Журналист: Назад в СССР (СИ) - "товарищ Морозов" - Страница 3

И я тут же полетел во тьму и отрубился.

Очнулся я внезапно, словно от толчка. Наверное, это дух только что окончательно вылетел из меня, мрачно подумал я и приготовился пошевелиться с неизбежным в таких случаях старческим кряхтеньем. Однако к моему удивлению покряхтеть у меня не получилось — из горла вылетели какие-то нечленораздельные звуки, а вот пошевелиться — очень даже легко.

Странно, но я сейчас не испытывал никаких болей в организме, разве что в районе затылка слегка саднило, как от недавнего, но легкого и совсем не обременительного ушиба. И это притом, что в моем возрасте как никогда верна старая и удручающе банальная истина: если ты поутру проснулся, и у тебя ничего не болит, значит, ты уже покойник.

К тому же у таких как я, пенсионеров, ощущения тела нередко бывают обманчивыми, поэтому я решил тупо глянуть на себя в зеркало, после чего уже делать окончательные выводы относительно последствий, жертв и разрушений моего организма в ходе вчерашнего инцидента. И вновь я удивился: подъем прошёл как-то совсем уж по маслу, и спустя мгновение я уже твёрдо стоял на ногах. А прежде мне приходилось выдерживать ощутимую паузу, прежде чем сделать первый шаг в сторону ванной комнаты и уборной!

Я невольно оглянулся и вздрогнул: вместо моего привычного, такого знакомого каждой выбоинкой и провалом диванчика передо мной простирался широкий «мягкий уголок» — мечта моей бедной студенческой юности, стабильно обеспеченной зрелости и унылой пенсионерской, надеюсь, пока ещё не старости. Да и весь остальной интерьер комнаты, от мебели до обоев, никак не соответствовал спартанской обстановке моей старенькой холостяцкой квартирки. Что за черт! Где это я⁈ Но не себя дома это точно…

Достаточно было взглянуть на статуэтки в шкафу, явно немецкого фарфора прошлого века, судя по сюжету композиций: олени, охотники, румяные дети в коротких штанишках с букетом и баяном… Для полноты картины не хватало только белых фарфоровых слоников.

— И ширму нашу фамильную умыкнули, — машинально проворчал я цитату, с которой шагаю по жизни уже почти полвека. Однако, глянув на себя в зеркало, вмонтированное в дверь массивного шкафа, понял, что теперь мне уже не до шуток.

На меня смотрел черноволосый юноша лет восемнадцати, высокий, стройный, физически развитый, хотя и не качок, а, скорее, футболист или бегун. Не писаный красавчик, но вполне симпатичный. И хотя знаменитый сатирик Козьма Прутков еще со школьной программы предупреждал: не верь глазам своим! — зеркала не врут, это был я.

А точнее — моя новая ипостась.

Когда первое потрясение, а за ним второе, третье и десятое прошли, и я сумел как-то успокоиться, единственным приемлемым для меня объяснением происходящего был только сон. Ну, или какое-то забытьё, связанное с посттравматическим синдромом после того, как я вчера так некстати приложился башкой к гранитному постаменту. Общеизвестно, что самые длинные сны мы подчас видим под утро, когда засыпаем на пару часов, в течение которых можно увидеть сон поистине огромный, в который запросто уместятся целая треть, а то и полжизни. Я их называю про себя «архивированные сны». Вот только принцип действия и механизм работы этого архива мне вовек не понять. А у меня вдобавок эти «архи-сны» бывают на удивление настолько отчетливыми, словно я пребываю в это время в некой гипер-реальности, где каждый цвет, звук, иные чувства и ощущения ярче и интенсивнее в несколько раз.

Ну, что ж, сказал я сам себе, деланно усмехаясь и притворно потирая все ещё потеющие от первой паники ладони. Уж если угодил в такой сон, попал в эдакую переделку, лучше всего будет, как говаривал наш мудрый ротный старшина, расслабиться и получить удовольствие. Я и расслабился.

Лучший рецепт для этого — хорошенечко осмотреться. Квартира была мне не знакома, набор книг на полках и в шкафу показался весьма разношерстным, все больше разноцветные обложки собраний сочинений, порядком запыленные, и стопки советских журналов на антресолях. На мой вкус тут было мало чего интересного, и это не удивляло. Очень скоро я окончательно убедился, что квартира не моя.

