Ночь эльфов - Фетжен Жан-Луи - Страница 31

• Предыдущая
• 31/48
• Следующая

Герцог Лео де Гран прошел мимо нескольких шатров на пути к ручью, рассеянно улыбаясь и иногда приветствуя знакомых – с тем снисходительно-благодушным видом, с которым человек, уже давно пробудившийся ото сна, смотрит на тех, кто едва открыл глаза. По летнему времени свежая вода была бы настоящим удовольствием, но оказалась слишком холодной, чтобы окунуться, – даже несмотря на одолевающих герцога блох. Он ограничился тем, что вылил на себя несколько пригоршней воды, отряхнулся, словно вылезший из воды пес, и ополоснул лицо, заросшее пятидневной щетиной. Затем расстегнул штаны и помочился в ручей, потешаясь про себя над молчаливым возмущением тех бедолаг, кто расположился ниже но течению, но был недостаточно знатен или храбр, чтобы упрекнуть его.

Вернувшись к своему шатру, он подумал о вчерашнем пиршестве и снова нахмурился. Золото гномов позволило герцогу-сенешалю устроить праздник с размахом. Было подано не меньше дюжины перемен блюд, в перерывах между которыми устраивались различные увеселения, брошено немало вызовов на предстоящий турнир, а также произнесено ложных клятв в верности. Ни один зал не был достаточно большим, чтобы вместить всех приглашенных, и часть столов вынесли на широкую каменную площадку, к которой вела наружная лестница замка. Над ней были натянуты широкие балдахины, защищавшие гостей от солнца. Кармелид, сидевший за столом для почетных гостей, наконец-то оказался рядом с сестрой и новоиспеченным шурином, но теперь это лишило его остатков хорошего настроения. Поскольку он сидел справа от королевы, лицом к остальным гостям, все могли заметить его радость, когда наступил вечер и можно было уйти, не нарушая приличий.

Это было не единственной фальшивой нотой посреди всеобщего веселья. Уже когда внесли соль – с этого по обычаю начинались все пиры,– пришлось силой наводить порядок за одним из отдаленных столов, где один барон, оруженосец герцога Мелодиаса де Лионесса, подрался с каким-то неизвестным, богато одетым на чужеземный манер и увешанным драгоценностями. После короткого расследования выяснилось, что этот человек – бывший интендант, некогда признанный виновным в мошенничестве и воровстве и разыскиваемый во всем герцогстве, чтобы незамедлительно быть казненным. Этот случай вызвал больше насмешек, чем недоуменных перешептываний, в отличие от неподобающего и омерзительного присутствия на пиру Маольт – наиболее известной скупщицы краденого в королевстве гномов. Толстая, дряблая и бледная, облаченная в шелка, с пальцами, унизанными множеством колец, она сидела в окружении своих приближенных, и вокруг них образовалась пустота. Никто не желал компрометировать себя, садясь за ее стол, а те, кто не знал, кто она, искоса посматривали на нее и жадно слушали ужасающие истории о ней, которые им рассказывали на ухо соседи. На первый взгляд она почти ничем не отличалась от разбогатевших и разжиревших торговок, мелькавших то здесь, то там среди приглашенных, но она не делала никакой тайны из своей принадлежности к Гильдии, и тот факт, что ее пригласили на праздник, вместо того чтобы отправить на виселицу, казался по меньшей мере странным.

Между тем как слуги, одетые в цвета королевской четы, вносили широко нарезанные ломти хлеба, казавшиеся желтыми, красными и зелеными оттого, что были усыпаны шафраном, розовыми лепестками или петрушкой[14], епископ Бедвин попытался произнести «Benedicite». Но слова благодарственной молитвы быстро потонули в шуме разговоров – то ли потому, что сотрапезники не имели ни малейшего представления о ее смысле, то ли потому, что они с большей охотой обсуждали утренние события. Или, скорее всего, потому, что они испытывали сильную жажду, а на каждом столе возвышался ряд кувшинов, полных свежего кларета, – словно животворный источник. А вскоре трубы и лютни менестрелей заглушили все остальные звуки – сплетни, пересуды, ругательства и смех.

