Лекарство от одиночества (СИ) - Резник Юлия - Страница 27

– А что случилось?

– Китенок выбросился. Представляешь? Мы с отцом хотели было тоже пойти, но прилив аж утром. Он не доживет. А мы расстроимся.

Удивительные мы все же люди. Всегда ставим на победителя. И обходим стороной обреченных, лишая их, может быть, последнего шанса так, словно, их неудачи заразны.

Соскребаю себя с кресла и становлюсь рядом со свекровью. Людей, кажется, стало меньше. Как я и говорила, никто не хочет расстраиваться. М-да.

– Пойду, может, чем помогу.

Любовь Павловна не возражает, но особенно и не поощряет мой план. Натягиваю кофту, теплые носки, мало ли, если придется дежурить всю ночь, можно и замерзнуть. Нахожу в кладовке ведро. Не то чтобы мне доводилось когда-то спасать китов, но их спасение на самом деле – штука нехитрая. Бери себе и поливай морской водой. А там, если повезет, если животное окажется сильным, а прилив придет быстро, глядишь, и выживет. Правда, у китенка шансов всегда меньше. С другой стороны, морю легче его забрать.

К моменту моего прихода на берегу остается человек двадцать. Узнаю соседей. Здесь таунхаусы, и чужаков нет. Да и информация о произошедшем, видно, еще не успела распространиться по городским сообществам и Телеграм-каналам.

Китенок малого полосатика лежит совсем далеко от воды. Я не слишком большой специалист, вот Вера да, та бы точно сказала, но судя по размерам, это скорее подросток, чем новорожденный кит.

– Как же ты потерялся, а? – шепчу под нос. – Где твоя мама?

А у самой вот, хрен, его знает почему, опять слезы по лицу.

– Мама тут по бухте круги наяривает. Прислушайся… – отвечает мне смутно знакомый голос соседа. Я прислушиваюсь. Но долгое время не слышу ничего, кроме плеска воды и чужих тихих голосов, обсуждающих план спасения. А потом, когда я уже с ведром наперевес подключаюсь к общему делу, действительно слышится… Звук, который ни с чем не спутаешь, если однажды его услышал. Полный отчаяния глубинный зов.

ГЛАВА 18

Отчаяние огромного величественного животного, наложившись на мое собственное, сваливает меня в какую-то совершеннейшую безнадегу. Я загадываю, как в детстве, если малыша удастся спасти, то и мы с Юркой спасемся. Остервенело, не зная усталости, таскаю ведра с водой. Поливаю кита. И снова плетусь к кромке моря, нашептывая ему, как безумная: «Давай же, давай, забирай его, не будь ты таким жестоким!». Море отвечает мне звонким плеском волн и заунывными, пробирающими до костей китовыми песнями.

Время переваливает за полночь. Народ постепенно расходится. Оставляя меня практически в полной темноте. Потому что одно дело, когда берег освещает двадцать фонариков, и совсем другое, когда их всего два.

– Все без толку. Он не жилец.

Сцепив зубы, обхожу по дуге сдавшихся. Вытираю предплечьем нос и снова захожу в воду. Китенок уже не фырчит, не вздыхает, но он ведь еще жив!

– Эля, доченька, бросай ты это. Завтра рано вставать. Или тебе на работу не надо? – доносится до меня откуда-то из темноты голос свекра.

– Надо. Но я еще побуду, пап.

– Ты одна его не спасешь. У него вообще не было шансов.

– Ну, хоть попытаюсь. А вы идите. Вам ведь тоже на работу.

И он уходит, да. А я таскаю соленую воду ведрами. Не замечая усталости и течения времени.

– Ветеринара не вызывали?

Юркин голос заставляет меня на секунду окаменеть. Я не уверена, что готова к разговору с ним. И не понимаю, как он здесь очутился. Зачем приехал? Неужели свекры позвали?

– А толку?

– Ну, хоть Вере позвонить. Она же биолог.

– Поздно ведь, – нерешительно закусываю губу.

– Звони. Я пока тебя подменю. Ты едва на ногах держишься.

В отличие от других, Юрка не просит меня все бросить и не пытается внушить, насколько утопична моя затея. Он просто становится рядом со мной. Плечом к плечу. И это как будто бы придает силы. И веры… В него, и в то, что все получится.

– Аккумулятор в фонаре почти сдох.

– Скоро рассвет.

– Выхода нет, – шепчу я.

– Что?

Молчу. Не повторять же строчки из песни, которые вдруг пришли на ум. Слизав слезы, набираю номер Веры. Она отвечает после пятого гудка.

– Эль? Привет. Что-то случилось?

