Суть вещи - Алексина Алена - Страница 13

На секундочку Лиза присаживается на стул, кладет руки на стол, а голову на руки и представляет себя воткнутой в розетку, но тут же спохватывается: с минуты на минуту войдет бабушка. Она не должна увидеть колени и нос, так что нужно сделать все быстро.

Лиза выдвигает ящик стола, тащит оттуда стопку разноцветных деревянных шестеренок, будто снятых с детской пирамидки. На теплой темной стене выстроились в ряд сияющие латунные шпеньки. Глубоко вдохнув и задержав дыхание, Лиза подходит к этим шпенькам и аккуратно развешивает на них шестеренки – от меньшей к большей, закручивает их – от большей к меньшей, а затем выдыхает – и слушает, как они шуршат и звенят – так, что пропадают все остальные звуки вокруг, – и смотрит, как они крутятся. Этого момента она ждет весь день, каждый день.

Пока шестеренки еще движутся, она открывает шкаф, изнутри он заполнен серым и черным. Лизе нравится смотреть на серую ткань, глаза отдыхают. Серый даже пахнет по-особенному – покоем, тишиной, свободой. Аккуратно, стараясь не задевать ноющий нос, Лиза стягивает испачканное платье и остается в одном сером спортивном белье. Сморщившись и втянув побольше воздуха, она одним движением сдирает с колен присохшие колготки, комкает их в кулаке, промакивает ими выступившие шарики крови.

Лиза старается не смотреть на свои руки, которые покрыты густой беспорядочной сеткой белых твердых шрамов, и не дотрагиваться до них. Шрамы кажутся ей червяками и, стоит только обратить на них внимание, начинают едва заметно копошиться на коже. Это вызывает ужасный зуд. Стоит разок взглянуть – и расчешешь руки до крови. Это плохая привычка, говорит бабушка. Лиза согласна, нет в ней ничего хорошего.

Она достает из шкафа темное худи с длинными рукавами, брюки и сменный комплект белья. Перед тем как выскользнуть из комнаты, еще раз закручивает шестеренки. Такая игра: нужно успеть принять душ, пока они вращаются. В кухне бабушка громко спорит с телевизором, так что Лизе удается проскользнуть в ванную незамеченной.

По расписанию сегодня мытье головы. Лиза очень не любит пропускать тренировки. Она присаживается в душевой кабинке на корточки и подставляет затылок под струю горячей воды. По затылку волнами расходится приятная ломота, а вода, стекающая с волос, становится чудесного розового цвета.

Лиза считает про себя: сто семьдесят девять – Волго-Дон – сто восемьдесят. Высвободив волосы из воды, она быстро намыливает голову. Шампунь ужасно холодный, нужно было нагреть его под водой, как обычно делает бабушка, – и тут же смывает. Готово, голова помыта. Тренировка закончена. Лиза трет волосы полотенцем и закручивает вокруг головы замысловатый тюрбан: она терпеть не может ходить с мокрыми волосами, но при мысли о фене ее передергивает – только не сегодня. Другим полотенцем Лиза оборачивается сама. Ноги можно вымыть и в раковине.

Видимо, вся удача, которой так не хватало в течение дня, осталась Лизе на вечер, потому что она успевает не только как следует вымыться и обработать ссадины, но и одеться, и вернуться в комнату, и по новой запустить шестеренки.

В дверь стучат. Не дожидаясь ответа, в комнату входит бабушка. Она внимательно смотрит на Лизу. Лиза какое-то время стойко выдерживает ее взгляд, не отводя глаз.

Тренировку прямого пристального взгляда Лиза считает самой важной, а потому в расписании их три: по средам, пятницам и воскресеньям. Лиза находит какое-нибудь видео с бабушкой или Митей, включает его и, дождавшись взгляда в камеру, ставит на паузу, запускает секундомер и смотрит в глаза, стараясь не отворачиваться и даже не моргать. Что бы ни случилось, бабушка и другие должны видеть: у Лизы достаточно ресурсов, чтобы поддерживать себя в равновесии и вести себя социально приемлемым образом. А для этого надо смотреть в глаза.

Через несколько напряженных секунд Лиза решает, что на сегодня достаточно, и позволяет себе перевести взгляд.

Бабушка подходит вплотную и обнимает Лизу. У Лизы нет уже сил обнять бабушку в ответ, но потерпеть прикосновение она еще может, а потому неподвижно и молча стоит со сжатыми кулаками, рассматривая бабушкину макушку, пока бабушка тихонечко покачивает ее, как маленькую. Узлы в теле Лизы понемногу распускаются, кулаки разжимаются. Будто почувствовав это, бабушка отпускает ее.

