Чужой среди своих 2 (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 51

Понятно, что ВУЗы Москвы, Ленинграда или скажем, Киева, мне и раньше, в общем-то, не светили. Нет, шансы-то были, совсем уж преувеличивать степень жидоедства не стоит!

Напротив, многие, вполне себе русские или не русские люди, государственный антисемитизм восприняли с возмущением, и чем выше у людей уровень образования, тем выше, как правило, уровень терпимости. Но так… шатко всё, а учётом пристрастности экзаменаторов, еврейской квоте на ВУЗы, моей инаковости и всеобщей воинской повинности, шансы на поступление в ТОПовый университет у меня не слишком велики, а вот шансы вылететь если не с первого, так со второго или третьего курса, заоблачно высоки. Не потому даже, что я еврей, а, скажем так, при прочих равных.

Очень уж я выделяюсь своей реакцией на некоторые вещи, совершенно обыденные для граждан СССР. Пока это отчасти нивелируется былой жизнью в маленьких посёлках, так что некий запас снисхождения я имею. Но надолго ли? И сумею ли адаптироваться, вопрос остаётся открытым…

Да и захочу ли? На некоторые вещи у меня такое отторжение, что чуть ли не отёк Квинке начинается, острая, едва ли аллергическая реакция. Ощущение, что если поддамся, мимикрирую слишком уж сильно, то заработаю стойкую шизофрению, да не «диссидентскую» вялотекущую, а вполне себе настоящую.

А в ВУЗах СССР важнее не будущую специальность знать, а Марксизм-Ленинизм, Историю Партии и прочие вещи, столь необходимые в будущей профессиональной деятельности. Судя по отзывам студентов и негласной, но всё-таки ведущейся статистике, вылететь, и притом с неприятностями, проще всего при конфликте с преподавателями коммунистических дисциплин.

Эти самые преподаватели, в большинстве своём, понимая собственную никчемность и полную бесполезность преподаваемого предмета, очень болезненно реагируют на малейшее ущемление их достоинства. А тут я, выделяющийся… и соответственно — вылетающий.

Причём, если верить статистике, вылетающий не просто в армию, что уже неприятно, а в максимально отдалённые части. С учётом моего диагноза — стройбат на Чукотке, или что-то подобное, не менее интересное…

… а с учётом моего характера и личности, формировавшейся в другое время и в других условиях, стройбат может перерасти в дисбат, и, в общем, в армию я очень не хочу.

Поэтому, хоть я и нацелен на получение московского образования, присматриваюсь к провинциальным ВУЗам, прежде всего республиканским. Аттестат московской школы, притом очень хорошей, в провинции закрывает многие проблемы «пятой графы».

Если, конечно, не выйдет теми или иными путями покинуть самую свободную страну мира до того, как я окончу школу!

— Доллары, — глухо повторил отец, и бросил — негромко, но с мощным посылом:

— Вспоминай!

— Та-ак… — медленно тяну я, пытаясь собрать разбегающиеся мысли, а думается, чёрт подери, неважно… В голове всё больше картинки моего ареста, грядущей службы в стройбате или, как вариант — постановка на учёт в психоневрологический диспансер.

— Гости одни оставались? — бросаю наугад, и выясняется, что таки да!

— Оставались, — нервно кивает мама, переглянувшись с супругом.

— Не совсем, — поправил отец, сев рядом с ней и взял за руку, в другой сжимая эти чёртовы деньги… или вернее — статью, — Гостьи оставались одни, но не по одной.

— Уже легче, — бормочу я, — хотя… нет, ни черта!

— Не чертыхайся! — сдвинула брови мама, и, честное слово, я даже обрадовался её нотации! А то очень уж она… обмякла.

— Не буду, — легко соглашаюсь, — точнее — постараюсь!

— Миша! — ещё чуть больше отживела мама.

— Ну ма-ам… я ж не железный! Специально не буду, но если вырвется… — развожу руками, и мама разрешает мне ругаться — если вырвется! Всё, она снова с нами…

— Я почему чертыхнулся, — поясняю родителям, — что в общем, нет никакой разницы, оставались они одни, или нет! Они ж тут всё перетрогали и перещупали!

— Логично, — кивнул мрачный отец, успокаивающе поглаживая руку супруги, — Но вообще я эту версию считаю сомнительной, хотя нам нужно перебрать все, в том числе и не очень вероятные. Зачем им подбрасывать нам доллары, а вернее даже — тебе?

