Лекарство от одиночества (СИ) - Резник Юлия - Страница 32

– Какой заботливый малыш, – усмехается Бутенко, внимательно глядя на Мишку.

– Да… Спасибо, мой хороший. Мне очень приятно. Пойдем?

Так хочется со всем этим покончить и хоть чуть-чуть отдышаться. Этот день кажется бесконечным, хотя время только-только ползет к обеду.

Рассеянно наблюдаю за тем, как Бутенко подхватывает мои чемоданы.

– Пойду перепаркуюсь, а то весь проезд перегородила.

– Я сам все сделаю, Эля. Только открою вам дверь. Пойдем.

Командный голос шефа требует беспрекословного подчинения. Я и подчиняюсь, несмотря на то, что мне жутко неловко от того, что приходится опять его напрягать. В конце концов, он и так столько для меня сделал…

А Жорка, не замечая моего смущения, прикладывает к двери ключ от домофона и отходит чуть в сторону, пропуская меня вперед. Решительно захожу в подъезд. В одной моей руке – ладошка сына, в другой – подаренная им виола. Знакомо пахнет отсыревшей побелкой и кошками. И эти ароматы, как машина времени, переносят меня в тот день, когда я была здесь последний раз.

– Ч-черт! – тяну, резко остановившись.

– Что такое?

– Будем жить на одной площадке с Юркиной любовницей…

– Если это проблема, можно подыскать другие варианты. Но для этого все равно надо подняться, Эля.

– Да нет никаких проблем, – усмехаюсь зло и начинаю подъем. – Скорее даже наоборот. Вдруг мне захочется вернуться к Юрке, а тут перед глазами живое напоминание о том, почему этого делать не стоит.

– А есть вариант, что захочешь? – тихо интересуется Бутенко, выдержав короткую паузу. И я опять, сука, осекаюсь, до крайности недовольная собственным поведением. Совсем мне, что ли, мозги отшибло?! Он же в меня влюблен! По крайней мере, если верить Вере и собственным ощущениям. А я вот так… При нем… О другом. Ну, что я за идиотка? Жестокая, зацикленная на себе дура.

– Нет, Жор. Вряд ли. Это я так. Сама не своя – вот и ляпаю. Ты меня прости, пожалуйста.

– Не за что мне тебя прощать.

– Как не за что? Валов наверняка узнает, что ты пустил нас с Мишкой в свою квартиру.

– И что?

– Он этого не поймет. Поругаешься из-за меня с другом.

– Значит, судьба у меня такая, – усмехается Георгий. – Проходи.

Гремя замками, он открывает передо мной дверь в квартиру. Захожу в коридор. Я у Жорки до этого была раз или два за все время нашего знакомства. Белые стены, тесная чистая кухонька, небольшая гостиная и спальня, в которой мне вообще не доводилось бывать. Гляжу, как решительно Бутенко подкатывает чемодан к шкафу. Вот и все. По крайней мере, крыша над головой у меня есть – можно расслабиться. К несчастью, мой организм воспринимает эту робкую мысль как команду к действию. Остатки сил стремительно покидают тело. Чтобы не упасть, приваливаюсь к стене. В ушах шумят кровь и задорный щебет сына, для которого наш побег – настоящее приключение.

– Эля…

– М-м-м?

– Послушай. Я оставил за тобой четверть ставки.

– Четверть? – моргаю я. – Да ты что? Это сколько? Даже на коммуналку не хватит.

– А больше ты не потянешь. Сама посуди. Универ, маленький ребенок, которому тоже нужно твое внимание.

– Питание, ему нужно полноценное питание. Мясо, рыба, овощи. Ты видел, почем нынче морковь?

– Ну, во-первых, я не шутил, когда говорил, что мне нужен помощник по научной части. Это будет оплачиваться. А во-вторых, есть еще Валов. Ты можешь подать на алименты.

– Нет. – Как во сне, веду головой из стороны в сторону. – Я не буду этого делать.

– Почему?

Под прямым немигающим взглядом Георгия мне становится жутко не по себе.

– Потому что Юра так чудит, что я не удивлюсь, если он вообще откажется от Мишки.

