Панна Эльжбета и гранит науки (СИ) - Пьянкова Карина Сергеевна - Страница 1

Жених в храм так и не явился, хотя прождали его никак не меньше получаса под боязливые шепотки гостей.

Не сказать, чтобы так уж сильно удивилась я пропаже нареченного, в конце концов, все к тому и шло… И все ж таки до последнего надеялась, что удержит страх будущего мужа в узде. А вот теперь как-то сразу стало ясно, что не будущего. И не мужа.

Ну и бес бы с ним.

Когда последняя надежда на появление ясновельможного князя Рынского умерла в мучениях жутких, я вздохнула тихонько и пошла к выходу из храма, голову гордо вскинув. В конце концов, ничего такого уж страшного и не случилось. Подумаешь, жених бросил. Так… невеликий повод для расстройства. Никакого сравнения с тем расстройством, кое испытает сам Рынский в самое ближайшее время.

Был мой уже бывший нареченный человеком просвещенным, столичным, исключительно культурным, потому провинциальным слухам верить не спешил. А если бы оказался поумней, то сообразил бы – не дело с Лихновскими ссориться.

– Ты только не расстраивайся, деточка! – принялась успокаивать меня матушка, семеня следом, да за локоток придерживая.

Славная матушка у меня, разве что характера слабого. Как мой батюшка, Збыслав Лихновский на ней женился – по сей день ума не приложу. Не по нему была жена. У oтца-то норов был крут.

– Он ещё на коленях прощенья просить приползет! – зачастила родительница моя, едва не плача. Уж больно кручинило ее, что князя в зятья не залучила.

Рядом хохотнула тетка моя, сестра отца покойного.

– Это если ползать ещё сможет.

Я одобрительно хмыкнула. Матушка же спала с лица. Вот уж двадцать годков, как пани Лихновская, а все никак не обвыкнется.

На первый-то взгляд Лихновские – почтенная купеческая фамилия, в первой гильдии состоим, уважение повсеместное нам оказывают. Да вот только люди знающие не позабыли, что ещё прадед мой лютым ведьмаком был и против него в округе слова лишнего сказать не смели.

Правда, пришлось поутихнуть, времена все ж таки тогда были неспокойными, и королевские чародеи озорничать не позволяли, так что дед уже норов свой в узде держал, напоказ колдовскую силу не выставлял. Отец – и того больше, слух пустил, что был дар магический – да весь и вышел. Вот только никто и не поверил. Потому как перейдешь Лихновским дорогу – и пиши пропало. Что поделать, сглаз у нас был особо хорош.

Тетка вон так трех мужей в могилу свела. А и поделом. Первый взялся приданое ее проматывать и по девкам продажным ходить, да все на теткиных глазах. Второй решил, что раз она мужняя жена – так и поколотить не грех. Третьему на ум пришло супружницу и вовсе ядом извести… Но тетка оказалась половчее.

Все подозревали, что неспроста у панночки Гаңны Лихновской мужья в землю ложатся один за одним, да только доносить не смели – сами ж виноваты. Да и панночку в управу сдать, поди, можно, а с братом ее что опосля того делать? Батюшқа мой, Збыслав Лихновский, вечная ему память, такого бы не спустил. Сестру младшую он любил безо всякой меры, баловал до самой смерти своей.

Тетка Ганна порешила, что боги троицу любят, и четвертый супруг ей без надобности, осталась с двумя дочками в братнем доме. Матушка у меня слабовольная, слуг в узде держать ей не по силам, так что тетқа Ганна стала полновластной хозяйкой в нашем, да и меня воспитывала как родную, всем премудростям взялась учить – что женским, что колдовским.

Именно тетка первой и сказала, что нехорош женишок, матерью приваженный, скользок больно, не сдюжит. Но уж больно родительница моя хотела, чтобы единственная дочка княгиней сделалась. Никак позабыть не могла, что ейный собственный отец из шляхты был. Да и все родительницу смолоду к романам любовным тянуло. Матушка моя Мажена Святославовна их и в девицах читала, и после замужества не прекратила. Все ж таки отец мой был не принц сказочный, с какой стороны ни глянь, и даже не князь. Крепок он был и сурoв, пан Лихновский, и слова грубoго не чурался – матушка его уважала, побаивалась, а не любила. Принцы ей все грезились.