— Хм… — стало неловко, — Евгения Петровна, как мне кажется, очень уж на тебя запала.

Он поморщился и ответил не сразу.

— Да ну… — а потом задумался, морща лоб.

— Ещё как, — безжалостно добиваю я.

— Да это… — отмахнулся отец, — ты меня совсем уж за деревянного не считай! Понял… и не сказать, что мне это понравилось.

— Да уж! — вырвалось у меня.

— Просто не думаю, что это заигрывание дурацкое так далеко зайти могло, — уточнил отец.

— Я тоже не думаю, — соглашаюсь с ним, — но крышу, как мне кажется, ей сорвало напрочь, поэтому и считаю, что эта версия имеет право на существование. Дама она со связями, кручёная столичная барыга, живущая явно не на зарплату, так что, чисто технически, доллары у неё могут быть.

Мама фыркнула, но отмолчалась, только глаза сузились нехорошо, и я понял, что у Евгении Петровны неприятности будут в любом случае! А она хоть и столичная штучка со связями, но и мама непроста!

Если твой отец раввин, знакомый не только с Талмудом, но и с трудами по психологии, у тебя самой в анамнезе подневольная работа в Германии, а после — ссылка, когда вокруг и политические, и уголовники, и пособники нацистов, где само выживание становится задачей нетривиальной, волей-неволей научишься читать людей и…

… да, манипулировать ими.

Думаю, она прекрасно видела реакцию Евгении Петровны на супруга, но скажем так, заигралась…

— Не, ну это чересчур! — замотал головой отец, — Доллары, ну надо же!

— А вдруг? — пожимаю плечами, — Перемкнуло, допустим… только допустим! Я и сам считаю, что вряд ли. Но… меня ведь, если что, не посадят, так? Возраст и всё такое…

— Ну… вряд ли, — не слишком уверенно согласился отец, а мать вцепилась в подлокотники так, что будь на их месте горло Евгении Петровны, вырвала бы, наверное, к чёрту!

— Во-от… — тяну я, — а потом меня, скажем, задерживают, а к вам подходят и просят, к примеру, разойтись в обмен на…

Продолжать я не стал, очень уж неловко обсуждать с родителями ТАКОЕ, но меня поняли.

— Но это просто как вариант! — быстро дополняю я, стараясь не глядеть на них.

— Да поняли уже, — глухо сказал отец, на лице у которого всё ещё застыло такое выражение, будто он только что вынужден был поцеловать монументальную прелестницу из «Стройдетали».

— Но вернее всего — магазин, — продолжил отец после короткой паузы, — и вот здесь…

— Шантаж, — заканчиваю за него, — Схем, где может потребоваться несовершеннолетний для всяких афер, я навскидку с полдюжины могу придумать.

— Я побольше, — задумчиво добавила мама и усмехнулась как-то очень жёстко и незнакомо…

… и я подумал внезапно, что как же много я не знаю о родителях!

А они тем временем, переглядываясь и дополняя друг друга, без лишних слов начали классический допрос, мягко, но настойчиво выспрашивая меня о ГУМе, как два следователя. Я и раньше вроде бы не скрывал ничего, не считая, быть может, каких-то отчасти интимных, а отчасти неловких вещей, вроде шуточек «с подтекстом» от молоденьких продавщиц, или наблюдений, кто, с кем и когда уединяется в подсобке.

Несколько минут спустя я понял, что в памяти моей всплывают подробности, давно и напрочь, казалось бы, забытые, и которые я считал совершенно несущественными.

— Что значит, опыт, — пробормотал я после очередного выворачивания наизнанку моего сознания, — пусть даже и с другой стороны!

Снова переглянувшись, они как-то одинаково усмехнулись, и расспрос, он же допрос, продолжился. На свет божий всё лезла и лезла новая информация, и я сам диву давался — как же много я, оказывается, знаю…

… кто с кем спит… и к кому приходит за своим «пайком» участковый.

Кто из продавцов «в деле» как полноценный соучастник, а кто, вернее всего, просто закрывает глаза в обмен на жирный приварок к зарплате.

… крутящиеся вокруг КГБшники со своими играми, менты помимо участкового и прочая, ещё не опознанная братия, ведущая свои игры в этом гадючнике.