Кости. Навье царство (СИ) - Логинова Мию - Страница 41

–Зря ты это, Кощей, — пригнулся уворачиваясь от удара, оттеснив Яду подальше.

— Отойди, дурёха, зацепит же, — успел буркнуть ей, застывшей статуей, когда Кир налетел с того краю, где ещё секунду назад она и стояла. Ушел влево. Удар Кощеича пришелся по какому-то зеваке, тот завопил и кинулся мстить. Кто-то сзади, ухватил его за плечи, не пуская. Зрители тут же расступились, давая нам с Киром место, чтобы больше никого не зашибли ненароком.

Я снова замахнулся, но давящая чернота боли раскроила сознание. Понял, что рухнул на колени, только когда руки ощутили холод напольной плитки. Что-то тёплое и мокрое скатилось на губы. Облизнулся. Кровь. С трудом подняв руку, вытер рукавом, силясь выпрямиться. Чужая воля давила на плечи камнем, не давая разогнуться, напоминая, что пёс посмел рычать на хозяина и потому теперь будет бит сапогом в рожу.

Не думал, что Кир зайдет так далеко. Давно уж не применял против меня Силу сознательно. Ты же сам её не хотел, сука! Какого ж Лешего теперь вдруг дыбишься?!

С трудом, сам не знаю, каким чудом, поднял-таки голову, глядя в красные, невменяемые совершенно глаза Кощеева, только убедившись, что корежит меня уже не обраткой от нарушенной клятвы, а по желанию Кощея, явно слетевшего с катушек и теперь не контролирующего ни себя, ни силу. Новая порция боли сдавила грудину, будто ломая ребра. Сопротивляться себе дороже, я знал это хорошо, ощущая, как кровь сильнее бежит из носа, подступает к глотке, вот-вот выбьется наружу кашлем. Бессильно склонил голову в покорном жесте, сминая покореженными судорогой пальцами каменную плиту.

 Сука ты, Кощеев. Ни себе, ни людям.

Глава 12

(незадолго до событий прошлой главы)

Вывернув вентиль душа на полную, надеялся заглушить шумом воды горечь недавнего диалога. Слова всё вертелись в клетке черепной коробки, как загнанные в силки звери. Кусали, драли наживо.

 «Почему именно сегодня?»

Я давно уж терял веру в то, что найду спасение и избавление, но каждый раз что-то теплилось огоньком.

Свобода манила.

Хотелось избавиться от проклятущих этих цепей, скинуть рабские оковы Чернобогова палача и карателя, быть себе хозяином, не сдаваясь каждый раз в схватке с тьмой. Я многое был готов отдать ради этой свободы! Возможно, отвязавшись от навьего леса, разорвал бы порочный круг, перестав всё больше походить на отца. Как же не хотелось становиться таким. До омерзения страшно таким стать. Предать всё: семью, детей в вечной погоне за избавлением от тьмы.

«Существует ли оно вообще, избавление это?»

Кулак, резко врезавшись в кафель, медленно сполз по стене, оставляя за собой водянистые пенные потёки… что складываются в знакомое лицо. Зажмурившись, тру глаза, забыв, что руки в мыле. Теперь их нещадно жжет. Матерясь, промываю водой, стараясь проморгаться.

От мыслей о Ядвиге живот сводит судорогой желания, напоминая, что уж который день живу на сухпайке. Не стоило нос воротить, взял бы сегодняшнюю дурочку в поездке и дело с концом. Так нет же. Не хотелось, мать твою!

Сейчас тоже не хотелось, зато мысли о стажерке напряжением прошли по телу. Я помнил тяжесть ее дыхания, дрожь и тихие стоны. Помнил, как горячая влага обволакивала пальцы, дразнившие набухший от желания бугорок.

 Рука сама собой соскользнула на напряжённый член.

Твою мать, докатился, Кощеев…

***

-Нравишься ты ей дюже, сынок, — пальцы, застыли над пуговицей. Выгнув бровь, поднял взгляд на Мирославу. Настолько привык к скелетам в шкафу, что иногда даже забываю об их присутствии.

–И не смотри так на бабку, не дорос еще рожи корчить старшим, уж третий век живу!

Живу, это, конечно, громко сказано, но спорить не стал. Любил её с детства так же сильно, как маму. Бабушка ушла за грань, когда мне было лет семь. Сама решила, что хватит с неё. Тогда дед помер, она за мужем и ушла. Теперь вот сидит временами в шкафу, присматривает, как заведено.

