Затмение сердца - Габова Елена Васильевна - Страница 13

– С кем? – Лёва посмотрел на меня свысока. – С Тимкой? Или с Захаром твоим?

– Почему это он мой?

– А что, не твой? Ты же в нём по уши… погрязла.

– Погрязла? Очень интересно выражаешься.

– А что, разве нет? Разве любовь может такой быть? Мучаешься, всё время на него смотришь. Чего смотреть в эту синюю спину – не пойму?

– Знаешь, что? – Я остановилась, сощурив глаза. – А не пошёл бы ты куда подальше погулять? – Я вытащила из уха его второй наушник, через который пять минут назад слушала какую-то очередную симфонию. Скучнейшую, на мой взгляд.

– Да? Ты этого, правда, хочешь? – Лёва тоже сощурился и прикусил губу, ожидая ответа.

– Однозначно.

– Привет, Рябина!

Лёвка сделал большой шаг, опередив меня, и ракетой помчался в школу. Даже не представляла, что он может так быстро ходить. Прямо чемпион по неспортивной ходьбе.

Ну и пусть уматывает. Я его не просила лезть в душу.

Со мной поравнялась Аня Водонаева.

– Ветка, приветка! Куда это Лёва погнал?

– Да ну его в баню. Анют, отстань, а? Привет вообще-то.

– Так привет или отстань? – засмеялась лучезарная Аня.

– Да привет! Конечно, привет. Я просто так. Ты же знаешь – я злая.

– Злых я обхожу стороной, – Аня тоже хотела меня обогнать. Она была в голубом пуховике, перетянутом ремешком, вязаной шапке с ушками и меховым отворотом. Щёки у неё были цвета зари и, глядя на неё, я залюбовалась.

– Не, Ань, подожди. Я же не на тебя злюсь. На кого нельзя злиться – так это на тебя. Я ни разу на тебя не злилась, прикинь?

– Неужели на Лёву? На него можно злиться?

– Злиться можно на всех, кроме тебя.

– Но Капитонов… Он такой обходительный. Такой душка. Всегда здоровается. Не представляю, чем он может разозлить?

– Ну, может, узнаешь.

В школу мы зашли с первым звонком.

На первом уроке хмурый молчащий Лёвка подсунул мне тетрадный лист.

Извини, – было написано его ровным красивым почерком.

Я двинула листок в его сторону, благосклонно кивнув.

Он ещё что-то быстро приписал и вновь двинул листок.

А вообще-то здесь, в этом городе, мой друг – ты.

Я пожала плечами, улыбнулась. И написала в ответ:

Ладно, хорошо.

И добавила:

Подлиза.

А после уроков у меня случилось величайшее в жизни открытие.

У нас в школе не услышишь живой музыки. Оркестра своего нет. На дискотеках ставят диски с англоязычными песенками или медляки опять же на инглиш. Если хотите что-нибудь из музыки – сотики играют, слушайте их позывные – хиты, попсу, рэп, арии из опер, песенки из мюзиклов!

И вдруг после уроков я её услышала… живую музыку. Направлялась в раздевалку, и вдруг на меня как накинутся звуки! Объёмные, нежные, бравурные, много, толпой, но такой толпой, что хотелось слушать и слушать… Звуки доносились из конца коридора, где был кабинет музыки. Они завораживали, пригвождали к месту. Я остановилась, как вкопанная.

Кто-то играл на фортепьяно. Я не знала новую преподавательницу музыки у младших классов, только видела её раза два в коридоре и подумала: неужели она так играет? Потрясающе. А может, в нашу ничем не примечательную школу залетел лауреат международных конкурсов? Я тихонько приблизилась к музыкальному кабинету. Приоткрыв дверь, заглянула в щёлочку. Прекрасная музыка стала слышней и ещё прекрасней, но исполнитель в щёлочку не поместился. А я страшно любопытная. Открыла дверь пошире.

На первой парте у окна вполоборота, подперев подбородок рукой, сидела Светлана Евгеньевна, новая учительница музыки, прямо-таки с благостным выражением лица. А за инструментом был этот самый исполнитель-лауреат – Лев Капитонов собственной персоной!.. Лёвка! Я прямо остолбенела, когда это увидела. Я даже не знала, что он на фоно играет! Он, зараза, не говорил! Вот почему он всегда симфонии слушал!

