Ломаные линии судьбы - Алюшина Татьяна - Страница 14

– Вы почему так быстро вернулись, Муза Павловна? – спросила Аглая. – Лето заканчивается, сейчас за городом, на даче красота же какая. Я точно знаю, мы с родителями много лет живём в своём доме, в Подмосковье.

– Да-да, – покачала головой, соглашаясь с ней, Муза Павловна. – Мне Алексей рассказывал, что ваш папа сам построил дом, и фотографии и видео показывал. – И поделилась своими впечатлениями от демонстраций Лёшкиного хоумвидео: – Прекрасный дом, красивый, удобный и уютный.

– Да, – улыбнулась тепло Аглая, – дом у нас просто замечательный и участок чудесный. – И, отчего-то разоткровенничавшись вдруг, принялась рассказывать: – У нас же папа военный инженер-строитель, подполковник инженерных войск. Мама с ним по всей стране помоталась по тем объектам, на которые его направляли служить. Сначала они вдвоём были, потом с Лёшкой и со мной…

Аглая не уловила того момента и даже не сообразила, отчего её неожиданно затянуло в воспоминания и подробности той далёкой жизни, казавшейся теперь, отсюда, из настоящего, какой-то нереальной, ненастоящей, словно фильм про прошлое.

– Знаете, я ведь маленькая совсем была и не помню, насколько тогда тяжело и невероятно трудно приходилось родителям и как они жили-служили да выживали. Ну и, понятно, взрослые и даже Лёша старались меня оградить от чернухи и дать всё самое лучшее. Только, как ни ограждай ребёнка, окружающую действительность никуда же не денешь и людей в ней живущих тоже. В четыре года я уже чётко понимала, что нельзя канючить, капризничать и выпрашивать ничего: ни шоколадку, ни игрушки, никакое «баловство», как говаривала бабуля. И научилась не просить.

…Это детское «просветление» произошло с маленькой Глашенькой в те самые четыре года, после одного запомнившегося на всю её жизнь случая. Они ехали с мамой в трамвае, и рядом с ними сидела женщина в возрасте с маленькой девочкой, приблизительно ровесницей Глашеньки. Женщина очищала большой оранжевый апельсин от кожуры, а девочка трясла нетерпеливо руками, сучила ножками и поторапливала:

– Ну давай быстрей, бабуля, я хочу прямо сейчас!

– Всё уже, всё. – Отделив одну дольку от оранжевого шара, бабушка протянула внучке лакомство.

Апельсин был такой пахучий, такой большой и невероятно прекрасный, девочка ела его, и от каждого укуса сок брызгал в разные стороны и стекал у неё по ладошке.

И его совершенно головокружительный аромат разносился на весь трамвай.

– Мама, я тоже хочу апельсин, – посмотрела на маму просительно Глашуня.

А мама молча поднялась с сиденья, взяла дочь за ручку, и они вышли, как только трамвай остановился. Это была не их остановка, но они зачем-то вышли. Мама поставила Глашу перед собой, присела перед ней на корточки, взяла за обе ладошки, посмотрела дочери прямо в глаза и объяснила:

– Если ты очень-очень хочешь апельсин, прямо сильно-сильно, до невозможности терпеть, то я тебе его куплю. Но тогда, Глашенька, у нас получится такая история: либо папа, Лёша, я и ты, мы все едим кашу, либо, если я покупаю тебе апельсин, то на кашу денег у нас уже не хватит и все мы останемся голодными. Мы будем радоваться, что тебе хорошо, что ты получаешь удовольствие от такой прекрасной вкуснотищи. Но чувствовать мы себя будем точно так же, как только что ты чувствовала себя, когда девочка рядом с тобой ела фрукт, а ты не могла. – И спросила, едва справляясь со слезами: – Понимаешь, малышка?

Глаша смотрела на маму, представляя мысленно всё, что она ей сейчас сказала. Себя, уплетающую оранжевое чудо, отрывая от него одну за другой дольки… Как надкусывает, а оранжевые брызги сока разлетаются во все стороны… Она даже ощущала вкус апельсина во рту и чётко видела: сидящие напротив неё на диване, оставшиеся без каши родные смотрят, как она наслаждается своим фруктом.

– А если апельсин на всех поделить? – уточнила Глаша у мамы.

– Тогда каждому достанется лишь очень маленький кусочек, которым не наешься, и все всё равно останутся голодными.

