Временные трудности (СИ) - "Desmondd" - Страница 17

— Только самые лучшие, те, кто жил правильно и думал о семье, получают право стать духами-хранителями, и только те, кто хорошо хранил семью, могут потом переродиться в одном из своих потомков, — как ни в чём не бывало ответил учитель, словно и не было коварного нападения. — Таков круговорот душ, их цикл в природе. Если семья жила плохо, неправедно, у нее не будет духов-хранителей, а если потомки не поддерживали честь семьи, то цепь хранителей прервется. Скажи, ученик, почему ты увидел дух своего предка?

— Потому что он состоит из ци, а та есть во всем живом, учитель? — предположил Хань, пытаясь подняться.

— Да, но дело в том, что предок уже мёртв. Возобновлять, преумножать и усиливать ци могут лишь живые — будь то люди, звери, боги или духи природы. Предки, несмотря на то, что их зовут духами — скорее призраки, они расходуют свою ци, лишь вмешиваясь в мир живых или спасая своих глупых потомков, вроде тебя. Постепенно развеиваются и снова уходят в цикл перерождений. Благодаря тебе немало их переродится, и вряд ли в семье Нао. Ты понял, что наделал, головастик?

— Да, учитель! — соврал Хань. Ему очень не нравилось, что учитель выставлял злодеем не себя самого, а Ханя, который был невинной жертвой.

— Ты сожалеешь, что своими действиями ослабил силу рода? Хочешь искупить вину, стать сильным и овладеть могучими техниками, чтобы в будущем переродиться в защитника и помощника семьи Нао?

— Сожалею, учитель! Хочу, учитель!

Пусть он ни капли не сожалел — так этим предкам и надо, но на второй вопрос Хань ответил вполне искренне. Он действительно хотел стать сильным и спасти семью Нао от этого мерзкого самозванца. Но, разумеется, перерождаться не торопился.

— Молодец! Не могу не наградить твоё искреннее раскаяние! Поэтому будешь бежать не сто кругов, а только пятьдесят.

— Спасибо, учитель! — обрадовался Хань.

— Перечисляя имена великих предков семьи Нао!

— Конечно, учитель! — чуть умерил радость Хань.

— И бежать, конечно же, будешь на руках.

☯☯☯

— Я называл тебя головастиком? — покачал головой учитель. — Похоже, я проявил поспешность. В отличие от икринки, которая лежит где-то в грязном иле, головастик умеет плавать.

Ханя на этот раз сравнения ни с головастиком, ни с икринкой не задели, как не задело бы даже сравнение со свиным навозом. По очень простой причине — Хань старался выжить. Он барахтался изо всех сил, метался из стороны в сторону, пытался выгрести против мощного течения и хоть как-то пристать к берегу быстрой, но глубокой реки, на середину которой его зашвырнул этот подонок. Который, к тому же, беззаботно шёл по поверхности воды, словно это была не бурная стихия, а мощёный каменными плитами императорский тракт.

И когда Хань нахлебался достаточно воды и получил причитающееся количество ударов о камни, он вывернул из себя целый океан воды, словно не человек, а мифический дулун — смесь дракона и рыбы, способный утопить целый город.

— В стойку лоулонг, ученик, — скомандовал учитель, не дав даже отдышаться.

С водой, всё ещё стекающей по подбородку, кашляющий Хань послушно исполнил приказ. Позу, называемую «бременем дракона», он ненавидел даже не потому, что приходилось упираться в землю и, стоя на руках, удерживать тело строго горизонтально, но и потому, что в качестве «бремени» выступал сам учитель. Который тут же запрыгнул ему на спину и поправлял огрехи, когда тело отклонялось от правильного положения из-за приступов рвоты. И делал это с помощью полюбившейся бамбуковой палки.

— Тебе не кажется, что название стойки немного неправильное, ученик? — спросил учитель. — В нашем случае больше подойдёт «лоугаотоу», как считаешь?

— Конечно, учитель, — ответил Хань, скрипнув зубами. Пусть он ожидал любой подлости, но всё равно «бремя головастика» звучало очень обидно.

За что ему такие страдания, почему небеса послали наказание? Видимо, искренние слёзы Ханя разжалобили даже само Небо, так как мерзавец, ударив его ещё разок палкой по заднице, задумчиво сказал:

— Сегодня ты неплохо потрудился, был менее ничтожным и ленивым, чем обычно. Значит на ужин получишь мясо. Ты рад?