Вот меня она за князя и просватала, хотела, чтоб если не ей самой, так дочери в шляхтeнки прыгнуть.

Рынские – род древний, именитый, а поиздержались так, что храмовые мыши побогаче будут. Вот молодой князь и польстился на богатую купчиху пусть и скрепя сердце. Морду породистую кривил украдкой, а любезности мелким бисером сыпал исправно. С таким состоянием как у меня – и косой-кривой взяли бы, а я все ж таки хороша, хотя и в фаворе нынче девицы иные – беленькие как сливки, да пухленькие как булочки сдобные.

Наша же, Лихновская порода не такова – волос у нас черен как вороново крыло, кожа смугла, а глаза светлые, голубые, от таких по коже мороз пробирает. Да и худа я как осинка – говорят, ухватиться не за что.

Словом, не на что молодому князю жаловаться было. Да и княгиня вдовая меня уже дочкой кликать начала… Да вот все одно не сладилось. И про род наш до жениха дурное донесли, и панночку из благородных какую-то любящая матушка для Рынского сыскала. Не так чтобы хорoша была та девка, да и приданое не чета моему, а все ж шляхетная кровь и дурного про ее семейство не говорят.

Вот, поди, и не явился женишок в церковь. На глаза-то показать побоялся – решил тихомолком улизнуть.

– Может и не доползти, - усмехнулась я этак кривенько, недобро.

Не то чтоб жених беглый был по сердцу, но своим все ж таки назвала. Помолвку справили честь по чести, в храм пойти обещались – и нате вам. На весь город позор. Был бы. Если б болтать осмелились. С Лихновскими лаяться себе дороже – если не в долги загоним, то в могилу.

– Одумается он еще, деточка, – запричитала мать, мигом смекнув, куда ветер дует.

Конечно, жених не муж – на тот свет его спроваживать не дело, а только не будет ясновельможному пану спокойной жизни. - Ты не руби сгоряча.

Что одумается, тут и к гадалке ходить не надо. Все они быстро в разум приходят, когда коростой покрываются и кровью под себя ходят. А только мне какая с того печаль? Ну, сглазила в сердцах брошеная невеста обманщика. Так и что? Дурной глаз – как известно, свойство толка совершенно естественного и человеческой воли над ним нет. Придет кто глазливый в великое душевное волнение и расстройство – вот и проклянет безо всякого умысла, а единственно от избытка чувств.

Правда, колдуны нашего рода, Лихновского, над своим дурным глазом власть имели с колыбели. Да только ученые маги говорили иное – а им-то больше веры, чем всяким пустословам со злыми языками.

– Ты, Элюшка, охолони пoка, - зашла с другого боку довольная донельзя тетка. – Тот жених тебе надобен как корове седло. Семнадцать годков всего – успеется замуж. А с твоими деньжищами седая станешь – и то в очередь женихи выстроятся, толькo выбирай, кто справней.

Матушке ход теткиных мыслей по сердцу не пришелся – она едва о храмовый порожек не споткнулась, такие слова заслышав.

– Да что ты говоришь такое, Ганна Витольдовна! – воскликнула родительница моя. - Да как же можно, чтобы девице – и замуж не пойти!

Вот уж тетка-то супружество точно за благо великое не почитала. Глянула так на мать мою с насмешкой.

– Как сама захочет – так и пойдет. И ты ей не указ. Братец мне опекунство над Элькой отписал и состояние ее все в моей воле. Как скажу – так и будет.

И ведь ни словом не солгала отцова сестрица. Жену свою батюшка любил без меры, о чем все знали, а веры ей все ж не имел.

Характера матушка была преслабого, мечтательного, и, как батюшка говорить любил, много дури в ней водилось. Так что в завещании Збыслав Лихновский отписал матери моей щедрое содержание, домишко о трех этажах, коль будет охота заҗить одной, но и только. Все состояние досталось мне одной, а опекуном сделалась тетка. Она дела вести умела, норова была нашего, Лихновского, и меня любила, что родную дочку.

Так что если кто мог понудить меня к браку – то разве что одна тетка Ганна. На свадьбу с Рынским она согласилась скрепя сердце. Все ж таки жених был не совсем и пропащий, а что не так пойдет в жизни семейной, так вдовство – дело нехитрое.