Суть вещи - Алексина Алена - Страница 20

Лиза поднимается по ступеням: раз-два. Входит в арку музея. Это восхитительное место. Шестьсот тысяч экспонатов. Шестьдесят девять коллекций. В самой крупной коллекции – двести тысяч экспонатов, в самой маленькой – всего сто шестьдесят. Всю эту информацию Лиза знает из каталогов. Она собрала все шестнадцать.

В музее Лизу знают хорошо. Правда, она не приходила раньше без бабушки, но это ничего. Служительница даже не здоровается с ней, принимая две аккуратно сложенных пятидесятирублевки и четыре монетки по десять рублей. Знает, что Лиза не ответит. Лиза шарит по карманам, ищет еще одну монетку, и тогда служительница (Мария Максимовна, написано на бейджике) машет: да проходи уж. Сует Лизе бахилы. Теперь можно и в туалет.

Монетки не хватило, думает Лиза, закрываясь в кабинке. В следующий раз нужно отдать. Лиза не любит оставаться в долгу. И нужно будет попрощаться с Марией Максимовной. Лиза вежливая. Почему не поздоровалась?

Слова, много раз объясняла ей бабушка, – те же монеты. Самая ходовая валюта в мире. Обычные люди не задумываясь платят друг другу словами – за то и за это. Но Лиза никогда не была транжирой и ничего не может с этим поделать. Она чувствует, как от частого употребления изображения, прикрепленные к словам, стираются и в горсти остается лишь безликая металлическая оболочка букв. Только у редких счастливчиков-скупердяев в кармане припрятаны драгоценности, которые сильнее других, а точнее, стерлись не так сильно, как остальные, и пока еще несут какой-то смысл. У Лизы тоже есть такие слова, и она не хочет растрачивать их понапрасну.

Переходя от одного бесценного булыжника к другому, Лиза чувствует себя 3D-принтером. Или пауком, ткущим паутину. Будто именно она каждый раз производит на свет это все. По кусочку, по миллиметру выжимает из себя арматуру, бетон, протеин и обои для строительства этого странного, небывалого мира, разворачивающегося – и мгновенно, сразу после сотворения, застывающего вокруг нее мертвым коконом. Это странно успокаивает.

Набродившись среди призраков навсегда уснувших механизмов, мебели, которую давно никто не любит, и чучел кристаллов, из которых извлекли кристаллические решетки и оставили тихо дряхлеть на виду у всех, Лиза внезапно чувствует, что ей нужно побыть среди людей. Она выходит из музея, так и не встретив больше Марию Максимовну, и идет в кафе. Обычно тут людно, но сегодня совсем никого, только буфетчица в не слишком-то опрятном застиранном фартуке топчется за стойкой. Надо бы уйти, но очень хочется пить, промерзшее горло скребут изнутри чьи-то немытые когти, и Лиза заказывает чай, просто ткнув в меню. Буфетчица на пальцах показывает ей, сколько надо заплатить.

“Тебя часто принимают за глухонемую”, – как-то объяснила ей бабушка. Хотела напугать, да не вышло, Лиза даже обрадовалась. Вот и теперь Лиза просто кивает и протягивает буфетчице карту. И тут же морщится: почему не заплатила картой в музее? Это же только за сувениры нельзя, а за билет-то можно! Почему не заплатила картой? Можно было картой! Глупая Лиза.

В ожидании чая Лиза снова смотрит на буфетчицу – пора бы выбросить этот фартук, пятна уже не свести. Вот на фартук плеснули гуляш. Вот буфетчица задрала его и вытерла пот со лба. Выбросить пора, это точно. Но что ж ты, Лиза, все испорченное хочешь выбросить? Почему не догадалась собрать простыни и принести Мите? Кто знает, как повернулось бы дело, если бы ты сообразила не бросаться вещдоками? Глупая, глупая Лиза.

Лиза привыкла о людях без особенностей думать как о нелогичных, действующих спонтанно, а потому немного даже неполноценных. А теперь вот и сама вопреки собственному просчитанному решению влипла бог знает во что. И кто после этого неполноценный? Почему вообще ей взбрело в голову завести этот разговор? Кто дернул за язык? С другой стороны, кто еще сделал бы это?

Вдруг Лиза слышит, как у кого-то вибрирует телефон. Она озирается, но никого вокруг нет, и буфетчица не бежит отвечать. Значит, телефон не ее. Лиза встает и идет навстречу звуку, на секунду забывая обо всем. Двери на летнюю террасу сейчас закрыты на ключ, терраса в снегу, но звук явно идет именно оттуда.

