Кто-то просит прощения - Панов Вадим - Страница 6

– Почему ты с ним не поехал? – вдруг спросила Зебра. Спросила обыкновенно, по-приятельски, потому что, учитывая их дружеские отношения, Кислый должен был отправиться на Байкал с Кейном. Но Доктор сумел услышать в голосе девушки лёгкую настороженность – присутствие Кислого не вызывало у Зебры восторга.

– Он меня не взял. Сказал, что буду мешать.

– Готовит сюрприз?

– Не знаю.

Ответ прозвучал торопливо и не очень уверенно, из чего стало понятно, что Кислый знает причину, по которой Кейн велел ему ехать с Доктором и девушками, однако рассказывать о ней не будет. Ну, разве что случайно проговорится, что маловероятно, поскольку запреты Кейна Кислый соблюдал свято. И, чтобы сменить тему, быстро спросил:

– Как вам идея Кейна?

– Мы едем, – коротко ответил Доктор.

Ответил так, будто констатация факта всё объясняла. Впрочем, она действительно всё объясняла, но простого ответа Кислому оказалось мало.

– Неожиданная идея, да? Никто не думал, что Кейн предложит что-то подобное.

Зебра бросила быстрый взгляд на Доктора и едва заметно улыбнулась, поняв, что он правильно прочитал ситуацию: Кейн поручил приятелю выведать настроение группы, а плохой интриган Кислый не нашёл ничего лучше, чем задать прямой вопрос. И услышал в ответ именно то, что должен был услышать:

– Мы едем, – повторил Доктор.

А Зебра кивнула, показав, что решение принято и говорить не о чем.

Тем не менее Кислый хотел продолжить, даже рот открыл, готовясь задать следующий вопрос, но из переулка вышла Рина, Доктор молча поспешил навстречу девушке и забрал у неё рюкзак.

– Я мог за тобой заехать.

– Я добралась на такси.

– Почему не сказала подъехать к машине? Зачем таскать тяжести?

– Со мной всё хорошо.

Выглядела девушка превосходно: не очень высокая, на полголовы ниже подруги, Рина могла похвастать восхитительно округлыми формами, которые сейчас подчёркивали джинсы и тоненькая майка. Густые каштановые волосы пострижены в каре до плеч, маленький нос чуть вздёрнут, под ним – припухлые, изящно очерченные губы, но главное – глаза: большие, выразительные, карие глаза. Притягивающие. Манящие. Обещающие…

Эту девушку Доктор поцеловал совсем не дружески – страстно, поцеловал так, как любил. А поцеловав, чуть отстранился и тихо спросил:

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально.

– Как спала?

– Без тебя было скучно и одиноко.

– Извини.

– Это ты извини.

Рина часто оставалась в его квартире, а Доктор у неё – никогда. Поэтому сегодняшнюю ночь они провели не вместе.

– Вижу, Зебра и Кислый уже здесь.

– Да.

– Извини, что пришлось меня ждать.

– Не говори ерунды, – отмахнулся он. – Ты приехала тогда, когда сочла нужным.

– Подожди. – До машины оставалось шагов десять, и Рина придержала Доктора за руку. Заставила повернуться и посмотрела в глаза. – Спасибо.

Он понял, что девушка благодарит отнюдь не за ожидание, и мягко ответил:

– Ты ведь знаешь, что я сделаю для тебя всё. Абсолютно всё.

– Но это… – Рина вздохнула. – Я знаю, что это слишком. И благодарна, что ты со мной.

– Нет. – Он легко коснулся пальцами щеки девушки. – Ничего не слишком, когда речь идёт о тебе.

Если на душе тяжело, нужно поменять небо.

Хоть ненадолго улететь из любимого города, по улицам которого стало тяжело ходить, который стало трудно видеть, в котором стало больно дышать. Из города, в котором он не сумел уберечь любимую женщину.

Улететь из Москвы.

Улететь, чтобы потом вернуться, через время, которое лечит, и не только потому, что Москва – это место работы и карьеры. За этим в Москву возвращаются те, кто ради работы и карьеры в Москву перебрался: ругаются, но возвращаются, мечтая поскорее заработать на пенсию или дослужиться до неё, и уехать из места, позволяющего на себе зарабатывать тем, кто его не любит. Феликс же свой город любил и знал, что вернётся в него с радостью. Но сейчас им необходимо расстаться. Необходимо ненадолго поменять небо, но не душу, ведь Москва всегда будет в душе Феликса Вербина, в его сердце. Пусть сейчас оно и кровоточит открытой, невыносимо болящей раной. Феликс знал, что однажды рана превратится в рубец и город в этом поможет, но сейчас он бередил её, заставляя страдать и мучиться.[1]

Феликс уезжал.