Лео де Гран, как и все присутствующие, воздал должное хорошему вину, трюкам жонглеров, искусству танцоров, исполнявших павану и гайар, дрессировщикам медведей и собак, шустрым служаночкам с развязанной шнуровкой на корсажах и испытал невольное восхищение при виде разнообразия блюд: жаркое из оленины, курица в меду, луковый суп, слоеные пирожки с мясом и рыбой, жареные павлины, паштеты, тушеные бобы, жареный картофель, пирожные, бланманже – и вдоволь пива, эля и красного вина с корицей. Наблюдая за манерами гостей, он вспомнил старинный текст, в котором очень хорошо описывалась обстановка на подобном пиру: «Прожорливость и опьянение не подобают женщине, ибо она становится развязной, крикливой и бесстыдной… Речь ее сумбурна, изобилует хвастовством, тщеславием, бессмыслицей, злословием и проклятьями…» Сам он, как и многие другие, поднялся и ушел блевать после нескольких перемен блюд, но в отличие от них больше не вернулся за стол.

Сегодня, вспоминая обо всем, он не испытывал ничего, кроме отвращения.

Закрывая глаза, он снова видел угодливые поклоны и слышал льстивый шепот, повсюду сопровождавшие нового регента королевства, в то время как сам Горлуа с благодушно-удовлетворенным видом расточал свои милости. Эта унизительна суета продолжалась в течение всего праздника, по мере того как среди гостей распространялись слухи о его щедротах. И вскоре – хотя об этом не было произнесено ни слова, а догадаться можно было лишь по тем презрительным или стыдливым взглядам, которыми обменивались гости, – образовалось два лагеря: те, кто урвал свою долю, и те, кто остался не у дел. Возможно, подумал Лео, среди этих последних многие заметили его ранний уход…

Вокруг его шатра столпились слуги, которые уже успели привести себя в божеский вид и варили в котле пшеничную похлебку с пряностями – от котла шел приятный медовый запах. Он заметил также (трудно было не заметить!) группу всадников в белых ливреях с красным крестом, судя по всему, ждавших его. Один из них, здоровенный верзила в шляпе, длинный острый конец которой свешивался ему на плечо, при появлении герцога слез с коня и приблизился к нему.

– Ах, монсеньор! Желаю вам доброго утра!

– Что тебе надо? – проворчал Кармелид.

Если Посланника и удивила такая неприветливая манера, он ничем этого не показал.

– Монсеньор, сир Горлуа соблаговолил назначить меня распорядителем сегодняшнего турнира. Он предлагает вам быть вызывающим, а сам определит тех, кто выступит ответчиками.

Лео де Гран посмотрел на рыцаря с высоты своего гигантского роста, и на его медвежьем лице мало-помалу проступила улыбка, чуть смягчив впечатление от нахмуренного лба и заросших синеватой щетиной щек. Как ни странно, его шурин действительно оказывал ему большую честь – хотя, по правде говоря, мог бы и сам предупредить об этом заранее. На турнире предстояло сразиться двум лагерям противников – и если ряды ответчиков всегда возглавлял сам хозяин, то чести быть вызывающим и возглавлять лагерь соперников удостаивался наиболее знатный из гостей. По крайней мере, хоть на этот раз Горлуа воздал должное его рангу…

– Хорошо, – сказал он, хлопнув распорядителя по плечу. – Скажи монсеньору Горлуа, что я с удовольствием принимаю эту честь, и что львы Кармелида заставят его проглотить свой крест!

Свита позади него расхохоталась, и Лео де Гран, почти удивленный тем успехом, который имела его шутка, присоединил свой раскатистый смех к веселью остальных.

Посланец Горлуа лишь вежливо улыбнулся, потом сделал своему спутнику знак приблизиться и обратился к Кармелиду:

– Пожалуйста, дайте нам ваш шлем, сеньор, чтобы вывесить его на турнирном поле.

Лео де Гран с блестящими от смеха глазами снова обернулся к своим людям и прочел в их глазах гордость (а еще и соблазн заработка, ибо денежная награда, полученная знатным сеньором за победу в турнире, в основном разделялась между его приближенными). Потом кивнул начальнику стражи, который скрылся в шатре и почти сразу же вышел, с почтением неся шлем из черненой стали, похожий на высокую башню, с простым забралом и гребнем из папье-маше и лилового меха, изображающим львиную голову с открытой пастью. Распорядитель турнира произнес несколько дежурных комплиментов о красоте и благородстве подобной эмблемы, потом передал шлем своему спутнику, снова забрался в седло и пришпорил коня, помахав на прощанье рукой.

• Предыдущая
• 31/48
• Следующая