Самый жаркий день (СИ) - Березняк Андрей - Страница 33

Вот про это я читала. При Екатерине II Калмыцкое вдруг разом погрузилось в свои повозки и вопреки воле Императрицы покинуло землю предков. Что с ними дальше было – Мани ведает, но история удивительная[3]. Калмыки при этом поклонялись Будде, и с магометянами кайсаками, ясное дело, ужиться не могли.

– А кто командует вашими железнодорожными войсками?

– Генерал-адъютант Киселев Павел Дмитриевич.

– Не слышала о таком, – удивилась я.

– И никто не слышал, – усмехнулся поручик. – Назначен тайным указом Павла Петровича, как проявивший себя в инспекциях, в отчетах о которых не пытался пригладить различные неприятные моменты и давал толковые советы. Начальник наш – человек грамотный, не чужд ни прогресса, ни государственного понимания. Не завидует паркетным генералам и смирился с тем, что сейчас о его деятельности никто не знает.

Внезапно задул холодный ветер, заставив поежиться. Капитан Никитин уже высказал свое удивление, что экспедиция назначена на такое время. Лето здесь жаркое, но зимой морозы ударяют такие, что любая армия имеет все шансы погибнуть от холода, голода и отсутствия фуража.

Сомнения в подготовленности похода не переставали терзать меня, и одна была надежда, что отрекомендованный начальником Главного штаба полковник Некрасов имеет более подробные сведения и указания. Выступать без должного снабжения и плана я не собиралась в любом случае, как бы ни бахвалились офицеры. Участь князя Бекович-Черкасского никак не охлаждала горячие головы.

Кампания 1717 года против Хивинского ханства уже давно подзабылась в Петербурге, но я эту печальную поэму на свет вытащила и внимательно ознакомилась со всем, что еще можно было найти. Гвардии-капитан имел в своем распоряжении четыре тысячи инфантерии и две тысячи казаков, выдержал многодневный бой с войском хана, нанеся ему сокрушительное поражение, потеряв при этом всего десять солдат. А вот дальше произошла мистическая история. Опытный офицер, исследовавший покоряемые земли и составивший подробную карту, поддался на миролюбивые уговоры хивинцев и разделил свой отряд, поверив правителю Хивы в том, что он признает силу русского оружия и согласен принять на постой чужую армию. Но в пяти разных городах, чтобы не взваливать это бремя на столицу. Несмотря на сопротивление майора Франкенберга, Бекович поступил именно так, что и привело к трагедии.

Русские войска были вырезаны или пленены внезапными нападениями, сам князь получил удар кинжалом прямо во время пира. Кожу, снятую с него, вывесили на стенах Хивы, а голову отправили чудовищным подарком бухарскому эмиру.

Когда я начала рассказывать это все Янкелю, он прервал мою речь, пояснив, что знает подробности той кампании, даже те, что в Петербурге и слышать не могли. Как то ни странно, но память о экспедиции Бековича жива по сей день, а кайсаки Внутренней Орды предупреждают на его примере, что верить слову хивинского или бухарского узбека нельзя ни при каких обстоятельствах.

Поручик сумел все же обрадовать добрым известием. В течение месяца он ожидал прибытия в Оренбург капитана Муравьева, совершившего год назад посольство в Хиву. В нем он был как представитель Генштаба при елизаветпольском окружном начальнике, но именно Николай Николаевич несколько месяцев путешествовал по всему ханству, договариваясь с прикаспийскими туркменами и добившись аудиенции у самого Мухаммада Рахим-хана.

Паровоз пронзительно свистнул, призывая пассажиров занять места в вагонах. Воду два служителя, живущих в небольшой избе рядом со станцией, уже долили, они же загрузили несколько мешков с углем. Теперь стало понятно, почему военные просили новые топки: с деревом в степи совсем плохо, а горючий камень дает гораздо больше жара на тот же объем.

Поезд принялся набирать ход, местные мальчишки, крича что-то на своем языке, некоторое время бежали следом, но быстро отстали. Через пару часов Никитин показал рукой в окно на путь, уходящий на юг.

– Это дорога на Хиву.

Я изумилась:

– До самой Хивы проложили?

– Нет, но на двести верст уже построили. И работы дальше ведутся. А вот до куда сможем… это в том числе и от Вас зависит.

