Каторжанка (СИ) - Брэйн Даниэль - Страница 2

Мне не было легко и просто, о нет. Меня, как и всех, трясли кризисы, настигали неудачи, финансовые ямы, кредиты. Я радовалась новой мебели — наступал дефолт, я заказывала новые средства — вводили ограничения на поставку именно этой марки, я набирала новых мастеров — объявляли всеобщий карантин. Я заключала аренду — сносили здание, я разрабатывала программу обучения — требовалась лицензия буквально за день до старта. Скакал курс валют, вставали контейнеры, в очередном перспективном средстве обнаруживали едва ли не яд. В салон влетали мужья клиенток, порой нетрезвые и невменяемые, обвиняющие нас всех черт знает в чем. Являлись незапланированные проверки и находили то, чего просто не может быть. И все это встречала я — с неизменной улыбкой, потому что я создаю настроение и меняю жизнь.

Я — демиург с брашем и хайлайтером. Та, кто сделает из вас, в конце концов, человека, которым вы сами хотите быть.

Я давно не смотрела на простых смертных. Мне звонили из киностудий, чтобы обсудить образ протагониста, мне писали на почту те, кому нужно было подчеркнуть мягкость или, напротив, суровость образа для одного-единственного выступления или предвыборных дебатов. Якобы случайно упавшая на лицо прядь волос, румянец чуть ярче, чем привычный, тень на виске, подчеркнуто острые скулы…

И все началось со стрижки моей сестры.

Если бы милые барышни знали, кто скрывается за очкастой туристкой в специально купленном дешевом купальнике… но я и добивалась того, чтобы меня никто не узнал. В отелях моего уровня я постоянно натыкалась на собственных же клиентов со всех концов нашей маленькой планеты. Их было не обмануть ни очками на пол-лица, ни бесформенной туникой.

Но в широких кругах имя мое было известно, облик — нет. И никто лучше меня не умел маскироваться.

— О-о, смотри, Юлия Гуревич! Боже, она совершенна! Икона стиля!

— Да на ней, наверное, одни трусы стоят больше, чем вся эта дыра, где мы остановились…

Слава богу, что это они о журнале, подумала я. Меня здесь нет и не будет еще пять дней. Я — обычная уставшая тетка, весь год копившая на эти якобы «четыре звезды». По крайней мере, здесь вкусно кормят.

— Прикинь? Гуревич под пятьдесят! А эта… ушла уже? Не дай бог мне так в ее возрасте обабиться…

Куда ты денешься, подумала я, вступая в прохладный холл.

Отель был трехэтажный, лифтов не было. Говоря откровенно, когда-то он был уровневой «пятеркой», в свое время здесь останавливались и шейхи, снимая целый этаж, но время пообтесало стены, сморило мебель. Что-то заменили, что-то ждало своей очереди. Я поднималась по лестнице, ощущая, как странно трясутся ноги.

Что?..

Стены покачнулись. Я схватилась за перила, судорожно вспоминая, как крикнуть врача. Мне всего сорок девять, слишком…

Внезапно не стало крыши. Яркое солнце ворвалось через просвет и больно полоснуло меня по глазам. Я зажмурилась. Лестница зашаталась, я вцепилась в перила, не понимая, куда бежать.

Я слышала крики — испуга, боли, отчаяния. Рушившийся мир был беззвучен — он швырял куски белого камня передо мной, за моей спиной, заметал все вокруг белой крошкой. Я заставила себя обернуться, кинуться вниз — пролет по дрожащей лестнице, площадка, бывшая стена. Доли секунды, прошли какие-то доли секунды… ноги несли меня за пределы этого ада.

Земля разошлась в нескольких метрах передо мной. Сперва узкая трещина, она становилась все шире, полметра, метр, с треском — наконец я услышала новый звук, лестница подломилась, и у меня не было больше опоры, кроме ступенек, висящих в воздухе. В белой крошке вертелся мир, я закрыла глаза, набрала в грудь воздуха. Я почувствовала, что куда-то лечу, бесконечно долго, на белый свет, яркий… солнце? Я снова смотрю на солнце?..

Стало тихо. Не было криков. Все замерло, ожидая конца. Я выдохнула, открыла глаза и ничего не увидела, кроме слепящего света, и не почувствовала ничего, кроме парализующего холода.