– Ну ладно, – приняла решение маленькая Глашка, тяжело, смиренно вздохнув, – пусть будет каша для всех, хотя кашу, мамочка, я не очень люблю. Но, когда я вырасту и заработаю много денег, я всем нам куплю апельсины.

– Договорились, – покивала мама и, притянув доченьку к себе, обняла крепко-крепко, за спиной у Аглаи торопливо смахнув рукой выступившие слёзы, чтобы доченька их не заметила. Она и не увидела, зато почувствовала, что мама старается не плакать.

Через несколько лет их семья как-то достаточно быстро, всего за полгода, наверное, начала жить по-другому, и уже отпала необходимость выбирать между сытной кашей для всей семьи или цитрусом для одного ребенка. А у Глаши появились апельсины и мандарины, и даже бананы и шоколадки, и игрушки, куклы и розовый велосипедик, который она обожала и гоняла на нём лихо, при любой возможности, и всякое другое прочее, чего раньше у ребёнка не было и в перспективе даже не ожидалось.

– Папа и два его близких друга уволились из армии и пошли в строительный бизнес, – рассказывала Глаша.

Сначала работали на хозяина большой строительной компании, а потом и свою фирму открыли, придумав интересный, как сейчас говорят, стартап и изобретя какие-то ноу-хау для малых объектов, в том смысле, что не многоквартирные дома возводили, а частные коттеджи, виллы и более бюджетные дома. Чуть позже расширили сферу деятельности, но всё в рамках строительства: открыли небольшое производство, воплощая свои разработки и новации всякие, и магазины. И плотно, устойчиво зарекомендовав себя на рынке, крепко встали в своём бизнес-сегменте.

Понятно, что не всё радужно-прекрасно проистекало и, как в любом бизнесе, много всякой фигни бюрократической и иже с ней происходило. Бывали и срывы, и разные непростые и напряжённые ситуации, но мужчины справлялись.

Как-то на общесемейных посиделках, на которые собрались, как водится, все трое компаньонов со своими семействами, в разгар застолья отец Аглаи Сергей Валентинович, он же генеральный директор их фирмы и признанный лидер компании, неожиданно задал вопрос:

– А вот скажите, мужики, мы-то какого лешего с вами тормозим? Почему себе-то дома не строим?

Мысль была настолько ошарашивающая в своей простоте и верности и настолько очевидная, что за столом воцарилось потрясённое молчание.

– Охренеть, – обалдев до изумления, первым подал голос Семён Валиев. – Вот это мы с вами, мужики, знатно протупили…

– Да уж, тарищ подпол, умеешь ты в арестантской камере околотка отсутствие четвёртой стены заметить, – подхватил Егор Степанов.

Ну и все разом загомонили, зашумели, принялись азартно и громко обсуждать, где, когда и как, уже готовые чуть ли не прямо завтра заселяться в свои новенькие дома…

– Папенька мой, Сергей Валентинович, – улыбаясь, продолжила свой рассказ Глаша, – у нас товарищ продуманный, степенный и рачительный, у него всё по плану, по порядку и по полочкам – добротно, качественно, «не абы как», как любит он приговаривать. Поэтому посёлок и участки под дома они с дядь Егором и дядь Семёном выбирали тщательно, придирчиво и дотошно. Ну и так же строились – продуманно до каждой мелочи, на века, как опять-таки объяснял папенька, «не времянки колотим, а родовые гнёзда возводим». Проект нашего дома папа делал и рассчитывал вместе с архитектором их фирмы, ну и понятно, что каждую мелочь во время стройки сам лично контролировал и проверял. И участок разбил, воплотив всё, что хотела и о чём мечтала мама: у неё там и грядки высокие, и суперсовременные теплицы с интернет-слежением и регулировкой влажности и температуры, и беседки, газоны, цветники, и летняя кухня со столовой. Всё есть. Мы свой дом все очень любим. Сейчас там, правда, только мама с нашим младшим братцем Васенькой остались, а мы все разъехались.

– Как же, а папа ваш где? – посмотрела недоумённо на девушку Муза Павловна, собираясь расстроиться.

– Так папенька там, где сейчас, как он говорит, «собрались серьёзные, решительные мужчины», – махнула неопределённо рукой Глаша. – Вернулся в армию, строит, возводит и восстанавливает разрушенное на новых территориях и не только на них.