Он классно играл. Увидел меня, потерявшую от удивления дар речи, улыбнулся, кивнул на ближний стол: садись – и продолжал. Я заворожёно смотрела на его длинные пальцы, бегающие по клавишам. До чего хороша эта «живая» музыка. Звуки со всех сторон окружают тебя, они впереди, с боков, за спиной… Хорошая музыка, она вот как хорошие стихи, хочется слушать и слушать бесконечно. Когда он закончил, мы зааплодировали в четыре руки. Потом Светлана Евгеньевна подошла к юному дарованию и положила руку на его плечо.

– Молодец! Спасибо! Но извини, мне прямо сейчас нужно убегать…

– И вам спасибо, – Лёва встал. – Соскучился по инструменту. Мы пианино с Севера не стали везти. Но поиграть иногда прямо зверски хочется.

Он сжимал ладони – одной другую, по очереди, как будто успокаивал разыгравшиеся пальцы.

– У тебя был хороший преподаватель в музыкальной школе. Ты неплохо играешь.

– Да, я знаю. Мы с Инессой Ивановной даже на конкурсы в Петербург выезжали.

– Ты лауреат?

– Нет, однажды было третье место по Северо-Западу.

– Что ж, неплохо!

– Я тоже так думаю. Я преподавательнице благодарен.

Отправились домой вместе.

– Что ты играл? – спросила я.

– Шопена, этюд… Понравилось?

– Супер! А вообще, свинство с твоей стороны скрывать подобные… ээ… качества.

– Качества? – Лёва засмеялся. – Какие такие качества, сударыня?

– Ну… таланты… эй, да ты не придирайся к словам! Я вот жалею, что не умею ни на чём играть. Даже на гитаре! И вообще я ничего не умею. Бездарь.

– Ты? Не умеешь? – Лёва остановился посреди тротуара, возмущённо вытаращившись на меня. – А кто стихи пишет? А? – он дёрнул меня за руку.

– Это хлам. Каждый второй в нашем возрасте сочиняет стихи.

– Я не сочиняю. Ладно… Рад, что угодил сегодня.

Шёл мелкий снег. Наконец-то земля побелеет. А то ударили морозы, забыв, что земля ещё не укрыта. Всё вокруг было пожухлым, серым. Ноябрь вообще самый тёмный месяц не только по цвету деревьев, асфальта, промокших домов, но и по дням-коротышкам. Казалось, смеркаться начинало сразу после уроков. А как нападает снег – кругом посветлеет.

– Ты первый раз сегодня в школе играл?

– Рябинка, я это практически каждую неделю проделываю, – Лёва засмеялся. – Иногда даже два раза в неделю.

– Как? И я не знаю? – я изумилась. – Мог бы и сообщить вообще-то. Щас побью тебя! – я действительно стукнула Капитонова кулаком по спине.

– Разве ж я знал, что тебе интересно? Ты ведь Цоя любишь!

– Интересно, конечно, интересно! Цоя-то я люблю, но и Шопен классный парень.

– Знаешь, почему молодёжь классику не любит? – спросил Лёва. Странно, спросил, как будто он сам не молодёжь уже, а старец.

– Почему?

– Очень просто. Они не знают её. И узнать, согласись, негде.

– Это точно. Умрём невеждами.

Он прав на все сто. Где услышишь Чайковского или Грига? Или того же Шопена? В филармонию нас не загонишь. Канал «Культура» нас не прельщает… Только по телефону Льва Капитонова классику передают!

Мы остановились перед трамвайными путями. Лёва хитро посмотрел на меня, словно что-то задумал, встал на рельс, покачал большими ступнями, находя равновесие. За руку повыше локтя подтянул меня, поставил рядом с собой.

– Стой тут.

– Зачем?

– Просто стой, не спрашивай.

– Да, пожалуйста, не жалко.

Стоим на рельсе. Показывается трамвай. Десятый, кажется, номер. Но это неважно – какой номер. Мчится прямо на нас. Моя рука в тисках Лёвкиной. Трамвай мчится. Мне стало интересно, потом весело, потом жутко. Кажется, эта игра называется «острые ощущения».

Лёва столкнул меня с рельса и отпрыгнул сам за секунду до того, как трамвай, чертыхаясь звоном, промчался мимо. Он ещё целую минуту звенел-возмущался! Бедная вагоновожатая перепугалась, думала, мы самоубийцы. Да очень надо! Мы что – дураки? Кто-то с шестнадцатого этажа прыгает, кто-то под трамвай бросается, кто-то таблетками травится… Зачем? Мне кажется, как бы ни было тяжело, надо уметь пережить минуты отчаяния. Жизнь полосатая. Чтоб ни случилось, обязательно выплывешь на светлую полоску.