Раздалась быстрая барабанная дробь. Мне в ноздри ударил запах — кожи, лошадей и металла. Крови? Я сморгнула, потрясла головой. Тело стягивало странной одеждой, мне было жарко и холодно одновременно, и не успела я это понять, как в лицо мне швырнуло пригоршню снега, а следом ушли остатки тепла и кровь моя застыла в венах.

Я утерла лицо рукавом. Откуда на мне одежда? Свет исчез, проступили контуры впереди — невысокие здания, серое небо, площадь, безъязыкая толпа, посредине площади — помост, люди с одной стороны его и с другой, и что-то, напоминающее футбольные ворота, на этом помосте, и несколько болтающихся веревок с петлями на конце.

— За такие злодеяния — повесить! — разобрала я. Один из людей, стоящих на помосте справа, сомлел. На людей слева начали надевать белые колпаки.

— Пойдем, ваше сиятельство, — услышала я, и кто-то потянул меня за рукав. — Пойдем. Посмотрели — и будет.

Я опустила взгляд на свои руки. Перчатки, перстни с крупными камнями, ложится снег и не тает, мелкие звездочки, кажется, каждую можно разглядеть, сохранить.

Я должна быть под жарким солнцем, заваленная обломками.

Сильная рука потащила меня с места казни прочь.

Все было слишком реальным, чтобы происходить не наяву. Мне было холодно и неудобно, я с трудом сдерживалась, чтобы не заорать на женщину, идущую рядом со мной: высокая, крепкая как гренадер, она не то охраняла меня, не то за мной следила. Она куталась в подобие старинной поношенной шубы, а я тряслась от пронизывающего ветра в короткой курточке, путалась в длинной юбке и сметала подолом мешанину из глины и снега.

На меня не смотрели. Моя спутница локтями расталкивала людей и ругалась. Я шла следом за ней и опускала голову — не от страха или стыда, от холода. Если я умерла и это ад, то самое подходящее для меня место: не котел, а промозглая сырость. Я от нее умру во второй раз.

За нашими спинами раздались залпы и крики, я остановилась и обернулась. Мне ничего не было видно поверх голов, все действо происходило на возвышении, на холме, а мы уже спустились настолько, что мне достались лишь напряженные спины.

Снова выстрелы, и я повернулась к женщине. Что бы там ни творилось, я оттуда ушла, и больше это меня не касается.

— Куда вы меня ведете? — спросила я сквозь зубы. Меня колотило, губы и язык еле шевелились, я понимала, что еще пара минут, и я просто рухну, физически рухну, мне нужно в тепло.

Женщина отступила от меня на шаг, и глаза ее испуганно забегали.

— Домой, ваше сиятельство, — напомнила она, глядя в сторону. — Если его сиятельство узнает…

— Без разницы! — огрызнулась я и, наплевав на все и вся, обхватила себя руками, окончательно утратившими чувствительность, и судорожно начала тереть предплечья и плечи, разгоняя кровь хоть немного. Мысли мерзли — так тоже бывает. Думать и то невозможно и сосредоточиться. — Где… — Что? Дом? Машина? Экипаж какой-нибудь? — В тепло, только побежали в тепло, быстро!

Женщина шарахнулась от меня, вскользь коснувшись кончиками пальцев век.

— Тронулась, — выдохнула она. — Ваше сиятельство, вашего мужа…

Я не слушала, что она говорит.

Город был серый — серое небо, серые дома, даже слякоть под ногами непривычная, серая, серая я и серые люди — сто пятьдесят оттенков серого цвета, серый снег, серый ветер. Ветер пах слежавшейся серой солью — возможно, море недалеко. Люди все еще стекались взглянуть на казнь, я крутила головой — должно быть хоть что-то, хоть какой-то кабак… трактир, что угодно, и вот я увидела приветливо распахнувшуюся дверь, которая выпустила упитанного господина, и с визгом рванула туда, мечтая лишь об одном — добежать и попросить полстакана виски, хотя в жизни не употребляла крепкое спиртное. Ноги мои сбивались о брусчатку и разъезжались, как у пьяного. Женщина догнала меня и поволокла в сторону от вожделенного тепла.

— Руки! — заорала я.

Визг — уже чей-то, не мой, топот сапог и голос: «Да это графиня Дитрих, скорбна стала!». Женщина, кто бы она ни была, приставлена оказалась ко мне не зря. Она не выпустила меня, несмотря на то, что я всерьез озверела и готова была вырываться, дернула меня в сторону, едва не повалила, перед нами остановился экипаж, и меня впихнули в пахнущее лошадьми и скверно выделанной кожей нутро.