– Да. Прости, что побеспокоила, но…

Торопливо выкладываю последние новости, отмечая, что темнота как будто и впрямь стала менее плотной. Еще чуть-чуть, какой-то час, и солнце вынырнет из воды.

– Вообще вы все делаете правильно.

– Но этого недостаточно. Он почти не дышит, Вер. Может, можно еще что-то сделать?

– Без крана его не сдвинуть. А кран туда не подогнать. Замкнутый круг получается.

– Ч-черт, – злюсь я. – И прилив начнется, дай бог, через два часа.

– На него тоже не стоит слишком рассчитывать. Там они небольшие.

– Гадство! – пинаю тапкой выступающий из песка валун. – Как китенок вообще тут очутился?!

– На самом деле для этого может быть масса причин. Вообще киты теряют способность ориентироваться в пространстве из-за гидролокационных и навигационных приборов, но вполне возможно, виною всему кальмары.

– Кальмары?! – таращу глаза.

– Ну да, полосатики на них охотятся и порой заплывают на мелководье.

– Ясно. Спасибо большое. И извини за ранний звонок.

– Да не за что. Держи в курсе. Тоже теперь буду переживать.

Отбиваю вызов, прячу телефон в карман и возвращаюсь к китенку, к которому склонился Юра.

– Элька, малыш, он все.

– Нет! – трясу я головой и пячусь, пячусь прочь от этих слов. Валов показывает мне стетоскоп, которым он «слушал» сердце исполина.

– Да.

– Нет.

Беру ведро и шагаю к воде. В конце концов, я за этот день совершила столько безумных поступков, что еще один – так, капля в море. Зачерпываю воду и возвращаюсь. И снова, и снова. Юра молча наблюдает за этим безумием, а ходке на восьмой сипит:

– Эля…

– Нет! Понял? Нет… Хочешь, уматывай, а я…

Мою бессвязную речь прерывает утробный китовый зов. Я выдыхаю, но это не спасает. Вообще ничего не спасает от боли. Я громко всхлипываю и, спрятав лицо в ладонях, оседаю в песок.

Чертова слабость. Самой от себя уже тошно. Собраться бы…

– Некуда мне идти. Я домой вернулся, – бросает Валов и осторожно прижимает меня к себе.

– Вернулся, – повторяю на всхлипе.

– Да. Сможешь меня простить?

«За что?» – хочется поинтересоваться. – «За то, что ушел? За то, что изменял? За то, что сын, которого мы так ждали, вдруг резко стал чужим для тебя? Или за мои поруганные чувства? Или за то, что нет больше веры? А может, за то, что меня другой трахал не так давно, а, Юр? За что ты, блядь, извиняешься?» – Но я молчу. И раскачиваюсь в его крепких объятиях, как мачта.

– Ты дрожишь вся. Пойдем домой.

Юра поднимается и тянет меня за руку. Послушно, как марионетка, иду следом за мужем. Но то и дело оглядываюсь на труп кита. Я загадала ведь… Я загадала. И не смогла, не спасла.

– Пойдем, сделаю тебе горячую ванну.

Валов подталкивает меня к лестнице.

– А где твои вещи?

Резонный вопрос, если он и впрямь вернулся в семью.

– Да я их не стал собирать. Это же время. А я к тебе спешил. Сорвался сразу же после звонка отца. Хочешь, завтра соберем вместе?

– Нет уж, собирай сам. Или маму попроси.

– Эля, – Юра с упреком сводит брови. И меня такое зло берет. Потому что не в его положении меня в чем-то упрекать! Не в его. Чувствуя, что еще немного, и я вывалю на него все, что думаю, ретируюсь от греха подальше в ванную. Десяти минут под горячим душем хватает, чтобы прийти в себя. Возвращаюсь в комнату. Юра лежит на своем месте. Так, словно никуда и не уходил. Я обхожу кровать, укладываюсь на самом краю и проваливаюсь даже не в сон, а в какое-то странное полузабытье. Из которого меня выдергивает будильник.

– Можешь еще чуть-чуть поваляться. Я Мишку соберу.

И это тоже как будто из той жизни, когда все было хорошо. Можно запросто притвориться, что последних месяцев просто не было. Я даже так и делаю – сую голову под подушку (как страус – в песок, ага) и сладко-сладко потягиваюсь, позволяя блаженству растечься по телу. Из приоткрытой двери доносится Мишкин довольный голосок. Он так рад, что папа вернулся! Казалось бы, мне тоже стоит порадоваться. Если не за себя, то за сына, но в душе поднимается такая забродившая муть, что как-то совсем не до радости мне становится. Знал бы ты, сынок, правду.