Поручик из Варшавы 2 (СИ) - "Рыжий" - Страница 17

Лязг затвора. Плавное нажатие на спуск. Звук выстрела, который отлично слышен даже в танковом шлеме, вновь лязг затвора, и, стреляная гильза выскакивает на дно боевого отсека. В нос бьёт запах сгоревшего пороха. Заряжающий тут же заряжает орудие следующим снарядом, и я вновь давлю ногой на спуск.

Сколько времени прошло в таком ритме — не знаю, в себя я пришёл, лишь поняв, что на мои команды никто не откликается, танк стоит на месте, по лицу течёт что-то тёплое, а в нос бьёт чем-то горелым, перебивающем запах сожженного пороха.

Повернув голову вправо, вижу, что заряжающего у меня больше нет — он лежит, скрючившись в неестественной позе, запрокинув голову назад, а из шеи у него торчит внушительный осколок. От одного взгляда было понятно — не жилец.

Механик-водитель также не отвечает. Отсоединив шнуры шлема от танкового переговорного устройства, бросаюсь на дно боевого отсека, и, склонившись над телом мехвода, кладу два пальца на шею. Почувствовав едва пульсирующую жилку, радостно осознаю — живой.

Открыв люк, и, освободив подчинённого от шлема, распахиваю дверцы переднего люка и прямо по телу танкиста выползаю наружу. Неприятно свалившись с брони, достаю пистолет из кобуры. Вовремя. Буквально в нескольких метрах от меня немецкий пехотинец, уже вскидывающий свой карабин с примкнутым штыком так, чтобы поймать меня на мушку и пристрелить.

Мне неожиданно сильно стало страшно.

Очень страшно.

Засаднило всё тело. Разболелась голова. И появилось непреодолимое желание сходить в туалет по большому. Но хуже всего, что я… Видели, как в детстве, в возрасте лет трёх-четырёх от роду, когда ребёнку страшно, он прячется под одеяло и закрывает глаза, пытается отключиться, надеясь, что это спасёт его от кошмаров? Помните? И в детстве так делали? Нет? Ну ладно. Пусть это окажется на совести каждого. Я — делал. Так вот, одеяла под которое можно спрятаться у меня не было, но глаза закрыть мне никто не мог помешать! И я закрыл!

Выстрел!…

Поручик Ян Домбровский. Отдельный танковый батальон армии "Познань"

Выстрел!..

На какую-то долю секунды мне показалось что всё, я умер, но ещё через несколько мгновений я услышал ещё несколько хлёстких винтовочных выстрелов и басовитую, характерную мелодию, которую мог выдать только Browning wz.28. Открыв глаза, обращаю внимание на оседающего немца, уже направившего ствол своего карабина в мою сторону, вижу, как сразу десяток солдат в маскировочных балахонах по типу советской «амёбы» и в покрашенных в оливу шлемах с карабинами маузера наперевес бежит вперёд, туда, где ещё виднеются более-менее организованные группы германской пехоты.

Слева и справа гремит бой. Дымно чадят разгорающиеся танки и бронемашины — польские и немецкие, рвутся осколочные гранаты. Бой местами перерос в рукопашную. Мне нужно было как можно быстрее пересесть на другую машину, принять командование батальоном, но вместо того, чтобы, размахивая пистолетом броситься к ближайшему танку, я спрятал свой табельный «Вис» в набедренную кобуру и бросился к своему подбитому танку. Да — заряжающему уже не помочь, но есть шанс вытащить из начинающей гореть боевой машины ещё одного члена экипажа, и, возможно, даже получится спасти ему жизнь?

Вытащить мех вода оказалось непросто. Несмотря на свой невысокий, как и у всех танкистов рост, оказался достаточно тяжелым. Плюсом к весу, танкист цеплялся за всевозможные выступы и углы, казалось, всеми возможными местами, начиная с поясного ремня, и, заканчивая различными частями тела.

Вскоре я понял, что одному мне не справиться, но на моё счастье, помощь, прямо как в американских фильмах моего времени, подоспела в самый последний момент: в десятке метров от подбитой машины остановился лёгкий 7ТР, и из его башни выбрался вначале один, а потом, следом за ним второй танкист, но уже не с пустыми руками, а с огнетушителем. Первый бросился ко мне — помогать эвакуировать раненого механика-водителя, а второй, подбежав к подбитому командирскому танку, инициировал огнетушитель, и, начал тушить всё ещё разгорающееся пламя.

