую я.

Она, однако, противится:

— Всякий раз, как я бываю в Хендоне, вижу, что там полно…

Она делает жест, как бы натягивая парик, и я в шоке издаю короткий смешок.

Ужин закончен. Стефания с родителями играют с псом. Моя подруга, наклонившись над Неро, тянет его за уши, затем набрасывает на него свою юбку с ярким тропическим принтом, как пелерину.

— Мы немного фанатично относимся к этой собаке, — говорит Лукреция извиняющимся тоном, впрочем, не настолько извиняющимся, чтобы возня прекратилась.

— Я заметила, что, когда мы гуляем с Неро по улицам, от него часто шарахаются молодые японки, туристки. Может быть, японцы считают собак нечистыми? — замечает Стеф.

— Индийцы считали собак нечистыми, потому что собаки были в основном бродячими и разносили заразу. Только недавно их стали держать в качестве домашних питомцев, — высказываюсь я.

— Они ненавидят собак, зато обожают коров, — с усмешкой произносит Гильермо. Я спрашиваю себя, что бы сейчас сказали его восемь индийских друзей.

— Японкам непривычно видеть девушку с большой собакой. Такая девушка кажется им сильной, — предполагает Лукреция, — а их приучают всего опасаться.

— Еще я заметила, что многие молодые японки прикрывают рукой рот, когда смеются, — продолжает Стеф. — Они это делают, чтобы казаться скромными?

— В Италии многие старые женщины тоже так делают, — говорит Лукреция. — А еще они делают вид, будто боятся собак, хотя на самом деле им плевать.

— Это может означать только одно: «Ах, сильный мужчина, спаси меня, пожалуйста!» — комментирует Стеф.

После этого вечер быстро завершается.

— Чао, Бидди, — внезапно произносит Грегорио, вставая и открывая дверь. Я начинаю понимать, что итальянское «чао» звучит бесповоротно — тебе дают понять, что прием окончен. После этого оттягивать момент прощания уже немыслимо.

Стефания объявляет, что проводит меня до половины пути. На больших улицах все еще многолюдно, но не так, как днем. Переходим Риальто, район не освещен, все лавки закрыты. Мне неловко, что из-за меня подруге приходится куда-то тащиться, поэтому я повторяю на каждом шагу: «Может, попрощаемся здесь?» — чтобы дать ей возможность повернуть к дому. Стеф истолковывает это неправильно и спрашивает:

— В чем дело, ты хочешь поскорее остаться одна?

Ох, как часто чрезмерная вежливость становится причиной крушения дружбы представителей разных культур, высокопарно думаю я.

— Ну что, Бидиша, — улыбается Стеф, — тебе пришлось поскучать сегодня вечером.

— Нет, что ты! В смысле, мне лично было скучно. Но мне показалось, что Гильермо — это… э-э… интересное явление. Представь на минуту, что у них будут дети. Понравится ли им изо дня в день слушать за завтраком лекции Мистера Всезнайки?

— Считай, что это было исследование в области социальной антропологии, — подводит итог Стеф. — Интересно знакомиться с людьми из другого мира. Ты и сама убедилась, что он ведет совершенно иную жизнь, чем мы. К тому же он бывший мамин ученик, а ученики всегда отличаются от своих бывших учителей.