– Матвей Борисович довольно давно тебя отправил. Уже дважды отзвонился – приехала ты, нет. Каталась, а? – спрашивает она темно-зеленым тоном, и Лиза думает, что можно пока не отвечать.

Не дождавшись ответа, бабушка вздыхает и вдруг говорит:

– Что-то ты мне сегодня не нравишься. Психовала опять? Пойдем-ка.

Тон ее голоса становится отчетливо лиловым.

– Лиза есть не будет, – на всякий случай говорит Лиза. – Не хочет.

– Да знаю я, что не хочет. А стоило бы. Вон тощая какая. Ладно, иди давай на кухню, есть никто не заставляет.

Бабушка выходит из комнаты. Лиза еще раз предупреждает на всякий случай:

– Никакой еды.

– Иди давай сюда, говорю, – кричит с кухни бабушка.

Лиза еще раз запускает шестеренки и послушно идет, куда велено.

На кухне тепло и спокойно. В углу стол. Над столом – низко висящий соломенный абажур. Отчего-то он кажется Лизе бывшей хлебницей. Забавное ощущение едва уловимой неправильности. Но абажур ей нравится. Раньше – когда бабушка только принесла его в дом, “отхватив”, как она выражается, где-то на барахолке, – абажур рассказывал Лизе немало занятных историй.

Лиза знала, что если посмотреть на него со стороны плиты, то увидишь девочку, собирающую на сжатом поле оставшиеся колоски. Из колосков быстро собирался небольшой снопик, который в конце концов приходилось обхватывать двумя ладошками, иначе до дома не донести.

Посмотрев на абажур из своего угла, Лиза видела старого человека с узловатыми растрескавшимися пальцами. Человек доставал из-за голенища короткий нож с широким, чуть загнутым на конце лезвием, ловко поигрывал им, правя лезвие на ремне. Убедившись, что нож достаточно острый, в сгустившейся вечерней полутьме человек размеренно водил ножом по расплющенным соломинкам, выглаживая их, чтобы потом уложить в выдолбленное корытце, наполненное молоком. Приглядевшись попристальней, можно было заметить, что и глаза старика тоже налиты молоком до краев. Лизу странно успокаивала эта история.

А вот от двери на абажур Лиза старалась не смотреть – с той стороны была только беспросветная женская старость и смерть. После такого неосторожного взгляда в голове Лизы надолго поселялся навязчивый вопрос: кто это умирает? Неужели та самая девочка с колосками?

Поначалу Лизу охватывало ощущение, будто абажур целиком сплетен из одних только историй. Но потихоньку истории рассказывались, истончались и истаивали. И вот наконец из-под них проступила бледно-желтая соломка плетения, кое-где образующая замысловатые узоры, и Лиза полюбила прослеживать взглядом ход какой-нибудь из соломинок, всякий раз изумляясь, под какими неожиданными углами она изгибается, не ломаясь при этом.

Бабушка радовалась этой дружбе.

– Что, Лизок, опять на лампе залипла, а? – говорила она светло-оранжевым, газировочным тоном, и Лизу ужасно смешил этот тон.

Сегодня Лизе не до смеха. Она входит на кухню, без опасения скользнув взглядом по давно онемевшему абажуру, садится к столу. Бабушка, достав из шкафа прозрачный пластиковый конверт, усаживается напротив. В конверте у бабушки – стопка круглых карточек всевозможных цветов и оттенков – для разговора по душам.

– Ну что, Лизок, поговорим? – теплым тыквенным тоном говорит бабушка. Она сдвигает на край стола чайник и сахарницу и раскладывает перед Лизой карточки. Лизе вдруг хочется проделать в каждой дырку и развесить по латунным шпенькам вместе с шестеренками. Интересно, получится или нет закрутить их как следует?

Подперев голову рукой, Лиза разглядывает ровные ряды карточек. Они отличаются не только цветом – на каждой нарисован эмотикон. Так Лиза может поделиться своими чувствами и понять чувства бабушки, потому что слова в их мире не значат ровным счетом ничего. Зато правильно выбранной карточкой можно рассказать практически обо всем. Улыбка означает радость и спокойствие, перевернутая улыбка – неприятности, а еще есть губы ниточкой – это когда чем-то недоволен, но затрудняешься объяснить, чем именно.