На деревянном, по-старомодному круглом столе, застеленном матерчатой скатертью, лежало письмо, очевидно, совсем недавно вынутое из конверта. На кратком адресе отправителя значился неведомый мне прежде город Ангарск и малоразборчивая подпись. А вот само письмо было адресовано мне.

Я взял мелко исписанный тетрадный лист, плюхнулся на широченный диван, забрался на него с ногами и углубился в чтение.

Текста было не так уж и много, но я перечитал его, наверное, раза четыре, прежде до меня окончательно дошёл смысл этого послания. Самое странное было даже не в его содержании — мало ли какую чертовщину можно увидеть во сне. Загвоздка была в другом: прежде, даже в самых объемных и обстоятельных сновидениях, я никогда не получал писем, а потому и не читал их. А тут…

Письмо было от родителей. Писала, конечно, мама, хотя я и не узнавал ее почерк. Наверное, волновалась или писала в спешке. Она спрашивала, как я доехал, как устроился, кушаю ли, как одеваюсь, если на улице дождь… Отдельно спрашивала о квартире, всё ли тут в порядке, не отключили ли на лето горячую воду, и ещё кучу разных мелочей. Прямо как Гамлет: быт — или не быть! Тут я свою маму узнаю, даже во сне.

В письме упоминался денежный перевод, который они скоро отправят. Я покосился на бланк — всё верно. Сумма значилась «пятьдесят рублей», но я абсолютно не знал, много это или мало, потому что курс рубля в этом сне мне вовсе не был известен.

Упоминались в письме и мои документы. Я бросил взгляд на стол: там, аккуратно завернутые в полиэтиленовый пакет, лежало несколько документов во главе с моим паспортом. Внимательно изучив их, я сделал сразу несколько открытий.

Они в свою очередь вызвали у меня немалый шок. Похоже, мне предстояло смириться со своей абсолютно новой жизненной ситуацией, и если бы я не знал, что это всего лишь сон, и рано или поздно мне все-таки предстоит окончательно проснуться, то со мной бы точно случилась истерика. По мере изучения своих документов я уяснил, что, оказывается, приехал из этого незнакомого мне Ангарска поступать в университет. Теперь я будто бы живу на съёмной квартире, которую оплачивают мои предки-геологи, обещая регулярно высылать почтовые переводы для поддержания моего молодого организма. Так что в этом большом столичном городе у меня нет ни одного знакомого, и никому до меня нет дела. Зато есть некоторые средства к существованию и самое главное — жгучая тайна, что же все-таки со мной произошло, и кому это надо. Начиная уже с того, что этот город был реально моим, я тут родился в моей реальной жизни шестьдесят лет назад, и ни о каком Ангарске слыхом не слыхивал прежде.

Сидя на своем широком диване — «мягком уголке», модификацию которого в моей студенческой и последующей юности в народе называли не иначе, как траходромом, я рассуждал о превратностях судьбы. Удивительно, но даже понимая где-то на периферии своего сознания, что я всего лишь сплю, я относился к моей нынешней ситуации как к абсолютно реальной, даже гипер-реальной. Это еще одно свойство моей натуры: во сне я не раз видел войну, землетрясения и иные катастрофы, причем всегда оказывался в эпицентре событий и воспринимал все во много раз острее и ближе, чем если бы это происходило со мной на самом деле. Это меня немного успокоило, и я принялся размышлять.

Говорят, что лучший способ научить человека плавать — попросту бросить его в воду, и чем глубже место, тем лучше. Ожидается, что тот должен выплыть сам после того, как научится как-то держаться на воде. Ну — или не должен, это уже как лягут карты его судьбы.

Что до меня, то я всегда предпочитаю не только выплыть, но и по возможности знать, куда предстоит плыть дальше. А если такой возможности нет, — точь-в-точь как у меня этим невероятным, сумасшедшим летом, — тогда имеет смысл уподобиться герою любимого мультика «Ёжик в тумане»: расслабиться и просто плыть по течению, отдавшись воле волн. Чему нас и учил когда-то ротный старшина.