Пока мы вытаскивали раненого, на нас, наконец, обратили внимание и пехотинцы. Было их немного — всего пяток солдат, во главе со старшим стрелком, но помощь эта оказалась весьма кстати. Стоило нам только вытащить раненого танкиста, как пехотинцы весьма споро из плащ-палатки и своих карабинов смастерили носилки, на которые мы тут же и уложили моего механика-водителя.

Откуда-то появился и санинструктор — молодой парень в таком же маскировочном балахоне, как и остальные пехотинцы из мотопехотного батальона капитана Галецкого. От остальных солдат он отличался лишь большой брезентовой сумкой с красным крестом на боку, да белой повязкой с таким же крестом на руке, надетой прямо поверх балахона.

Несколько минут, и, при помощи ещё одного подоспевшего экипажа удалось отстоять мой подбитый танк. Нет, двигаться он уже не сможет — двигатель вышел из строя, плюсом загорелся, но с него при необходимости можно снять пулемет и пушку, а также забрать чудом не взорвавшийся боекомплект. Уже неплохо.

Пока боролись за спасение раненого танкиста и подбитой машины командира батальона, бой переместился куда-то на северо-запад. При помощи бинокля, несмотря на дым, заволокший всё вокруг, при помощи некоторых усилий мне удалось сформировать картинку текущего боя. На самом деле, всю сложившуюся ситуацию можно было описать достаточно коротко, потратив на это лишь несколько строк, которые вскоре будут напечатаны в нескольких польских газетах:

«В результате атаки силами танкового батальона поручика Д. и мотопехотного батальона капитана Г., превосходящие силы гитлеровских захватчиков были смяты, рассеяны и разбиты с минимальными потерями со стороны подразделений Войска Польского.»

Нет, на самом деле всё было несколько сложнее, чем напишут потом журналисты: стремительной и неожиданной атакой танкового и мотопехотного батальона удалось вначале смять две роты одного из батальонов 31-го пехотного полка, 24-й германской дивизии, после чего, уничтожив всю имеющуюся у противника бронетехнику, польским танкистам и пехотинцам удалось обратить в бегство остатки германского батальона и броситься в погоню, чтобы через полтора километра наткнуться на подготовленную противником противотанковую оборону и потерять ещё несколько танков, прежде, чем командир роты примет решение о спешном отходе.

Потери понесла и рота, которая должна была заставить германскую артиллерию замолчать. Нет, со своей задачей танкисты справились успешно — вначале отвлекли на себя внимание германских артиллеристов, которым спешно пришлось разворачивать свои многотонные орудия в сторону вновь возникшей угрозы и вести огонь прямой наводкой по целям, которые мало того, что активно маневрировали, но ещё и вели убийственный огонь по германским орудиям.

Опасней немецких пушек оказалось немногочисленное пехотное прикрытие (усиленный пехотный взвод при пулемётах и с невесть откуда взявшимся польским противотанковым ружьём!) и пара двадцатимиллиметровых «Эрликонов», установленных в кузовах грузовиков «Опель».

Стояли зенитные грузовики чуть в стороне и банально не были замечены в суматохе первых минут боя, почему германские зенитчики и успели «наделать дел». Да и много ли нужно, чтобы сжечь лёгкий 7ТР, пусть и с увеличенным во лбу башни бронированием? 20-мм снаряды рвали польскую броню просто «на загляденье», как на учениях, и, если бы не недавно назначенный на должность командир третьей роты, подпоручик Пиотровский, успевший не только обнаружить огневые точки противника, но и сделать несколько выстрелов в ту сторону, обозначая новую цель своим подчинённым, и, дублируя направление ведения огня криками в радиоэфир, забыв, про все правила ведения радиопереговоров.

Сразу десяток снарядов обрушился на позиции германских зенитчиков, потом ещё и ещё. Немецкие орудия замолчали — один из грузовиков даже загорелся. Вот только перед этим, немцы успели подбить аж пять лёгких танков! А потом ещё двоих достали гитлеровские артиллеристы, от которых ненадолго отстали! Свою лепту внесла и германская пехота, которая вела огонь из пулемётов, отсекая от третьей танковой роты пехотинцев из батальона Галецкого. В общем — на несколько минут танкисты остались одни.