В Оренбург состав пришел поздно вечером, и рассмотреть город не получилось. Станцию обустроили на окраине, однако за мной подали коляску. Правил седой старичок, к которому на козлы подсел Григорий. Старичок ворчал, но не перечил.

– Куда правишь, дедушка? – спросил Тимка.

– Так к военному губернатору велено привезти графиню. Это же она? – и возница некуртуазно показал на меня грязным пальцем. – Должно быть она, других бабенок не видел, значит, графиня.

Я могла бы и озлобиться на такое обращение, но сильно устала в дороге, да и сама сценка получилась забавной.

Вот ведь! Устала! Путь от Петербурга до Оренбурга длиной более двух тысяч верст был преодолен меньше чем за неделю! При должной смене лошадей на почтовых станциях и по сухой дороге пришлось бы добираться не меньше двух месяцев, растрясая кости на всех ухабах, я же сидела в мягком кресле, спала на перине и мылась в настоящем душе с горячей водой!

И удобство моего вагона оказалось более приятным, чем дом Григория Семеновича Волконского, кавалерийского генерала, тянувшего здесь службу. Про него я только слышала – из «екатерининских орлов», герой Мачинского сражения[4]. Думается, что так далеко от Петербурга губернатор был сослан с глаз долой Павлом Петровичем, так как слишком уж ярко напоминал ему о временах правления матери, но, кажется, бодрого старика это совсем не тяготило.

– Милости прошу, Ваша Светлость! Вкусите со мной того, что Бог послал на поздний ужин. Ожидали Вас раньше, но задержалось это новшество – па-ро-воз! Как оно Вам, а?

– Прекрасно, князь, просто прекрасно. Но позволю заметить, что на моем заводе этот самый паровоз и был построен.

– О, тогда сам Бог послал Вас ко мне! Столько вопросов у меня! Графиня, никуда Вас не отпущу, пока все не расскажете! Чаю я успеть соединить этими стальными дорогами каждый уголок в своей губернии. Представляете – до каждой фортификации, до каждой деревни можно будет за день добраться. А когда надо, то и с войсками!

Князь Волконский продолжал восхищенно щебетать, а мне стало немного дурно от его страсти к парфюмерной воде. Разило от губернатора так, словно в одеколоне он искупался. Я поспешила извиниться, сославшись на усталость. Григорий Семенович совсем по-детски расстроился, но кликнул дворовую девку, которая показала мою комнату. Обстановка в ней оказалась скромной, но дворцовой роскоши и не ожидалось, а вот отсутствие нормальной уборной расстроило, и Глаша обещала завтра с утра истопить баню.

Русская баня! Столь любимая народом и столь же мало популярная у столичной аристократии. Признаться, до этого никогда в жизни не доводилось мне испытывать этот опыт, и в низенькую избушку я входила с изрядной долей скепсиса. Что может быть такого в оренбургской глуши, если в моем доме имеется техническое чудо – душ, да еще с подачей горячей воды. Купец Мижуев вот поначалу ворчал, что дорого встал ремонт, да еще и приходится содержать работника, который будет следить за трубами, но взлетевшие цены за постой быстро сменили его опасения на хищную и жадную радость. Жильцы по достоинству оценили новшество, и теперь Корнилий Евтихеевич принимает подряды на переоборудование других домов.

Но утро мое началось именно с бани. Глафира попросила барышню раздеться и проводила в жарко натопленный закуток.

– Богато барин живет, топим по-белому! – сказала она.

– Это как?

– Дым в трубу, – терпеливо пояснила дворовая.

Оказывается, из экономии печи крестьянские часто не имеют дымоходов, и чадят прямо в помещении! Открытие это меня потрясло, но Глаша только пожала плечами, от чего ее массивные груди с крупными сосками колыхнулись, разгоняя горячий воздух. Мол, исстари на Руси так живут, по весне же устраивают уборку изб, за зиму покрывающихся изнутри слоем копоти и сажи.

Девка плеснула на камни воды, и я захотела выскочить из этого ада, однако была вежливо, но настойчиво удержана, размещена на «полоке», а затем… исхлестана огромным гербарием! И когда казалось, что сознание мое сейчас покинет тело, Глаша вывела меня в мыльную и окатила ледяной водой!