Лиза вглядывается в присыпанный снегом и отсвечивающий темным фонарным золотом парапет – и вдруг замечает голубя. Клюв его закрыт, но он то ли воркует, то ли ритмично стонет. Лиза смотрит на голубя, миг – и он на ее глазах оборачивается модным смартфоном с беззвучно мигающим экраном. Лиза пугается: еще одна вибрация – и смартфон свалится с обледенелого парапета прямо под колеса машин. Раз – и смартфон снова становится воркующим на морозе голубем.

Ничего-то приличного не можем придумать сами, ухмыляется Лиза.

Вторника Лиза не помнит. Он течет и уходит, как будто не успев наступить. Взамен приходит и утекает среда. Утром четверга Лиза, несмотря на возражения бабушки, собирается и отправляется на работу. Было две работы, осталась одна, и Лиза никак не может просто бросить ее. Кроме того, у Евгении Николаевны и Павлика ей всегда спокойно. – Не волнуйся, Лизе там лучше, чем с тобой, – успокаивает она бабушку и уходит, пока бабушка сморкается. Нужно отправить бабушку к аллергологу. Дома идеальная чистота, никаких животных, откуда аллергия?

Сын Кузнецовых – Слава, пятьдесят два года, – уехал в Испанию шестнадцать лет, три месяца и восемь дней назад. Больше у восьмидесятидвухлетней Евгении Николаевны и восьмидесятичетырехлетнего Павлика детей нет, а сын проявляет заботу: оплачивает доставку продуктов, посылает деньги и подарки на праздники. И еще вот платит Лизе зарплату. Совсем небольшую, ну так и работы не слишком много, не сравнить с нагрузкой Никиты, который при Павлике практически безвылазно.

Лиза приходит дважды в неделю, по вторникам и четвергам, и остается на столько, на сколько нужно. Квартира эта давно перестала быть чужой для нее, все вещи в ней выслушаны по многу раз, все многажды перебраны, перемыты, перестираны и переглажены Лизиными руками.

Первые пару лет Евгения Николаевна ужасно сердилась, что приходится принимать помощь, к приходу Лизы старалась хотя бы одежду по шкафам рассовать. Дольше всего она держалась за спальню: повернувшись к дверному проему спиной, как бы защищая его собственным телом, рукой, заведенной за спину, на ощупь затворяла дверь, говорила отчетливо сиреневым тоном: “Лизочка, извините, тут уж не надо, тут я как-нибудь сама”. Но потом то ли возраст взял свое, то ли просто привыкла. Лиза ощутила и хорошо помнит тот момент, когда Евгения Николаевна расслабилась и доверила ей свой дом – вместе со спальней, которая когда-то была супружеской, а потом перестала быть таковой.

Евгения Николаевна, как собака, неизменно встречает Лизу в прихожей – суховатая высокая старуха, истончившееся от времени фланелевое платьице до щиколоток, хлопковая кофта поверх. На ногах – стоптанные овчинные угги, под ними штопаные-перештопаные нитяные чулки. Аккуратно уложенные в низкий узел длинные, густые, совершенно белые, без понятной и извинительной желтизны, волосы.

Лизу неизменно поражает безупречность этой прически – она много времени провела с Евгенией Николаевной, но никогда не видела ее с расческой в руках и никогда нигде не находила длинных седых волос. Лиза испытывает совершенно противоестественное желание дотронуться до ее головы, взвесить узел в руке. Она хорошо представляет себе его тяжесть. Подбитая шпильками волна заметно оттягивает затылок Евгении Николаевны – даже когда она что-то шьет или латает, то не склоняет головы, а подается вперед всем корпусом, по-соколиному цепко высматривает место, трижды примеривается, прежде чем ткнуть иголкой.

Евгения Николаевна не меняется никогда. Как обычно, она многословно извиняется за беспорядок и грязное белье, кучей сваленное в просторной ванной. Павлик опять укакался с ног до головы – снял памперс, возил по постели, пока Никита не пришел и не переодел. Но стирать Никита не будет, конечно, да и некогда ему.

Лиза цедит воздух сквозь зубы, стараясь не вдыхать его носом, склоняется над ванной и терпеливо замачивает перепачканные простыни в ледяной воде – такой, что руки ломит сквозь перчатки. Ничего, все отстирается потихоньку, даже желтые пятна со временем отойдут – Лиза научилась отстирывать экскременты. Слова “говно” она старается даже не думать, такое оно сильное, так шибает с плеча. А если и не отойдут, тоже ничего страшного. Прокипятит пару раз, будет почти незаметно. Тут белье выбрасывать нельзя, пенсионерам слишком больно все время покупать новое.