— Да, учитель, — ещё сильнее заплакал Хань, — благодарю, учитель.

Мысли о будущем мясе и прошлых унижениях пробудили в нём дикого зверя, поэтому он, не думая, что может лишиться выстраданного ужина, примерился, как бы скинуть учителя на землю, наброситься на него с кулаками, раздавить телом и разорвать на куски. Увы, все сладостные мечты вдребезги разрушила палка, чьи удары по пяткам и по заднице посыпались со скоростью дождевых капель. Хань не выдержал и рухнул обратно на округлую и жёсткую прибрежную гальку.

— Такова твоя благодарность, ученик? — разочарованно щёлкнул языком мучитель.

Хань почувствовал, как обещанный ужин уплывает в какое-то дальнее и недоступное царство, уступая место ночной пробежке. В голове даже возникла великолепная цитата: «Только уже съеденное мясо можно назвать своим!», но тут же пропала, сменившись отчаянием.

— Вы меня похвалили! — быстро нашёлся Хань. — Поэтому я хотел вас ударить или хотя бы коснуться! Чтобы вы мною гордились ещё больше и дали больше мяса! Не только сегодня, но и завтра!

Лучшее мясо, которое сейчас ему хотелось видеть — это хорошенько отбитое. И чтобы этим мясом являлся сам учитель. В голове начало возникать, но так и окончательно не оформилось высказывание, что-то насчёт мяса, отбитого у врага в виде самого побитого врага. В былое время Хань обязательно не только сформулировал бы цитату, остроумием и меткостью достойную императорского дворца, но и записал бы её на свитке безупречными иероглифами. Вот только из-за этого изверга и мучителя с каллиграфией было покончено — у него не было ни времени, ни сил, он не мог удержать не то что кисть, но даже палочки для еды. Порой от усталости он засыпал прямо лицом в тарелке, впрочем, ни единого раза не забыв съесть содержимое. Единственная после появления негодяя попытка записать мысль в свитке бесславно провалилась. Он всегда считал кисть своим стремительным клинком, но если бы она действительно превратилась в меч, то он бы отрубил себе руки и ноги.

Тогда учитель отобрал у него кисть, обмакнул в драгоценные красные чернила и несколькими быстрыми движениями создал идеальную надпись на бесценном шёлковом свитке из провинции Цандунь. После чего погнал Ханя заниматься, без видимых усилий исполняя с ним все упражнения, успевая при этом лупить его палкой, помогать слугам и давать советы воинам, а потом ещё и облапать под видом «акупунктуры» матушку Лихуа.

Было бы не так обидно, истрать этот подлец чернила и свиток на какое-то из мудрых изречений Ханя, которые так любил издевательски цитировать. Но нет, на свитке, который он повесил прямо на двери каморки Ханя, красовалась прекрасная, но одновременно омерзительная надпись «Дрожащий головастик».

— ...никуда не годится! — послышался голос учителя.

— Что? — вынырнул из раздумий Хань. Похоже, от усталости и переживаний он на минуту выпал из реальности.

Удара за невнимательность не последовало.

— Я говорю, что цель у тебя отличная, способ ты нашёл тоже подходящий. Вот только исполнение подкачало.

Хань тут же вспомнил про обещанное мясо, про неудавшееся нападение и про свою восхитительную хитрость, превратившую подлость и коварство, в поступок, достойный награды.

— Но в целом, ученик, очень неплохо... — подтвердил учитель.

Окончательно убедившись, что умудрился выкрутиться и ему всё сошло с рук, Хань расслабился. За что тут же получил палкой по пяткам.

— ...для головастика! Кто нападает из такой неудобной позиции?

Дальнейший день превратился в сплошной кошмар. Если кто бы и мог получить новые знания, так это студенты имперских медицинских школ, а то и бывалые многоопытные лекари — столько побоев, ранений и переломов получил Хань на так называемых тренировках. Учитель постоянно что-то требовал, то повторить смысл одной из его пространных речей, в которых он делился «настоящей премудростью, которую не найти и в столичных школах», то пересказывать один из скучных и ненужных трактатов. И когда у Ханя что-то получалось, его снова гнали на тренировочные площадки, ведь «тренировки разума следует перемежать тренировками тела, а тренировки тела — тренировками духа». В итоге получалось, что у Ханя болело всё — голова пребывала словно в тумане, боль угнездилась в каждой мышце и кости, а меридианы, о существовании которых он раньше знал только из кристаллов, жгло огнём.