Фальшивый талисман. Зашифрованный счет - Самбук Ростислав Феодосьевич - Страница 3

— Неужели?! — воскликнул взволнованно. — Неужели вы в самом деле способны на это, Эрнест?

— Думаю, что да.

Гитлер опустился с носков, сгорбился и махнул рукой.

— Вы способны только обещать… — произнес разочарованно. — Вы обещали мне Тегеран, Эрнест, а что из этого получилось?

Кальтенбруннер ждал такого вопроса и заранее подготовился к нему.

— Там действовали люди Канариса, — ответил твердо. — Русским удалось пронюхать о нашей акции и принять меры. В Тегеране не обошлось без предателя, мой фюрер.

— Что же вы предлагаете сейчас?

— Мы забросим в советский тыл человека с уникальными документами, русские обожают своих героев. У нашего человека будет новейшее оружие, а также взрывчатка…

Гримаса неудовольствия скривила лицо Гитлера.

— Это только у нас кто-то может безнаказанно носить в портфеле бомбы, русские не настолько глупы, Эрнест, и ваша идея…

— Конечно, мой фюрер, — попробовал вмешаться Кальтенбруннер, — вы, как всегда, правы, но…

— Никаких «но», Эрнест! Вы знаете, какая охрана у Сталина?

— Самую лучшую в мире охрану имеете вы, мой фюрер.

Гитлер пошаркал по гравию дорожки ногой, пострадавшей во время взрыва, и Кальтенбруннер сразу понял намек.

— Такое больше не повторится, проклятые военные, сейчас они поджали хвосты!

— Думаю, что у русского Верховного командования охрана не хуже и ваши проекты, дорогой Эрнест, не стоят мыльного пузыря.

— Однако мы привлекли самых лучших специалистов рейха. Создано принципиально новое оружие — такого еще не видел мир, — в умелых руках оно безотказно, и мы надеемся на полный успех операции.

— Новое оружие? — заинтересовался Гитлер.

— Принцип «фау», мой фюрер. Снаряд кумулятивного действия, пробивающий почти пятисантиметровую броню. И все устройство помещается в рукаве пиджака.

— В рукаве? — не поверил Гитлер. Поднял правую руку, вытянул ее и даже пощупал. — И пятисантиметровая броня?

— Да.

— Так что же вы тянете, Эрнест? Почему я должен ждать? Почему должен ждать весь рейх? Злейшие наши враги делают что хотят, скоро их солдаты войдут в Польшу…

— Вот мы и предлагаем, мой фюрер…

— Я принимаю ваше предложение, Эрнест. Вы знаете, какой резонанс приобретет такая диверсия!

— Вам всегда виднее. — Кальтенбруннер почтительно склонил голову, но Гитлер, наверное, уже не видел его. Выкрикивал, слегка подавшись вперед, и сам, должно быть, не слышал своих слов:

— Акция против Сталина посеет среди русских панику! А знаете, что такое паника во время войны? Поражение. Мы остановим красных, остановим! Мои генералы, надеюсь, будут чего-нибудь стоить. Но вы не представляете себе, Эрнест, еще одного аспекта этой акции. Ссоры между союзниками, развал коалиции… Черчилль, этот старый лис Альбиона, давно ищет повод, и мы дадим его. Что вам требуется, обергруппенфюрер, для осуществления этого плана государственного значения?

— Ваше согласие, мой фюрер.

— Вы его уже получили. Еще?

— Я хотел только предупредить, что тщательная подготовка акции будет стоить…

— У вас нет денег? Кто-нибудь ограничивает?

— Нет, но…

— Никаких «но». Во что бы это ни обошлось, конечный результат стоит того.

— Сегодня я еще раз убедился в этом.

Гитлер повернулся и поплелся назад, к мольберту.

— Вы хорошо продумали операцию? — спросил, не останавливаясь.

— Сейчас ее обстоятельно отрабатывают.

— Строжайшая конспирация, — предупредил Гитлер как-то утомленно: взрыв эмоций не прошел бесследно. — Крайне ограниченное число лиц должно знать о подлинной цели. Даже Геринг…

— Да, мой фюрер, даже Геринг ничего не будет знать. Кроме вас и непосредственных участников акции в курсе дела будут двое или трое.

— Кто они?

— Скорцени, мой фюрер, и еще…

— Это уже в вашей компетенции, Эрнест.

Они подошли к мольберту, и Гитлер устало опустился на стул. Сказал спокойно:

— Пусть вам повезет, Эрнест. Знайте только, акция должна осуществиться во что бы то ни стало!