А Москва молча наблюдала за тем, как Вербин добирается до «Савёловской» и садится в аэроэкспресс до Шарика, начав большое путешествие с малого пути. В аэропорт, в терминал «В», который по привычке называл «новым», Феликс приехал за пару часов до вылета. Регистрировался заранее, с собой лишь ручная кладь, поэтому в очереди сто[2] ять не пришлось, только на досмотре, но двигалась она быстро. Оказавшись внутри, Вербин отыскал нужные посадочные ворота, подошёл к панорамному окну и остановился, машинально ища на поле «Рюмку». Смешно, конечно – знаменитый посадочный павильон, круглый и оригинальный символ Шереметьева снесли ещё в 2015-м, посчитав, что современное квадратное лучше изящного старого, но взгляд продолжал искать его на поле. И всё благодаря яркому детскому впечатлению: первый полёт, точнее, в тот момент – ожидание первого полёта, волнение, суетящиеся родители: «Билеты проверь! – Куда они денутся? – А паспорта у тебя? – У тебя в сумочке. Вместе с билетами». Лимонно-жёлтое такси до аэропорта – в «Волгах» пахло совсем не так, как в «Жигулях», строгие контролёры и потрясение – стоящее прямо на поле здание. А вокруг – самолёты. «Папа, что это? – Из него выходят на посадку». Красиво! А к красоте быстро привыкаешь, красота покоряет и захватывает. И остаётся с тобой надолго и, даже исчезнув, постоянно о себе напоминает, заставляет оглядываться даже сейчас, через много-много лет, когда мало кто из посетителей Шарика поймёт, что ищет на поле Вербин. Люди ведь легко забывают то, что было раньше. Зачем засорять голову? Исчезло и исчезло, значит, не было особенно нужным – ни само строение, ни история аэропорта. Разрушим и забетонируем. А потом приедем в какое-нибудь европейское захолустье, будем умиляться старому домику и вздыхать: «А у нас таких не сыщешь…» Действительно, почему не сыщешь? Загадка…

Привычно поискав взглядом «Рюмку» и привычно её не найдя, Феликс пробормотал: «Опомнись», и встал в очередь на посадку – её как раз объявили. В результате, оказался в салоне одним из первых и уверенно прошёл к креслу у аварийного выхода – в ряду для «длинноногих». Когда приходилось летать, тем более – далеко, Вербин не жадничал и доплачивал авиакомпании за комфортное размещение, иначе прилетал к месту назначения с гудящими коленями. Если не успевал зарегистрироваться у аварийного выхода, брал места у прохода, в который можно было вытянуть ноги, но на этот раз ему повезло – тринадцатый ряд оказался почти свободен, и Феликс выбрал место «F», у окна. Заодно порадовался тому, что не занятым оказалось кресло «F», а не «A», потому что спать в самолёте Вербину было удобнее на правом боку.

Устроившись, Феликс некоторое время поиграл в бесхитростную игру «Угадай попутчика» – таращился на идущих по проходу пассажиров, пытаясь понять, кто из них проведёт шесть часов в соседнем кресле, не угадал, вспомнил, что забыл написать друзьям, что в самолёте, взялся за телефон, отправил пару сообщений, машинально углубился в новостную ленту и вздрогнул от неожиданности, услышав насмешливое:

– Так вот кто успел к иллюминатору раньше меня.

Оторвался от телефона и посмотрел на высокого блондина, который уже положил багаж на полку и теперь с любопытством разглядывал Вербина. Блондин был не просто высоким – благодаря широким плечам и плотному сложению, он казался огромным, и даже Феликс, со своими ста девяноста четырьмя сантиметрами роста, выглядел на его фоне довольно скромно. Тощим Вербин никогда не был, но при этом, несмотря на подходящие данные, никогда не стремился «накачаться», сохраняя комфортный для себя вес. А вот попутчик, похоже, в зал заглядывал не только для поддержания формы и его мощную фигуру прекрасно подчёркивал элегантный дорожный костюм.