Тем временем, она продолжала:

— Это сейчас я кости бесполые, а была женщиной и взгляды эти ваши хорошо знаю. Наша девка, с потрохами наша, вот те зуб! — Костяной палец щелкнул по клыку, бабушка рассмеялась.

–Не наша она, ба, человечка, — сам не ожидал, что в голосе столько горечи будет. Не хотел, Чернобог мне свидетель, не хотел. Да таиться от бабки смысла нет, она меня насквозь видит: и что сам не свой который день хожу, и видеть не могу и не видеть, хоть вой с тоски! Вот правильно старшие говорят — вместе тесно, врозь скучно. Жил себе, как человек, пока не принесло её нелегкой в наши края! Была бы еще своя, навья, а то — человечка малахольная. Тронешь — рассыплется.

–Много ты понимаешь, — встав рядом, бабуля отпихнула мои руки, и сама принялась застегивать брошенные без внимания пуговицы. Как будто мне пять, мать его, лет.

–Ну ба, — возмущаться, конечно бесполезно. Мирослава фыркнула, закатив свои горящие красным глаза, но отошла, продолжая таранить меня молчаливым осуждением.

–ЧТО?! — не выдержав этого взгляда, взорвался. И так пекло в грудине сил нету, а еще она со своими намеками.

–Не ори на старших! Должен же кто-то тебе по башке твоей чугунной настучать, раз своих мозгов Чернобог не отжалел! Что ты маешься, дурья голова! Себе-то хоть не ври, чёрт РОГАТЫЙ.

Невольно прошелся рукой по голове, будто проверяя. Бабка расхохоталась. Искренне и весело.

— Не отросли ещё, а будешь мяться, как вчерашняя целка, так быстро вырастут! Свято место пусто не бывает. Тим вьется вокруг девки твоей — это ладно, он тебе не соперник. Другое дело Горыныч. Этот не ты, знает, чего хочет. В первый же день через костры прыгать её водил. И знаешь, что? Руки-то не разжала девка твоя.

Знал же, что провоцирует нарочно, а купился. Сами собой сжались кулаки, глаза полыхнули красным, отсвечивая на заострившиеся скулы мёртвым огнем погребальных костров.

«Не мог Светка…»

А собственно, почему не мог? Спрашивал же, я сам сказал, что с такой, как Яда никогда и ни за что. Не встанет у меня, видите ли. Как я там говорил “и задарма не надо”.

Идиот.

Через костры он её водил прыгать!

Как только слова эти достигли сознания, что-то внутри взвилось черной пеленой ярости. Убью!

Моя она. Моя и точка.

— Не могу я ей рассказать, ба. Чужачка она. Куда ей. Проклятья все эти, драконы, волколаки, наместник бога смерти в женихи, — горько усмехнулся, представив лицо стажерки, заведи я песню про Навье царство. — Да и не мое это спасение, нет в ней света. Я б учуял, не дурак.

-Ещё какой, — бабка покачала головой, будто в самом деле знала что-то, что открыть не могла. — Хочешь стать, как отец? Маяться всю жизнь, искать и не найти. Говорила я ему, чтоб не трогал Зарянку-то. Не его она судьба. Да кто ж старших слушает.

Бабушка никогда не любила отца. Имела полное право, и я не осуждал ее за то.

-Свет, Кирилл, у каждого свой. У меня тот, у тебя этот. Как без света нет тьмы, так без тьмы нет света. Подумай, дурной своей башкой, и перестань себе врать. С каких пор у моего внука не хватает отваги правде в глаза посмотреть? Что ты бедной девке мозги пудришь? Тошно тебе без неё, так и скажи прямо! Что вы за народ, мужики?! — Бабка зло сплюнула себе под ноги. — Не видать тебе света, коль предашь себя и ту, что засела в сердце иглой. Носитесь как угорелые с проклятием своим, а читать не научились, дурни безграмотные. Не бывает в мире света чище, чем сияние любящего сердца. Нету любви и света не будет.

-Мама отца до смерти любит, толку то…

-Взаимной любви, дурила. ВЗАИМНОЙ. Иди уже, чтоб глаза мои тебя не видели такого неприкаянного. Иди, пока не увели девку-то.

Сначала хотел возмутиться, мол что ты про любовь свою заладила. Не моя песня точно. Не любил никогда и не планирую, но бабка будто мысли мои читала, сложила кости свои на груди, смотрит лукаво, с усмешкой, как в самую душу...