Говорю это и ежусь, уткнувшись лбом в стену. Вроде бы, все с Юркой понятно. Он оказался совсем не таким, каким я его представляла. И пора бы свыкнуться с мыслью, что так бывает. Не я первая настолько жестоко обманулась. Но как? Я ведь знаю его другим. Добрым, надежным, любящим. И это несоответствие того Юры и этого разрывает мне душу в клочья. Если представить, что он всю нашу жизнь притворялся, значит, все хорошее, что в ней было – обман. А я не могу с этим смириться. С чем угодно, даже с тем, что он больше не мой… Но не с этим. К тому же я не верю, что отцовскую любовь можно так виртуозно отыгрывать. То, что Юра Мишку любил – факт, не поддающийся сомнению. Но теперь, когда он, не считаясь с нашими интересами, творит вот такую дичь, я уже ни в чем не уверена.

– Ты серьезно?

– Более чем, – шепчу я, сползая вниз по подушке. – Извини, Жор. Что-то мне нехорошо.

Тело и впрямь охватывает дикая слабость, меня будто качает на волнах. В ушах шумит море, на обратной стороне век мелькают солнечные зайчики.

– Твою мать, Эль, а когда ты планировала мне сказать, что у тебя температура под сорок? – врывается в уши Жоркин свирепый рык. Но мне не страшно. Я всем телом тянусь к его прохладной руке, накрывшей мой пылающий лоб.

– Все нормально.

– Ага. Как же.

– Мишка… – вдруг спохватываюсь я.

– Я за ним пригляну. Лежи.

Кто я такая, чтобы спорить с начальством? С чистой совестью возвращаюсь на подушку, позволяя забытью накрыть меня с головой. Здесь, в забытье, так хорошо! Здесь нет страха, нет боли, здесь ничего не надо решать и со стыда сгорать, потому что не оправдал возложенных на тебя надежд.

– Эля! Поднимись. Мне тебя надо послушать.

Подняться стоит всех сил. Наверное, поэтому стыда совсем не остается, когда Бутенко стаскивает с меня пропитавшуюся потом футболку.

– Мишка…

– С ним все хорошо. Сейчас обедать будем. Ты есть хочешь?

– Нет. Ничего не хочу. Извини, что все так… Я не хотела.

Даже сама не знаю, за что я прошу прощения на этот раз.

– Брось. Ты ни в чем не виновата. Хочешь, твоим родителям позвоню?

– Ни в коем случае.

– Ладно. Тогда дыши. Давай, глубокий вдох, выдох. Ты знаешь, как надо.

Горячего тела касается прохладная головка стетоскопа. Чувствую, как от холода соски помимо воли сжимаются в тугие горошины. Слышу, как тихо, но весьма забористо ругается Жорка…

– Хрипы? – деловито уточняю.

– Нет, хрипов я как раз таки не слышу.

– Тогда чего ругаешься? – мямлю, без сил сворачиваясь в клубок.

– Чего? И правда... Сейчас принесу таблетку. Не спи.

– Нет у меня таблеток.

– У меня есть. Жаропонижающее. Может, даже колоть придется.

– Не хочу укол! – капризничаю и опять проваливаюсь в вязкое забытье, но Бутенко принимается меня тормошить, чтобы я приняла лекарство.

– Мама!

– Мама приболела. Пойдем. Не будем ей мешать.

На этом я засыпаю. Сквозь сон чувствую, как меня обтирают чем-то холодным, вяло отбиваюсь, шарю в поисках одеяла, которое кто-то вырывает из рук.

– Садист!

– Нельзя тебе кутаться. Температура за сорок!

– Может, умру. Как было бы хорошо. Все проблемы махом решились бы.

– По жопе хочешь? – угрожающе рычит на ухо смутно знакомый голос. – Получишь!

– Ай!

– Уколол но-шпу с димедролом, а то ибупрофен в таблетках тебе до звезды, – информирует меня Жорка. И недоверчиво уточняет тут же: – Чего, правда, так больно?

Нет. Но обидно очень. Засыпаю, так ничего и не сказав. И в следующий раз просыпаюсь уже с более легкой головой. В темноте хлопаю глазами, долго не понимая, где я. Воздух тяжелый и влажный, как клейстер, на который мы с мамой однажды клеили обои. Постепенно в голове проясняется. Испытывая лютую слабость, поднимаюсь на дрожащих ногах и по стеночке отправляюсь на поиски Мишки. Благо искать долго не приходится. Они спят с Георгием на диване. Мишка, развалившись по обыкновению звездой, и бедный Жорка – компактно уместившийся у самого края. Подхожу ближе, не зная, как поступить. По-хорошему надо бы Мишку забрать к себе. Но я заразная и слабая…

Пошатываясь, наклоняюсь, чтобы поправить простынь, как раз тогда, когда Жорка открывает глаза, почувствовав чье-то присутствие. Застываем, глядя друг на друга. Глаза у Бутенко черные, как два омута – затягивают поневоле.