— Я понял вас, мой фюрер.

Гитлер взял кисть, долго вглядывался в картину и наконец сделал небрежный мазок.

— Думается, так будет лучше, — сказал, будто и не было только что разговора о диверсии и единственное, что тревожит его, — цвет неба на картине. — Я подарю вам, Эрнест, именно эту акварель, если, конечно, получится. С благодарностью за радость, которую вы принесли мне сегодня. Вы спешите, обергруппенфюрер?

— Да. — Кальтенбруннер щелкнул каблуками. — До встречи, мой фюрер. Хайль! — Повернулся и пошел не оглядываясь, и только гравий монотонно шуршал под тяжелыми шагами.

Куренной Сорока, сидя на бревне, ждал, пока хлопцы готовили все для купания. Сбросил рубашку, вытянул ноги в кальсонах, подставив спину солнцу, наслаждался теплом и покоем.

Хлопцы грели воду в котле и ведрах на летней печке, сооруженной посреди двора под деревянным навесом. Семен, усатый и пожилой дядька, попробовал воду рукой.

— Подождите, друг куренной, еще минуту, — сказал Семен.

В самом деле, куда спешить?

Семен вытащил из колодца ведро воды. Вылил в большое корыто, еще раз попробовал воду в котле, удовлетворенно хмыкнул. Дал знак помощнику, тот подхватил котел с другой стороны, и они вместе вылили в корыто воду, аккуратно, чтобы не расплескалась. Семен подержал руку в воде, долил холодной и заметил:

— А сейчас прошу пана куренного, и купаться вкусно будет.

Сорока стал медленно снимать кальсоны. Думал: надежный хлоп этот Семен, вон какие красивые слова нашел — вкусно купаться…

Семен вылил на него полведра теплой воды — куренной намылил голову, смыл мыло и погрузился в корыто, с наслаждением ощущая, каким невесомым становится тело.

Потом куренной поднялся, молодой хлопец принес полное ведро теплой воды и вылил на Сороку осторожно, словно это был не куренной, а сам Бандера. Да в конце концов кто для хлопца Бандера? Для него Сорока выше не только Бандеры, а самого Господа Бога, потому что пан куренной может миловать и карать сегодня, сейчас и все в конечном итоге зависит от его настроения.

А настроение у Сороки после купания заметно улучшилось.

— Ну как мы вас освятили, друг куренной? — спросил Семей, подавая льняной рушник.

— Хорошо, — с наслаждением ответил Сорока. — Ты, Семен, во всем мастак.

Куренной надевал чистое белье не торопясь, уже ощущая вкус борща и первой чарки. Отменный борщ варит хозяйка, от такого борща никуда не уехал бы, но, к сожалению, жизнь стала неспокойной. И кто может сказать, где они будут завтра?

Это сегодня — купание и вкусный борщ на богом забытом хуторе, а завтра сюда могут прийти большевики, и надо будет пробираться болотами и чащей к другому безопасному месту, возможно, отсиживаться в схронах — полная лишений и тревог жизнь. Одно успокаивает — красным сейчас не до них. Немцы вон еще как сражаются! Впереди Польша, и, по сведениям оуновцев, именно там вермахт готовится дать решительный бой русским и наконец остановить их.

«Скорее бы, господи! — ежевечерне молился Сорока. — Такая чудесная жизнь была при немцах! Сидели спокойно в селах и хуторах, иногда устраивая вылазки против поляков и большевиков. Сытая и беззаботная жизнь с самогоном и девушками… Так бы и довековать».

Ради этой сытой и спокойной жизни хитрый почтарь Филипп Иосифович Басанюк и подался в ОУН.

Что за жизнь на почте? Полуголодная, суетливая, каждый тобой помыкает, у каждого претензии, жалобы — тьфу господи боже ты мой, — а дослужиться можно разве что до начальника почты. А ОУН — это организация, и, если правильно вести себя, кланяться начальству и чувствовать, откуда ветер дует, можно взлететь высоко. Вот он уже куренной — чин не очень-то большой, но и не маленький, и, если бы не проклятые большевики, жить бы да жить.

На веранде аппетитно запахло борщом, Сорока покосился туда и увидел, что хозяйка вынесла большую кастрюлю. И хозяин уже ждал его: сидел, откинувшись на спинку стула, и тихонько постукивал деревянной ложкой по краю стола. Солидный и неторопливый человек, ему здесь, на лесном хуторе, принадлежало, собственно, все: половина земли, магазинчик, даже лодки и сети — за лесом начиналось большое озеро, и рыбу здесь имели всегда.